Американский психопат - Эллис Брет Истон - Страница 31

• Предыдущая
• 31/106
• Следующая

— Тише, мистер Бэйтмен, — говорит Хельга, проводя мне по лицу губкой из люфы, которая колется, а потом холодит кожу. — Расслабьтесь.

— Хорошо, — говорю я. — Расслабляюсь.

— Мистер Бэйтмен, — говорит Хельга, — у вас такое шикарное тело. Сколько вам лет, если не секрет?

— Двадцать шесть.

— Ага, тогда понятно. Такая чистая и гладкая кожа. — Она вздыхает. — Просто расслабьтесь.

Я плыву по течению, я закрываю глаза, песня «Don't Worry, Babe» в попсовой версии звучит у меня в голове и вымывает оттуда все плохие мысли, я думаю только о позитивных вещах — о свидании с девушкой Маркуса Холберстама, Сесилией Вагнер, которое назначено у меня на сегодняшний вечер, о пюре из турнепса в Union Square Cafe, о том, как я катался на лыжах с горы Баттермилк в Аспене на прошлое Рождество, о новом диске Huey Lewis and the News, о белых рубашках от Ike Behar, дизайна Joseph Abboud, о красивых телках, смазанных маслом, которые лижут друг другу писечки и попочки под ярким светом юпитеров, о горах руколы и кориандровых листьев, о моем загаре, о том, как выглядят мои мышцы спины, когда у меня в ванной на них падает свет под правильным углом, о том, как руки Хельги ласкают мое лицо, мою гладкую кожу, втирают в нее кремы, лосьоны и тоники, как она восхищенно шепчет: «О, мистер Бэйтмен, у вас такое чистое лицо, такое гладкое, такое чистое…» — о том, что мне не приходится жить в трейлере и работать в боулинге, не приходится ходить на хоккей и есть ребрышки-барбекью, о том, как выглядит здание AT&T в полночь, только в полночь. Входит Джинни и садится делать мне маникюр, сначала она стрижет ногти, потом полирует их, чтобы сгладить все оставшиеся неровности.

— В следующий раз мне хотелось бы, чтобы ногти были подлиннее, Джинни, — говорю я ей.

Она молча опускает мои пальцы в теплый ланолиновый крем, потом сушит обе руки и наносит увлажнитель для кутикулы, потом отодвигает кутикулу деревянной палочкой и чистит под ногтями другой деревянной палочкой с намотанной на нее ваткой. Она массирует мне руки и запястья тепловым массажером и под конец полирует ногти: сначала замшей, а затем специальным лосьоном.

Эвелин звонит, когда я уже разговариваю по двум линиям, и я бы не брал третий звонок, но на второй линии я жду ответа от Баллока, метрдотеля нового ресторана Davis Francois на Централ Парк Сауф, не отказался ли кто-нибудь от заказанного столика, чтобы Кортни (которая ждет на первой линии) и я могли поужинать, так что я принимаю третий звонок в надежде, что это из химчистки. Но нет, это Эвелин и хотя это совсем некрасиво по отношению к Кортни, я отвечаю на звонок. Потом я говорю Кортни, что звонит Пол Оуэн, и что я увижусь с ней в восемь в «Turtles» и отказываюсь от разговора с метрдотелем Баллоком. Эвелин сейчас в гостинице Карлайл, поскольку женщину, жившую в соседнем доме, вчера ночью обнаружили убитой, обезглавленной, и поэтому Эвелин абсолютно потрясена. Она была не в состоянии пойти сегодня на работу и потому провела утро на массаже лица в Elizabeth Arden, пытаясь успокоиться.

Она требует, чтобы мы поужинали сегодня вместе, и, прежде чем мне удается придумать правдоподобную ложь, приемлемое оправдание, она говорит:

— Патрик, где ты был вчера вечером?

Я медлю.

— А что такое? А где ты была? — спрашиваю я, жадно глотая из литровой бутылки Evian, все еще слегка потея после дневной тренировки.

— Ругалась с портье в Карлайле, — говорит она, голос довольно ошалевший. — Скажи мне, Патрик, где ты был?

— А из-за чего ты с ним ругалась? — спрашиваю я.

— Патрик, — произносит она требовательно.

— Да, я тут, — говорю я через минуту.

— Патрик. Это неважно. В моей комнате телефон только с одной линией, и никаких звонков на него не было, — говорит она. — Где ты был?

