Аннапурна - Эрцог Морис - Страница 58

• Предыдущая
• 58/65
• Следующая

Я смотрю, как они удаляются медленными, печальными шагами.

Процессия растягивается по узкой тропе. Они уходят к равнинам и прекрасным горизонтам.

Молчание…

Я кричу, почувствовав легкую боль: Ишак только что сделал мне свой первый укол и страшно взволнован. Дождь идет, идет… Грустная обстановка для ухода.

Удо колебался, прежде чем отдать приказ о выходе, но сегодня уже 19 июня, и нам пора отправляться.

Мы с Ляшеналем лежим на носилках, сделанных для нас Ж.Б… Рана. Прежде чем снова впасть в оцепенение, я в последний раз бросаю растроганный взгляд на эту рощу.

Отряд трогается. Ребюффа, раздобывший лошадь, гарцует вокруг нас. Перебираемся вброд через поток, сбегающий с Дхаулагири.

Носильщики становятся плечом к плечу, чтобы бороться с течением. Ишак и Удо раздеваются и с большим достоинством шествуют через реку в одних кальсонах. В результате всех последних событий они похудели и теперь выглядят стройными юношами.

Придя в Дана, мы впервые чувствуем, что высокие горы остались позади: маисовые поля, бананы, жара – это возвращение к долинам.

Даже после всего, что произошло, больно сознавать, что мы навсегда оставляем этот край, где мы пережили такие волнующие дни.

Один за другим носильщики покидают нас. Несмотря на все наши уговоры, даже Панди отказывается идти дальше. Ему не нравится климат долины. По его телу ручьями бежит пот.

20 июня, после полудня, мы идем по хорошей тропе. Солнце, давно не появлявшееся, выглядывает на несколько минут. Мы останавливаемся позавтракать под огромными баньянами. Для меня это пытка: самая мысль о еде вызывает отвращение. Удо стал моим палачом – он заставляет меня есть, да и все другие стараются, чтобы я что-нибудь проглотил.

Ишак и Террай пробуют все способы: иногда они убеждают, иногда упрашивают, пока, наконец, не выходят из себя и не переходят к угрозам:

– При таком режиме ты не протянешь и нескольких дней!

Если бы они знали, как мало трогает меня этот довод! Когда они прекращают свои тщетные уговоры, появляется

Удо. Он не церемонится, а попросту приказывает мне проглотить, что дают:

– Ты должен покончить с этими почками. Я вернусь через минуту посмотреть, съел ли ты их. Ведь ты же не хочешь, чтоб тебя накормили силой?

Саркэ нарезает отвратительного вида почки и преподносит их мне на кончике ножа. Я, как ребенок, без конца жую… Проглотить невозможно! Удо сейчас вернется! Он для меня как пугало. Наконец-то! Кусок проглочен. Мне кажется, что он меня душит и что меня сейчас вырвет. О дьявол! Проглотить еще столько! Удо возвращается с суровым видом:

– Это несерьезно, Морис!

Повернувшись к Саркэ, он приказывает продолжать.

И так каждый раз.

Под баньянами воздух прохладный. Симпатичные толстые цыплята безбоязненно бегают рядом с нами. Если бы можно было съесть одного из них, это было бы намного приятнее жесткой баранины, от одного запаха которой меня тошнит. Крестьянин готов продать нам одного при условии, что мы поймаем его сами. Едва он успевает договорить, как Ж.Б… Рана хватает свое ружье и стреляет! Цыпленок разорван пополам и оканчивает свою жизнь в кастрюле. Анг-Таркэ приносит его с триумфом: не так уж часто Бара-сагиб хочет что-нибудь съесть.

Мои носильщики, родом из Дана, обладают сверхъестественным мастерством. Вчетвером они несут меня, как спичку. Один из них, одноглазый, лет около пятидесяти, проявляет по отношению ко мне самую трогательную заботу. На каждом привале он объясняет, что идти осталось совсем немного и что они хорошо знают дорогу.

Вера в их силу и ловкость ободряет меня: если хоть один носильщик споткнется, Ляшеналь или я можем пролететь сотни метров. Подчас носилки наклоняются, и я отчаянно упираюсь коленями и локтями, чтобы не соскользнуть. Когда это не удается, я зову на помощь: подбегает один из шерпов и поддерживает меня.

