Колыбельная для брата - Крапивин Владислав Петрович - Страница 29
- Предыдущая
- 29/36
- Следующая
Он повернул голову набок и стал смотреть в стену.
Кирилл осторожно положил руку на одеяло.
– Петька… Я же говорю: забудь ты об этом кошельке…
Петька, не оборачиваясь, сказал:
– Никогда я об этом не забуду… Кирилл, я бы еще в классе, наверно, признался, если бы не этот человек… который… ну… отец…
Потом он помолчал и шепотом добавил:
– Нет, не признался бы… Я трус.
– Просто ты был один, – сказал Кирилл.
Уже совсем тихо Петька проговорил:
– Если бы тебя по правде обвинили… Ну, если бы все этому поверили… Тогда я признался бы. Не веришь?
– Петька, – сказал Кирилл. – Я к тебе утром перед школой зайду. А сейчас побегу, меня дома потеряли.
Петька резко повернулся к нему.
– Завтра? А зачем? А… правда придешь?
– Ага, – как можно беззаботнее откликнулся Кирилл. – А сейчас ты лежи, не вздумай вскакивать.
– Ладно, – обрадованно согласился Петька. – А ты в самом деле придешь?
– В самом деле… Петька, чем ты рыб кормишь? Я хотел аквариум устроить, а все рыбы передохли.
Это он наврал. Просто чтобы успокоить Чирка.
– Я тебе расскажу! – Петька даже подскочил.
– Завтра, – перебил Кирилл. – А сейчас не вздумай вставать.
– Ага.
– Честное пионерское, что не встанешь?
Петька отвел глаза, поскучнел и не ответил.
– Ты чего? – встревожился Кирилл.
– Не хочу я больше врать, – сумрачно сказал Петька. – Я же не пионер… Я же не вступал. Просто, когда приехал в санаторий, сказал, что дома галстук забыл, там ведь не проверяли, пионер или нет. А когда вернулся, сказал, что в санатории приняли, там дружина была, как в школе.
– Теперь уж все равно. Два года галстук носишь, – нерешительно сказал Кирилл.
– Нет, не все равно… Я же не давал обещания… Вообще-то давал. Я в пионерскую комнату пришел, когда никого не было, за знамя взялся и шепотом рассказал обещание… Но это ведь не считается?
– Если всерьез давал, то, по-моему, считается, – сказал Кирилл. – Ну, лежи, Петька. До завтра…
Прежде чем идти домой, Кирилл позвонил с автомата:
– Мама? Это я… Ну, я понимаю… Мама, ну такие дела были! Бывают же уважительные причины. Мам, ты сперва послушай! Даже преступникам последнее слово дают… Ну ладно, ну хорошо, я согласен, хоть кочергой… Я специально у Деда попрошу… А его-то за что? Он хороший!.. Нет, мамочка, не надо, без велосипеда я помру… Антошка уже спит?.. Как это не мое дело? Как укачивать – так мое, а спросить нельзя, да?.. Ладно, еду. Да, да, немедленно!..
Дома Кирилл узнал, что он – лишенное совести и благородства чудовище, у которого одна цель: довести до погибели родителей. И самое ужасное, что, сведя в могилу отца и мать, он оставит сиротой не только себя, но и ни в чем не виноватого младшего брата.
– Мама, но Дед же позвонил!
– После того как он позвонил, ты болтался еще больше часа! Как я не сошла с ума?.. Девочка приходила, принесла портфель, сидела, ждала. Зачем-то ты ей был нужен. Так и не дождалась!
– Женька?!
Надо же! А Кирилл и забыл, что портфель у нее остался. Молодец, притащила!
– Не Женька, а Женя… Где тебя носило?
– Я спасал утопающего, – брякнул Кирилл, потому что выхода не было.
– Что? – прошептала мама и опустилась на табурет.
– Да, – сказал Кирилл. – Почти… Можно, я чего-нибудь поем? А то упаду, и меня уже никто не спасет.
Мама его простила и накормила. А что ей оставалось делать? Правда, она сказала, что скоро придет отец (которого тоже где-то носит нелегкая) и тогда Кириллу придется отвечать по всей строгости.
Отец пришел изрядно вымотанный, но в хорошем настроении.
– Дитя мое, – сказал он, – когда кончишь набивать живот, изложи в деталях бурные события дня… Что это получается? Не успел отец прилететь, как его уже тянут в школу. Посреди рабочего дня! Бред какой-то!
– Изложу, – согласился Кирилл.
Они пошли в комнату, на диван, и Кирилл начал рассказ: про хор, про кошелек, про Еву Петровну…
Лицо у Петра Евгеньевича делалось серьезней и серьезней.
