Драгоценнее многих (Медицинские хроники) - Логинов Святослав Владимирович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/25
- Следующая
Но и в жизни счастливчика Везалия многое переменилась. На приватную просьбу о лекциях ему мягко напомнили, что он ещё не смыл прошлый грех. «Постановлением святейшего собора вскрытие человеческого тела, созданного по образу и подобию божьему, квалифицировано как оскорбление божества и, следовательно, смертный грех, разрешение от которого не может быть дано никем, кроме его святейшества папы. Нам известно, что прежние ваши секции были проведены до принятия и опубликования соборного постановления, тем не менее, памятуя о сохранении вашей души…» В этих тяжеловесных формулировках был слышен голос испанской инквизиции, слухи о введении которой в Нидерландских провинциях будоражили население. Оставалось только покориться. Вместо лекций Андрею пришлось заказывать и отстаивать долгую службу за упокой грешных душ висельников, послуживших ему некогда секционным материалом.
Многие дела требовали присутствия Филиппа в Нидерландах, Англии, Италии; и всюду безгласный и незаметный ездил за ним придворный врач. Лечить Филиппа было несложно, привыкший ко многодневным постам, находящий в них особую фанатичную радость, монарх с мрачной готовностью следовал самым строгим предписаниям. Подагра, доставшаяся ему по наследству, обещала мучить его не столь жестоко, как неумеренного Карла. Иной раз Андрею было труднее назначить королю укрепляющий режим.
Наконец, объездив все европейские владения и многие сопредельные страны, король прибыл в Испанию. Здесь-то и раскрылась его прежде замкнутая душа. Вальядолид встретил монарха грандиозным аутодафе. Спустя месяц церемония повторилась. Оба раза Филипп был в центре событий. Сжимая обнажённый меч, государь произносил клятву верности святому суду, поставив его выше своей собственной власти.
Отказаться от участия в страшном празднике не смел никто, ведь сам король не только являлся на праздник, но и сопровождал процессию за городские стены, где на площади огня – кемадеро, лютеран, нераскаянных и вновь впавших в ересь ожидали костёр, железный ошейник гарроты, казнь в яме, на плахе или у столба.
А теперь Толедо превзошло вальядолидские казни. На паперти расставлено больше шести десятков человек: заподозренные в ереси по причине высказанных спорных или новых истин – жизнь этих несчастных зависит от искусства, с которым они защищали себя, и от наличия покровителей; двоежёнцы, которым предстоят плети и галеры; ложные доносчики, погубившие наветом невинных – к ним инквизиция снисходительна; потомки мавров, чьё имущество церковь пожелала конфисковать; ожидающие костра последователи де Сезо и маркиза Позы – люди всех сословий и разных убеждений. Немногие сумевшие бежать будут преданы огню в изображениях, а одна иудействующая монахиня, усугубившая свои преступления тем, что во время пытки на эскалере посмела умереть, притащена на площадь в перевёрнутом гробу.
Обвинительные акты прочитаны, приговоры оглашены, осуждённые священники лишены сана, примирённые с церковью – покаялись, смолкло пение, акт веры закончен. Образовалась процессия: впереди в окружении стражи присуждённые к измождению плоти, затем инквизиторы, королевский двор, следом толпы чёрного люда. Шествие медленно тянулось по извилистой Садовой улице, мимо монастыря кармелиток к Пуэрто дель Соль – воротам Солнца.
Справа от Везалия, уставив взгляд в землю, брёл Руис де Виллегас – придворный поэт. Как и Андрей он был завещан Филиппу Карлом. Губы Виллегаса беззвучно шевелились, должно быть, он выискивал рифмы для новой поэмы или подбирал изящное сравнение среди немногих, что не могли навлечь гнев духовных отцов напоминанием о языческих верованиях. Что делать, новый король не любит свободных искусств.
Везалий приподнялся на носки, стараясь увидеть через головы идущих невысокую фигуру Филиппа. Странно, неужели короля нет? Мелькает лиловая мантия Фернандо Вальдеса, великого инквизитора, рядом возвышается герцог Альба – его длинная голова покоится на тарелке плоённого жабо словно отделённая от туловища и подготовленная к показательному препарированию. А между Вальдесом и Альбой никого нет, ни короля, ни его пятнадцатилетней супруги!