— Я… болтался по прокатам видеокассет, — отвечаю я, и, довольный своей сообразительностью, сам себе пожимаю руку, прижав телефонную трубку подбородком.

— Я хотела прийти, — говорит она писклявым, девчоночьим голосом. — Мне было страшно. Мне и сейчас страшно. Разве ты не слышишь по голосу?

— Вообще-то слышу что угодно, только не это.

— Нет, Патрик, серьезно. Я просто в ужасе, — говорит она. — Меня трясет. Я дрожу, как лист осиновый. Спроси Миа, мою массажистку. Она сказала, что я была напряжена.

— Ну, — говорю я, — ты все равно бы не могла прийти.

— Милый, почему нет? — ноет она, потом обращается к кому-то, кто только что вошел в ее номер. — Перевезите ближе к окну… нет, к тому окну… и вы можете мне сказать, где эта проклятая массажистка?

— Потому что голова твоей соседки была у меня в морозильнике, — зеваю я, потягиваясь. — Слушай. Ужинаем? Где? Ты меня слышишь?

В восемь тридцать мы сидим напротив друг друга в «Баркадии». На Эвелин жакет из вискозы от Anne Klein, юбка из шерстяного крепа, шелковая блузка из Bonwit's, антикварные золотые с агатом серьги из James Robinson, которые стоят примерно четыре тысячи долларов. На мне двубортный костюм, шелковая сорочка с ткаными полосами, шелковый галстук с узором и кожаные туфли, все от Gianni Versace. Я так и не отказался от заказа столика в «Turtles» и не сообщил Кортни, что не приду, так что она, вероятно, появилась там около четверти девятого, в полном замешательстве, и если она не принимала сегодня элавил[18]], то, вероятно, она в бешенстве, и над этим фактом (а вовсе не над бутылкой шампанского Cristal, которую заказала Эвелин и в которую потом налила кассис) я громко смеюсь. Большую часть дня я провел, покупая себе первые рождественские подарки — пару больших ножниц я купил в аптеке рядом с городским советом, нож для распечатывания писем в Hammacher Schlemmer, нож для сыра в Bloomingdale's (он сочетается с доской для сыра, которую Джин, моя секретарша, влюбленная в меня, оставила на моем столе, пока я был на заседании). Сегодня утром Шоу Патти Винтерс было о ядерной войне и, по мнению комиссии экспертов, шансы на то, что она начнется в течение следующего месяца, довольно велики. Лицо Эвелин кажется белым как мел, ее рот очерчен фиолетовой губной помадой, создающей какой-то пугающий эффект, и я понимаю, что Эвелин с некоторым запозданием приняла совет Тима Прайса перестать пользоваться лосьоном для загара. Вместо того, чтобы заговорить об этом и выслушать в ответ, как она тупо будет это отрицать, я спрашиваю ее о Мередит, подруге Тима, которую по причинам, всегда остававшимся для меня неясными, Эвелин недолюбливает. В черном списке Эвелин есть и Кортни, но причины тут понятнее — слухи обо мне и Кортни.

Когда понятливая официантка, по просьбе Эвелин, делает попытку добавить в мой Cristal черничного кассиса, я закрываю стакан с шампанским рукою.

— Спасибо, не надо, — говорю я ей. — Может быть, позже. В отдельный фужер.

— Зануда, — хихикает Эвелин, затем резко втягивает воздух. — Но пахнет от тебя хорошо. Что ты носишь — Obsession? Ты, зануда, это Obsession?

— Нет, — мрачно отвечаю я. — Paul Sebastian.

— Разумеется, — улыбается она, допивая второй стакан. Настроение ее значительно улучшилось, она веселится вовсю — этого не ожидаешь от человека, соседке которого за несколько секунд отрезали голову электропилой, пока та ещё находилась в сознании. На мгновение глаза Эвелин вспыхивают в свете свечей и возвращаются к обычному бледно-серому цвету.

— Как Мередит? — спрашиваю я, стараясь скрыть отсутствие интереса.

— Боже мой, она встречается с Ричардом Каннингхемом, — стонет Эвелин. — Он в First Boston. Ты можешь поверить в это?

— Знаешь, — замечаю я, — Тим все равно собирался порвать с ней. Так сказать, расстаться.

— Но почему? — удивленно спрашивает заинтригованная Эвелин. — У них в Хемптонсе было просто божественно.

— Я помню, он рассказывал мне, что его до смерти достало смотреть, как она все выходные занималась только своими ногтями.

• Предыдущая
• 31/106
• Следующая