– Слушай-ка, – вдруг перебил он. – А может быть, Ева Петровна сказала мне правду?
– Что? – прошептал Кирилл. Потом крикнул: – Какую правду?! Ты о чем?!
– Что с тобой? – удивился Петр Евгеньевич. – Я же только спросил. Она говорила, что лучше перевести тебя в другую школу. Я и подумал…
– А я подумал, что ты про кошелек…
Отец помолчал, погладил лысину и печально сказал:
– Ну и дурак…
Кирилл с облегчением рассмеялся.
– Рассказывай дальше, – велел отец.
Кирилл рассказал про Чирка, про Дыбу, про то, как Петька пытался найти кошелек.
– Вот и все…
Отец хмыкнул, вскочил и зашагал по диагонали.
– Ты думаешь, я неправильно сделал? – сердито спросил Кирилл.
– Что?
– Ну, с Чирком. Что решил молчать… и вообще…
– Не знаю… Теперь это уже не имеет значения. Теперь ты должен делать, что решил.
– Я и делаю…
– Да, Ева Петровна тебя не одобрила бы… Кстати, твое сегодняшнее поведение она считает вызывающим, ужасающим, подрывающим основы педагогики…
– А ты как считаешь? – с любопытством спросил Кирилл. Привалившись к спинке дивана и подтянув к подбородку колени, он следил за отцом.
Петр Евгеньевич почти забегал.
Кирилл снисходительно вздохнул:
– Трудное у тебя, папа, положение. Согласиться с Евой Петровной тебе совесть не позволяет. А сказать, что прав твой сын, непедагогично. Да?
Отец подскочил и ухватился за подтяжки.
– Не
городи чепуху, любезный! "Педагогично, непедагогично"! Я прекрасно знаю, что отбирать портфели и обшаривать карманы – это бред. И что нельзя с бухты-барахты называть человека вором! Но согласись, что и ты держал себя не лучшим образом! Еву Петровну возмутил больше всего твой тон.
– Когда не к чему придраться, придираются к тону, – объяснил Кирилл. – Стоит открыть рот, как уже говорят, что грубишь… Начинаешь доказывать, что нет никакой грубости, а тебе сразу: "Ах, ты еще и споришь!"
– Ну, это бывает иногда, но все-таки…
– Папа, – перебил Кирилл, – тебе сколько было лет, когда у тебя первый раз отобрали портфель и послали тебя за родителями?
– Что?.. Да, было… Девять лет. В третьем классе.
– И что ты делал?
Петр Евгеньевич отпустил подтяжки, и они щелкнули его по плечам.
– Что я делал… Плакал, кажется.
– И я раньше плакал, – сказал Кирилл и встал. – Видишь, папа, в чем дело: я плакал и был хороший. А сейчас я научился не плакать… если даже хочется… Но я не виноват, это виновата зеленая обезьяна.
Петр Евгеньевич изумленно уставился на сына.
– Какая… обезьяна? Это ты про Еву Петровну?
Кирилл с хохотом рухнул на диван.
– Ой, мамочки!.. При чем здесь Ева Петровна! Это шутка такая… Ой, слышала бы она!
Нахохотавшись, он вскочил, подошел к отцу сзади и повис у него на плечах.
– Смотри, я скоро с тебя ростом буду.
– Рост линейной величины сам по себе не есть признак роста качества. Проще говоря, велика Федора… – ответствовал Петр Евгеньевич. – Кстати, почему ты уходишь от серьезного разговора?
– Разве я ухожу? – удивился Кирилл. – Я как раз хотел…
– Да? А что хотел-то?
– Хотел спросить: как ты думаешь, почему наша Ева Петровна такая?
– Какая "такая"? В общем-то обыкновенная. Ты слишком сурово на нее смотришь.
– Ага. Ты ещё скажи: "Какое ты имеешь право обсуждать взрослого человека?" А как жить, чтобы не обсуждать? Всё равно обсуждается – не вслух, так в голове. Мозги-то не выключишь.
– Видишь ли, Кир… Обсуждать и судить – разные вещи. Чтобы судить, надо понимать. Ты пробовал понять эту Еву Петровну – устающую каждый день в школе, издёрганную семейными хлопотами? Возможно, не очень здоровую. И тем не менее работающую с полной отдачей. Ради вас.
– Ради нас? А нас она спросила, надо ли нам это?
– Подожди. Я сегодня с ней беседовал и вижу: она искренне убеждена, что поступает правильно, она отдаёт своей работе массу сил. А то, что она не всегда вас понимает, ну что ж…
- Предыдущая
- 29/36
- Следующая
