Пылающий камень (ч. 2) - Эллиот Кейт - Страница 56
- Предыдущая
- 56/95
- Следующая
Она делает шаг вперед и падает.
Весна пришла рано, как и предсказал морской народ, который может судить о погоде по вкусу соли в море. Зимой ни один шторм не тревожил воды фиорда. Он стоит на палубе корабля, глядя на перекатывающиеся за бортом волны. До земли буквально рукой подать, еще одно движение весла — и они на месте.
Победу можно одержать по-разному, и эту они одержат над спящим врагом, который не готов к драке.
Конечно, Нокви силен и хитер, а магия его союзников может справиться с многими врагами. Но Сильной Руке не страшна магия, а силы Нокви не хватит, чтобы отразить атаку.
Корабли тихо причаливают к берегу, их вытаскивают на песок. Его воины бесшумно высаживаются, собак они не взяли. Они пускаются в путь по тропе, которая приведет их к Моэрин, которым правит Нокви. Они взбираются на холм и видят огни лагеря Нокви. Все воины тихо лежат на земле и спокойно спят.
Спускаясь по склону, он внезапно чувствует неуверенность, но уже слишком поздно возвращаться. Его воины начинают выть в предвкушении бойни. Он знает, что даже если Нокви и заметил его людей, то не сможет противостоять их атаке.
Никто не шевелится.
Он слышит отдаленный крик, который внезапно обрывается.
Его воины уже врываются в дома, но они пусты, никто не мечется с криками ярости и боли.
— Труби отступление! — кричит он своему горнисту, но понимает, что уже слишком поздно.
Вероятно, это будет его самая трудная битва.
— Подожгите дома, — приказывает он, — и зажгите все факелы.
Из-за деревьев выскакивают люди. Это мягкотелые, но их кожа имеет цвет ночного моря, они потрясают копьями и железными мечами. Они отважно набрасываются на воинов племени Рикин, смеясь как сумасшедшие. За деревьями стоят люди в длинных одеяниях с поднятыми посохами. Это колдуны. Он крепко сжимает свой посох. Их волшебство не повредит его воинам, а обратится против них самих.
— Отступайте! — снова кричит он и, схватив рог, сам трубит сигнал к отступлению.
— Нет! Нет! — вопят его воины. — Позволь нам убить их! Они слабы, как щенки!
Но он отводит войска. Они знают, что должны повиноваться ему, и знают, что он видит дальше. Некоторые уже понимают, что их провели. Они устремляются к деревьям сквозь строй мягкотелых. Только самые глупые остались возле домов. И вот тогда-то с другой стороны и появляются воины Нокви. Это хитрый план. Нокви хотел напасть с тыла, пока его люди сражались бы с околдованными мягкотелыми.
Было трудно и унизительно бежать назад через лес и холмы к кораблям. Четыре корабля пылают так ярко, что их невозможно потушить. Поджигатель кричит что-то невразумительное и замахивается на него ножом, прежде чем падает наземь, рассеченный пополам.
Потеряны четыре корабля и треть войска. Один корабль приходится затопить. Десять смертельно раненных воинов сброшены за борт.
Он считает, что ему повезло. Он недооценил Нокви и его союзников. Но все могло быть гораздо хуже.
Не в победе ты понимаешь, чему научился и насколько стал силен, а в поражении.
Горе лизнул его в щеку, и Алан очнулся. Он стоял возле гроба Лавастина и плакал.
Ты осознаешь, насколько силен, не в победе…
Господи. Он плакал не о себе. Он оплакивал надежды и мечты своего отца, которые пошли прахом.
Больше он не мой отец.
Нет, король Генрих еще не принял решения. Но даже если Генрих решит дело в его пользу, сможет ли он когда-нибудь с полным правом назвать себя сыном Лавастина? Может, кухарка сказала правду, и граф Лавастин ходил в старые развалины и встречался там с девушкой? Может, он испытывал такое же вожделение, как Алан к девушке по имени Види? Кто теперь может сказать точно? Кто знает?
Лавастина и Лэклинга никто бы не признал за отца и сына, если бы не свидетельство кухарки. Правда, после смерти обоих гончие выли и скулили.