Толедо окружён зубчатой, ещё маврами выстроенной стеной. Ворота Солнца, высокие и узкие, среди арабесок прячутся бойницы. Арабские мастера прежде всего заботились о том, чтобы выстроить сильное укрепление, а не удобный вход в город. Ворота не могли пропустить сразу всех, у арки возник затор.
Везалий стоял, терпеливо ожидая, когда освободится проход. Чья-то рука коснулась его плеча.
– Домине, – услышал Везалий, – его католическое величество повелел вам немедленно прибыть в Альказар.
Везалий облегчённо вздохнул и расталкивая толпу, двинулся за пажом.
Заболела королева.
Везалия провели в верхние покои, отведённые Елизавете Валуа – Изабелле, как переиначили её имя испанцы. Больная жаловалась на слабость и ломоту в костях, у неё был лёгкий жар, глаза лихорадочно блестели, лицо покраснело и обветрилось.
Филипп, сидевший в кресле у стены, молча наблюдал за Везалием, потом сказал:
– Королева немного переутомилась. В столь нежном возрасте непросто выдержать длинное, хотя и благочестивое действо.
– Ваше величество, – серьёзно сказал Везалий, – осмелюсь ради блага ваших подданных, просить вас покинуть покои больной. У королевы оспа.
– Оспа?.. – протянул Филипп. – А где же гнойнички? Мне кажется, лёгкая простуда…
Везалий осторожно повернул руку больной и провёл пальцем по внутренней стороне предплечья. Появилась белая полоса, на которой, прежде чем она исчезла, обозначились красные точки.
– Это не пустулы, это сыпь, – сказал Везалий, – пустулы возникнут позже.
– Хорошо, доктор, – покорно сказал Филипп и вышел, прикрыв за собой дверь.
Болезнь Изабеллы, захваченная в самом начале, не угрожала жизни юной королевы. Но больше чем жизнь королеву и всех окружающих волновало другое: сохранит ли она красоту? Сколько политических планов, связанных с домами Габсбургов и Валуа грозило погибнуть, если Изабелла останется рябой! Сильнее всех беспокоило состояние дочери Екатерину Медичи. Один за другим скакали из Парижа Курьеры, французский посланник дважды на дню заезжал к Везалию справиться о здоровье госпожи.
Везалий спал с лица и почернел от бессонницы. Он выходил из верхних покоев Альказара только чтобы объяснить поварам, как лучше готовить питательную кашицу или отчитать аптекаря за дурно просеянную туцию для присыпок. От нескольких рябин на лице больной зависело его благополучие и самая жизнь.
По счастью лучшим союзником Везалия оказалась дочь Марии медичи. Её будущая власть, влияние и свобода тоже зависели от того, сколь полно очистится лицо. Даже в минуты бреда королева не пыталась раздирать свербящие нарывы, ни разу двум монахиням, дежурившим у постели, не пришлось хватать её за руки.
Занятый компрессами, примочками и пудрами Везалий сумел забыть о мучительных представлениях аутодафе и вообще о святой инквизиции. Но она решительно напомнила о себе.
У королевы случился повторный приступ горячки, какой часто бывает при подсыхании пустул. Она металась на кровати, укрытая красными одеялами, и жалобно бормотала по-французски:
– Огонь! Уберите огонь!
К этому времени Везалий был спокоен и за жизнь, и за нежность кожи родовитой пациентки, и потому просто сидел, слушал бред больной и думал. А ведь немалую роль в болезни Изабеллы сыграло зрелище, которым попотчевал её любящий супруг. Неужели произошедшее ничему не научит его?
Взгляд Везалия упал за окно. Там был видел город, зажатый стенами, и Арабское предместье на севере, откуда с кемадеро лениво поднимался столб густого чёрного дыма.
– Больно! – всхлипывала Изабелла. – Уберите огонь!
– Закройте окно! – вне себя выкрикнул Везалий, но, перехватив взгляд одной из монахинь, добавил сникшим голосом: – Королеве может повредить чересчур яркий свет.
Рохелио де Касалья умер вследствие многих ран, понесённых на службе у католических величеств в продолжении более чем трёх десятков лет. Андрей до последнего часа находился у постели больного и уступил место лишь священнику, пришедшему с последним напутствием.
- Предыдущая
- 22/25
- Следующая
