В ночь большого прилива - Крапивин Владислав Петрович - Страница 20
- Предыдущая
- 20/35
- Следующая
– Вам, Сергей Витальевич, внизу удобнее будет, – сказала она. – Комната попросторнее.
– Нам-то удобнее, – возразил я. – А вам? Вас тоже двое.
– А вас глядишь, скоро трое будет, – улыбнулась она. – Коляску-то по лестнице неловко таскать.
Володька, который был при этом разговоре, пристально посмотрел на меня. Я пробормотал, что, “конечно, спасибо, я посоветуюсь с Варей”, и, видимо, покраснел. И поспешил исчезнуть. Володька догнал меня на лестнице. Несколько секунд он стоял понурившись. Наконец шепотом спросил:
– А вы… пускать меня будете к себе… иногда?
Я неловко прижал его к свитеру и сказал, что он дурень.
Под Новый год была свадьба. Не долгая и не шумная. Володька сидел среди гостей, солидный и серьезный. Пил газировку, ел салаты и, кажется, чувствовал себя неплохо. Но потом, когда за столом царило уже шумное и слегка усталое веселье, я увидел, что он непонятно смотрит на нас с Варей мокрыми глазами. Я заерзал и, пробормотав Варе “извини, я сейчас”, хотел пробраться к Володьке. Но она строго прошептала: “Сиди!” Встала и сама подошла к нему. Что-то шепнула ему, обняла за плечи и увела в коридор. В дверях оглянулась и сказала мне глазами: “Не бойся”. Я вдруг подумал, что она сама слегка похожа на Володьку, хотя совсем светловолосая и с веснушками. Недаром у нас в театре она играла озорных и храбрых мальчишек.
Они вернулись минут через десять. Глаза у Володьки были сухие и веселые. Он ввинтился между гостями, вынырнул рядом со мной и зловеще прошептал:
– Теперь мы будем вдвоем тебя воспитывать, вот. Будешь бриться каждый день и приучишься не разбрасывать вещи.
– Инквизиторы… – сказал я с облегчением…
Жить на втором этаже Володьке нравилось. Он придумал такую штуку: привязывал к нитке граненую пробку от графина, спускал ее из своего окна и звякал о наше стекло. Это означало: “Вы про меня не забыли? Можно вас навестить?” Если мы были заняты, он не обижался. Но чаще всего Варя или я стукали в потолок ручкой от швабры. И тогда Володька спускался сам.
Спускался хитрым способом. Напротив наших окон рос могучий тополь, и от него над крышей протянулась крепкая ветвь. К этой ветви Володька прицепил несколько блоков, пропустил через них капроновый шнур и к одному концу привязал большую ребристую шину от грузовика. Он выбирался из окна, усаживался на шину и, перехватывая свободный конец веревки, плавно приземлялся в траву за нашим подоконником. Эту систему он называл “парашют”.
При взгляде на “парашют” меня оторопь брала. Сам-то Володька щуплый и легонький – его хоть на суровой нитке спускай. Но как тонкий шнурок выдерживал тяжеленную шину от самосвала?
– Вот грохнешься однажды…
– Ой уж…
– Сломаешь шею, тогда будет “ой уж”!
Володька насмешливо фыркал. Но я не отступал. Очень уж ненадежно выглядела веревочка. Наконец Володька слегка рассердился, глянул в упор потемневшими глазами и решительно сказал:
– Ну что ты трепыхаешься? Эту веревочку мне Женька подарила. У друзей веревочки никогда не рвутся.
Чтобы доказать это, он спустился на “парашюте” вместе с Женей, да еще рыжего Митьку прихватил. И все кончилось благополучно, только шиной придавило к земле Митькин хвост, и бедный кот заверещал, забыв про солидность и достоинство…
А в начале августа Володька пришел без предупреждения. Остановился в дверях. Веревку, скрученную в моток, он держал на согнутом локте и поглаживал, как живого котенка. Печально глянул на нас исподлобья.
– Ты чего, Володенька? – встревожилась Варя.
– Да ничего, – со вздохом, сказал он. – Так… Женька вот уехала…
– В лагерь? – глупо спросил я.
– В Африку, – сумрачно сказал Володька.
Я косо глянул на него: “С тобой по-хорошему, а ты дразнишься”.
– Да, правда, в Африку. На целый год, с родителями. Они геологи, их послали африканцам помогать…
– Год – это долго, – сочувственно сказала Варя. – Чаю хочешь с вареньем?.. Ну ничего, приедет ведь.
