Продолжение путешествия - Арсаньев Александр - Страница 41
- Предыдущая
- 41/42
- Следующая
Мой замысел был довольно прост: Все найденные нами документы я планировала переправить в Петербург, лично Петру Петровичу. Судя по записям Павла, он и раньше сочувственно относился к этому делу, а теперь, когда так продвинулся по служебной лестнице (а многие уже пророчили ему министерское кресло) был тем единственным человеком, который мог бы завалить такого матерого зверя, как наш преступный, но сильный своими связями и положением губернатор.
Ксения Георгиевна не только горячо одобрила мое предложение, но тут же написала письмо своей двоюродной сестре, муж которой доводился Петру Петровичу… Впрочем, это неважно, в каких родственных отношениях она была с этим сильным и мужественным человеком, важно было другое: рекомендательное письмо в России иной раз способно открыть самые высокие и даже государственные двери. И это сильно облегчило бы задачу Петра Анатольевича, поскольку именно ему предстояло отправиться в Петербург, причем, настолько срочно, что Ксения Георгиевна тут же пошла распорядиться на счет кареты.
Петр Анатольевич только вздохнул, узнав об этом:
– Во всяком случае, – произнес он голосом смиренного мученика, – по дороге высплюсь. Но если бы вы предложили мне совершить этот путь в седле, то, признаюсь честно, я сказался бы больным или, в крайнем случае, перешел на сторону губернатора. Потому что после этой ночи при слове седло у меня тошнота подступает к горлу, и рождаются мечты о светлом будущем, в котором верховых лошадей заменят на воздушные шары.
Он еще долго импровизировал подобным образом, точнее говоря, до тех самых пор, пока мы не усадили его в карету. И только большая бутыль знаменитой настойки вдобавок к корзине с пирогами и закусками, собранными ему в дорогу заботливыми руками Ксении Георгиевны, окончательно примирила его с собственной участью. Но тем не менее у меня сердце немного сжималось, когда я смотрела на его усталое грустное лицо, потому что я уже представляла с каким удовольствием рухну на мягкие перины…
Но не тут-то было. То есть это произошло, но только после того, как я по настоянию Ксении Георгиевны посетила ее баньку.
Зато спала я после этого… Не буду говорить сколько времени, потому что меня до сих пор немного мучит совесть.
Скажу только, что когда я проснулась, Петр Анатольевич, по моим расчетам, уже подъезжал к Москве. И даже если я преувеличиваю, то самую чуточку.
А когда проснулась – отдала себя в руки хлебосольной хозяйки, позволила усадить себя за стол и не вставала из-за него до тех пор, пока не опустошила все закрома, и тем самым обрекла Ксению Георгиевну на полуголодное существование в течение нескольких лет. Но она на меня за это не обиделась, а полюбила еще больше.
В ближайшие несколько дней я чувствовала себя совершенно счастливой, потому что была уверена, что мой гонец сумеет убедить Петра Петровича в необходимости срочных действий. И собранные Павлом документы, красноречивые сами по себе, и подкрепленные красноречием профессионального литератора и говоруна приведут к желанному результату.
Так оно и вышло. Правда не так скоро, как мне бы хотелось. Поэтому я прожила в Елшанке почти целый месяц.
И только то, что через пару недель вернулся похудевший, но абсолютно уверенный в успехе Петр Анатольевич не дало впасть в хандру.
За это время я много думала, рисовала и в результате появился целый альбом моих дорожных эскизов и набросков.
А мой дневник пополнился сотней новых страниц. Ксения Георгиевна, узнав об этой моей привычке, подарила мне толстую красивую тетрадь в кожаном переплете, и я исписала ее почти полностью.
А через месяц регулярно навещавший меня все это время и сообщавший все городские новости Петр Анатольевич приехал с букетом красивых роз и бутылкой шампанского. Для этого у него была весьма уважительная причина. Он приехал сообщить мне, что я могу вернуться в Саратов, ничего не опасаясь. Потому что за это время там произошли чрезвычайно важные события и перемены. Главной из которых был арест Алсуфьева.
