Политика - Козлов Владимир Владимирович - Страница 12
- Предыдущая
- 12/57
- Следующая
– Что случилось? Ты выпил? С кем? Признавайся быстрее.
Но я не признался. Я просто лег спать.
Утром жутко болела голова. Мама уже ушла на работу, в квартире не было никого. Я нашел в ящике под трельяжем старую машинку для стрижки и выстриг себе виски. Получилось не очень ровно, ну и плевать. Я начесал волосы надо лбом – получилось почти, как на фотографии в газете, где была статья про панков. Вместо голубой школьной рубашки я надел черную, а вместо школьных штанов – джинсы, и галстук не надеваю вообще.
Пока я шел по коридору, на меня глазела вся школа. Я зашел в кабинет – первым уроком химия. Все обернулись и стали смотреть на меня. Многие хохотали, кое-кто крутил пальцем у виска. А Ленка одобрительно улыбнулась, и на все остальное мне было насрать.
В кабинет зашла классная, остановилась.
– В чем дело, почему у тебя такой внешний вид?
– А какой внешний вид? Все как обычно, только галстук забыл надеть…
– А рубашка? А брюки? А прическа?
– Рубашки все в стирке и штаны школьные тоже. А почему бы в старших классах не ввести свободную форму одежды?
– Вон с урока.
– Тогда и я тоже уйду, – говорит Ленка. – Человека ни за что выгоняют – он ничего не нарушал.
Пока Ленка идет по проходу, многие злорадствуют и хихикают.
Вечером мама ругала меня – Классная позвонила ей на работу и все рассказала.
– Из-за этих своих фокусов не получишь медаль, – сказала мама.
– А мне медаль не нужна.
– А что тебе нужно?
– Ничего.
Мама заплакала, и сказала, что если бы с нами жил папа, то я бы не вырос таким идиотом.
Ленка на следующий день тоже пришла в школу, одетая в новом стиле, и у нее получилось гораздо лучше, чем у меня. В правом ухе сидели две сережки – она сказала, что вторую дырку проколола сама. А еще она выстригла виски и пришла без передника, зато в ярко-красных колготках и кедах.
– Но учиться мы должны хорошо, как всегда, как будто ничего не произошло, чтобы не к чему было доколупаться, – сказала она. В стране – перестройка и демократия, и они не имеют права нам запретить одеваться и выглядеть так, как хотим.
На перемене нас вызывал директор. Я в первый раз оказался в его кабинете. Там стояли два стола буквой «Т», в углу – несколько застекленных шкафов, в них – почти ничего, только маленький белый бюст Ленина и несколько книжек.
– Вы же отличники, могли бы быть гордостью школы, а вместо этого!.. – заорал на нас директор. – Что это за внешний вид, что за форма одежды? На кого вы похожи? Вы должны пример остальным показывать. Подумайте о своем будущем. Вам же такую характеристику напишут, что ни в один институт не возьмут, да и поведение – неуд, никакой медали не видать.
– Нам медали ваши не нужны, – ответила Ленка. – Это они вам нужны для отчетности, для районо.
Директор даже не удивился Ленкиной наглости: привык уже.
– Колпакова, сколько с тобой разговаривать можно? Позоришь свою мать, она здесь работала, была на хорошем счету, одна из лучших учителей. Придется ее вызывать.
– Вызывайте. Это ничего не изменит.
Мне стало стыдно, что я ничего не сказал в ответ на вопли директора, одна Ленка за двоих отдувалась. И тогда я улыбнулся так неприятно и гнусно, как только мог.
Директор подлетел ко мне и дал оплеуху.
– Нечего тут смеяться. Серьезные дела обсуждаем. Не возьмем вот в девятый класс, и пойдешь в ПТУ, как миленький. И наплевать, кто ты там, отличник или двоечник.
Директор, наверно, подумал, что раз я отличник, то сдачи не дам, и меня можно бить. Если так, он ошибся.
Я размахнулся и со всей силы двинул ему под дых. Директор сложился пополам, потом выпрямился, прислонился к столу и посмотрел на меня удивленно, как будто не мог поверить.
– Учеников бить нельзя, – сказала ему Ленка. – А вы его первый ударили. Он защищался, я свидетель.
Директор ничего не сказал – ему попадало и раньше, и все это знают, но от отличника – первый раз.
Мы с Ленкой сидели на заднем крыльце и курили. Она научила меня курить, а сама начала еще год назад. Было тепло, но серо и пыльно, и листья на деревьях еще не распустились.
– Молодец, – сказала мне Ленка. – Я думала, ты зассышь и не дашь ему. Так и надо. И не бойся, он никому ничего не расскажет.
На следующей перемене ко мне подошли два здоровых пацана из десятого класса, Клещ и Гурон. Все их друзья свалили после восьмого в училище, а они решили пойти в девятый и как-то умудрились дотянуть до выпуска, хоть и раньше учились на тройки.
– Э, малый, ты думаешь, что ты самый здесь основной? – спросил у меня Гурон.
– Нет.
– А хули ты тогда так вот в школу пришел? Тебе можно, а другим – что, нельзя?
– Всем можно, кто не боится.
– А ты, че, смелый такой? Отпиздим – не будешь выебываться.
Я ничего не сказал. Подумал, что вряд ли они будут бить меня прямо сейчас.
– Ты, короче, смотри, – сказал Клещ. – Мы тебя трогать не будем – со своего района, со своей школы. А в центр поедешь – сразу получишь пизды. Подумают – панк недобитый, еще со дня Гитлера.
– А что с ними сделали?
– С кем?
– С панками.
– Ничего. Ну, почти ничего. Так, отпиздили некоторых, а остальных менты повязали. Это и тебя ждет. Готовься.
Вечером мы сидели на крыше Ленкиной пятиэтажки и курили. В ее подъезде был люк на крышу, и мы вылезли через него.
– Говно все. Город – говно. Зачуханная дыра. – Ленка затянулась и посмотрела на закат. Крыша была засрана голубями, и повсюду валялись бычки и осколки бутылок. Мы еле нашли место, где сесть.
– В Москве или в Питере – вот там – да, панки и металлисты и прочие всякие неформалы, а здесь – одни пролетарии и бывшие зэки. Говно, говно, говно. Уеду в Москву поступать после восьмого класса.
– Куда?
– Не важно. В какой-нибудь техникум. Главное – чтобы подальше отсюда.
– А если поведение неуд?
– Не поставят. Зассут. Знают, что я тогда в районо письмо напишу и в облоно и еще куда-нибудь. Думаешь, они захотят, чтобы в школу проверка пришла? Эти козлы боятся проверок.
Первого мая мы пошли со всей школой на демонстрацию. Сначала хотели забить, но потом Ленка сказала, что надо сходить: пусть все смотрят на нас, пусть знают, что и в нашем районе – не одни только пролетарии и уроды.
- Предыдущая
- 12/57
- Следующая