Эти волнения действуют мне на нервы, и я прошу, чтобы кто-нибудь из шерпов постоянно находился около меня. Для этого выделяется Саркэ, который и остается возле меня на все время. Он подает мне свежую воду и бананы, помогает есть и на каждом привале надувает матрас, чтобы меня не беспокоили лежащие на земле камни. Я так худ, что малейшая неровность причиняет мне боль.

Одну ночь мы проводим около Бандунга, недалеко от огромного водопада. Льет дождь. Лежа в своей палатке, едва замечая атаки муссона, я пытаюсь уснуть. Вспоминается наш кошмарный спуск. Мне кажется, что невозможно вынести столь продолжительную голгофу. Хотя запах моих бинтов у всех вызывает отвращение, не слышно ни одной жалобы. Но сам я зачастую почти теряю сознание.

Рядом со мной спит Ишак, и я тоже наконец забываюсь. Посреди ночи я внезапно просыпаюсь. Абсолютная тьма. Сверхъестественная сила заставляет меня приподняться. Ужасная тоска сжимает мне сердце. Меня охватывает чувство небытия. Мне кажется, что я сейчас умру. В ушах непрерывно раздается оглушительный звон. У меня вырывается крик: "Где я?" Зажигают свет, с колоссальным облегчением я осознаю, что я в палатке, и вспоминаю, что я член экспедиции. Ишак встревожен:

– Черт возьми, что случилось?

Я пытаюсь объяснить ему ужасное ощущение "небытия", только что испытанное мной.

– Должно быть, кошмар, – замечает он.

Тем не менее он не гасит свет и ласково разговаривает со мной, пока я совсем не успокаиваюсь.

На следующее утро я первым делом рассказываю об этом Удо. Он объясняет, что морфий иногда вызывает такую реакцию… С этих пор я уже никогда не отважусь его принимать. Легче перенести самую ужасную боль, чем платить такой ценой за облегчение.

Около Бени мы узнаем, что здесь эпидемия холеры. Приходится обходить деревню, переправляясь по мосту, перекинутому через бурлящую необузданную Гандаку. Этот мост длиной примерно шестьдесят метров, висящий на высоте пятнадцать метров над рекой, причиняет нам немало беспокойства. Он сделан из двух длинных цепей и ржавых искривленных прутьев, поддерживающих старые гнилые доски. Он весь колеблется, и эти колебания могут стать угрожающими. Придется использовать каколе! Первым переправляется Ляшеналь. Он не проходит и нескольких метров, как начинает отчаянно кричать. Шерпы помогают Аджибе, несущему Ляшеналя, отводя прутья, за которые задевают ноги пострадавшего. Когда наступает моя очередь, я стараюсь мужественно перенести это испытание, однако, хотя шерпы отводят прутья и Аджиба идет так осторожно, как только может, качание вызывает у меня тошноту. На противоположной стороне я присоединяюсь к Ляшеналю, и мы вдвоем образуем великолепный дуэт, плача от боли перед смущенными носильщиками.

Ж. Б. Рана намерен пустить свою лошадь вплавь. Связывается несколько нейлоновых веревок, и с противоположного берега все принимаются ее тянуть. Несчастное животное, чуя опасность, героически сопротивляется. Волей-неволей оно оказывается в реке и немедленно исчезает в волнах. Веревку тянут изо всех сил. Время от времени появляются уши, нога или бок… Сейчас выплывет труп! Ничуть не бывало! В нескольких метрах от берега показывается голова, затем лошадь медленно вступает на твердую землю и направляется к нам с олимпийским спокойствием.

Уже поздно. Мы разбиваем лагерь около реки. Но на этой стороне тоже свирепствует холера, и на следующее утро после очередной мучительной процедуры "снимания кожуры" мы поспешно покидаем этот нездоровый район.

Каждый день льет дождь, и по вечерам, когда нам приходится искать убежища, мы клянем и ругаем все на свете. Нам нужен дом, где бы мы могли быть все вместе, где бы у нас было достаточно места, чтобы разобрать вещи, и где бы мы были, наконец, избавлены от раздражающего шума ливня, барабанящего по палатке. Добравшись до маленькой деревушки Кусма, мы попадаем в затруднительное положение. Здесь нет ни одного подходящего дома, и "власти", к которым мы обратились, ведут нас… в пагоду! Мы непринужденно устраиваемся, и вскоре из этого священного места, которое, очевидно, больше не используется, доносится адская какофония песен, не предназначенных для ушей молодых девушек.

• Предыдущая
• 58/65
• Следующая