Стараниями Петра Петровича на него было заведено уголовное дело, поэтому он уже никому не мог причинить никакого вреда. А все остальные мои враги (я имею в виду Люси и князя Орловского) тем более не могли мне ничего сделать по причине отсутствия их на этом свете. Смерть Орловского произвела в городе большой переполох, каким-то образом (подозреваю, что не без участия Петра Анатольевича) некоторые подробности его жизни за несколько дней стали достоянием общественности, поэтому похороны его прошли скромно, никто по этому поводу слез не проливал, и похоронен он был за церковной оградой, как все самоубийцы.
Если кто-то предполагает, что и губернатор в то же время понес серьезное и достойное его преступлений наказание, то он совершенно не понимает нашей российской действительности.
Еще долгих три с половиной года он губернаторствовал, более того, продолжал вершить свои темные делишки. И только в конце шестьдесят первого года его, наконец, общими силами удалось снять с этой должности. Дело это было громкое, прославившее нашу губернию на весь мир, во всяком случае, европейские газеты обсуждали его весьма оживленно.
Через некоторое время у своих хороших знакомых я встретилась с Олегом Борисовичем, тогдашним главным полицмейстером Саратова, он принес мне глубокие извинения за действия своего подчиненного, и тяжело вздыхал, не имея возможности говорить со мной откровенно. Игнатьев незримо присутствовал третьим участником в нашей с ним беседе. А совсем откровенно мы поговорили с ним много лет спустя. И он мне рассказал много интересного, в том числе, и о моем «деле», о роли в нем Игнатьева и прочих неприятных подробностях.
На этом можно было бы закончить этот роман, но он бы остался незавершенным. Поскольку в нем не хватало бы главного. А главным я все-таки считаю то дело, с которого началась вся эта история. Расследование истинных причин смерти моего любимого мужа Александра Христофоровича.
А собрав воедино все новые сведения, в том числе и те, что почерпнула из секретной тетради Павла Анатольевича, я наконец-то получила полное представление обо всем, что тогда произошло.
И я могла бы сейчас обо всем этом рассказать, но лучше будет просто поместить на этих страницах часть моего дневника, написанного в те годы, а еще точнее – в те дни, когда я гостила в Елшанке у милейшей Ксении Георгиевны, то есть сразу же после известных уже вам событий.
Теперь они кажутся мне излишне эмоциональными и немного наивными, но в этом есть определенная прелесть и очарование юности. Во всяком случае для меня – женщины весьма преклонного возраста…
Но перенесемся вновь в то, несмотря ни на что, чудесное время, когда мне еще не было и двадцати восьми, и к тем самым событием, благодаря которым, в конечном итоге, я и взялась за перо.
«Вот уже несколько дней я снова живу у Ксении Георгиевны, Петр Анатольевич, должно быть, уже в Петербурге, но не имея от него никаких известий, я еще не могу быть уверена в успехе нашего замысла. Хотя и надеюсь на это.
И чтобы скоротать эти часы неопределенности, я вновь обращаюсь к тебе, мой милый дневник, чтобы поделиться с тобой самыми свежими своими мыслями.
Тем более, что для этого есть чрезвычайно важный повод.
Та тетрадка, которая лежит теперь передо мной (а это те самые секретные записи Павла Синицына, что мы с Павлом Анатольевичем обнаружили в их семейной реликвии) окончательно расставила все точки над «i» по поводу смерти Сашеньки.
Господи, как же мне его теперь не хватает! Иногда просыпаюсь по ночам, и по привычке ищу его ласковую руку… И до утра уже не могу заснуть и все плачу и плачу…
Но не об этом теперь речь. Наконец-то я могу без всяких натяжек написать: мне известна ВСЯ ПРАВДА о смерти Александра, и это уже не будет преувеличением. И чтобы окончательно привести все в систему, начну, пожалуй, с самого начала:
Все проблемы начались в тот день, когда Павел Семенович вернулся из Петербурга. Они с Александром были друзьями с юности, и Павел поведал ему свою грустную историю.
- Предыдущая
- 41/42
- Следующая