Претензии Жоффрея были куда основательнее, чем у Лэклинга. Но если бы здоровье было единственным критерием, смог бы он сказать, что станет управлять землями Лаваса лучше, чем Жоффрей? Под его правлением люди будут жить лучше, чем при Жоффрее. И это не самомнение и не гордыня, а правда. Лавастин знал эту правду и принял справедливое решение, хотя, конечно, чувства играли не последнюю роль. Лавастин серьезно относился к своим обязанностям, он знал, что на земле нужно работать и заботиться о людях.
В конце концов, что значит кровь? Связь Алана с Лавастином была прочна вне зависимости от кровной принадлежности.
Он до сих пор любил его и думал, что, если кухарка свидетельствовала бы перед самим Лавастином, граф бы только улыбнулся и сказал, что для него это не имеет значения.
Нет, это ошибка не Лавастина. Он знал, что может произойти, и готовился к этому.
Но Таллия не была беременна. Алан солгал и, что хуже всего, солгал человеку, который полностью доверял ему.
Он с горечью подумал, что, возможно, на самом деле он — плод кровосмешения девушки-блудницы и ее отца, рожденный для нищей доли, как дети тех бедняков, что умирали от голода на его землях.
Неужели Господь любит его меньше, чем какого-нибудь пышно разодетого дворянина?
Но ты всего лишь ребенок нищенки. Неужели Господь любит и блудниц? Стыд оттого, что он признал свое происхождение, не оставлял его. Сможет ли он когда-нибудь забыть этот позор? Его приемный отец Генрих не говорил ему правды, лишь однажды он упомянул мать Алана, сказав, что та была красива. Как будто только это и имело значение. А может, в сердце Господа мы все равны?
Ярость взвизгнула, Алан почесал ее за ушами, и она довольно заворчала. Но ведь гончие признали его хозяином. Куда же исчез Страх? Вернется ли он когда-нибудь?
Он провел рукой по каменной спине Ужаса. Проклятие превратило его в мраморную статую, и теперь вместе с Тоской он лежал в ногах окаменевшего хозяина. Стыд этого дня не коснулся его, ведь он раскаялся в своих грехах, и теперь его душа в Покоях Света. Алан твердо в это верил.
Горе стоял рядом. Алан кое-как поднялся на ноги и откинул волосы со лба.
Он снова был один, как и на суде, — один перед всеми.
И тут он увидел ее. Женщина стояла у дверей и выглядывала из-за колонны.
— Входите. Гончие не тронут вас.
Леди Хатумод подошла к нему.
— Вы принесли послание от нее? — жадно спросил он.
— Нет, милорд. — Она подошла поближе, склонила голову и сложила на груди руки, словно собиралась молиться. — Она отказывается говорить с вами. И не хочет вам ничего передавать.
— Тогда я пойду к ней! Разве справедливо, что герцогиня Иоланда так и не дала нам увидеться?
Она шагнула вперед и положила руку ему на локоть, словно пытаясь удержать его на месте. Потом отпрянула назад и покраснела. Она так и не решилась посмотреть ему в глаза.
— Нет, милорд. Пожалуйста, не делайте этого. Вы только испытаете еще большее унижение.
— Еще большее? Разве бывает большее унижение, нежели то, что я пережил вчера? — с горечью спросил он. — Таллия доверяла мне. Ей просто нужно понять, что я нисколько не виню ее в случившемся. Не ее вина, что герцогиня Иоланда увезла ее. Я уверен, что она вовсе не хотела уезжать.
— Прошу вас, милорд. — Казалось, леди Хатумод готова расплакаться, она так сжала руки, что пальцы побелели. — Не вините герцогиню Иоланду. И что бы вы ни думали, леди Таллия не хочет вас видеть. Если вы все же собираетесь поговорить с ней, вам придется или стоять под дверью, как нищему, или врываться в ее покои, подобно разбойнику.
— Но раз уж все дворяне считают меня сыном шлюхи, как это может мне повредить? — Алан оборвал себя. Он просто не мог поверить, что Таллия оставила его.
— Прошу вас, милорд, — тихо произнесла леди Хатумод. — Не надо страдать из-за женщины, которая вас не стоит.
— Что вы имеете в виду?
- Предыдущая
- 56/95
- Следующая