– Хочу, – сказал Володька. – Приедет… Когда еще…
Варя вышла на кухню, а Володька подошел осторожно, коснулся щекой моего рукава. Поднял печальные глазищи.
– Ты смотри, никуда не уезжай надолго. А то совсем…
2
Оставляя мокрые следы на половицах, Володька выбрался из ванной. Он яростно тер полотенцем всклокоченную голову и на меня не смотрел. Я понимал, что он хочет скрыть неловкость за недавний страх.
– Одевайся в сухое, а то опять продрогнешь…
Он раздраженно шевельнул худущими лопатками (без тебя, мол, знаю) и с головой и ногами скрылся в недрах платяного шкафа. Послышались возня и хмурое ворчанье:
– Никогда ничего не найдешь…
Наконец он вылез. Вытащил модную майку, украшенную иностранными газетными заголовками, и новенькие шорты защитного цвета. Майка была ему впору, а шорты велики. Мама купила их Володьке весной, она надеялась, что сын за лето подрастет. Однако Володька вытянулся немного, но в ширину ничуть не увеличился, и штаны болтались на нем, как юбочка. Сползали.
– Ну и жизнь, – капризно сказал он.
– Надень ремень, вот и все…
Володька ехидно заметил, что эта умная мысль ему тоже пришла в голову. Но старый ремешок он потерял на пляже, а широкий командирский пояс подарил… одному человеку.
– Кому это?
– Ну… Женьке. Когда уезжала.
Он вдруг вспомнил что-то, сердито поддернул шорты почти до подмышек и схватил со стола белую веревочку. Ловко опоясался ее концом, а весь моток, не обрезая, сунул в карман.
Капроновый, тонкий шнур даже на вид был скользким. А узелок с легкомысленной петелькой выглядел совершенно ненадежно.
– Развяжется, – усмехнулся я. – И потеряешь штаны.
– Не развяжется, – рассеянно откликнулся Володька.
У него дурацкая привычка: вот так, между делом, отрицать очевидные вещи!
– Ведь развяжется, – сдерживая раздражение, сказал я. – Через несколько шагов.
Этот тип равнодушно сообщил:
– Мой узелок никто не развяжет. Кроме меня.
– На что спорим? – сухо спросил я.
Он сунул руки в карманы, выпятил живот и предложил:
– Развяжи без спора.
Ну ладно… Я поставил перед ним стул, неторопливо сел, двумя пальцами взял капроновый кончик и слегка потянул.
Узелок был прочнее, чем казалось. Я потянул посильнее. Гм… Ч-черт… Я разозлился и дернул изо всех сил! И… с чем это сравнить? Представьте, будто вас попросили порвать нитку, а оказалось, что это замаскированная стальная струна.
Узел не поддался, а Володька от рывка подлетел ко мне вплотную. Я встретился с его сердитыми глазами, и… мы поняли, что обманываем друг друга. Спорим о всякой ерунде, о веревочке, и стесняемся заговорить о главном.
Я взял Володьку за колючие холодные локти.
– Ну, что ты… Ну, давай разберемся. Чего ты испугался?
Он отвел глаза, подумал, глядя в пол. Вдруг сел ко мне на колено и полушепотом попросил:
– Помолчим немного.
– Ну… хорошо. И что будет?
– И будет… пусто.
Он это спокойно сказал, но я ощутил, как у него под майкой струнами натянулись мышцы. Тогда я плотно прижал его к себе.
Стало тихо. Перестали потрескивать спирали в электрокамине. Рыжий Митька кончил вылизывать подсыхающую шкуру и непонятно смотрел на нас.
Сначала ничего не было. Потом… потом тоже ничего не было, но… как бы это объяснить? Словно исчезли стены. Они, конечно, были на месте, и все было на месте. Но стало все ненастоящим, непрочным, как воздух. А настоящим было ощущение громадного пространства. Словно мы в ночной степи или на плоском пустом берегу под темным небом. И шум… То ли чей-то шепот, то ли осторожные волны лижут шершавый песок…
Я прикрыл глаза и прислушался. Каждым кончиком нервов, каждой клеточкой тела прислушался: что это? откуда?
Нет, было не страшно. Не грозило это ни бедой, ни опасностью. Просто незнакомое загадочное пространство подошло вплотную и словно мягким темным крылом коснулось лица.
Но если за окном поздний вечер, и ты один в комнате, и тебе одиннадцать лет… Конечно, станет жутковато.
- Предыдущая
- 20/35
- Следующая
