Трудная любовь - Давыдычев Лев Иванович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/53
• Следующая

Валентин промолчал и пошел к редактору.

Копытов показал ему на кресло и уткнулся в рукопись.

Лица редакторов обычно отличаются бесстрастностью. Трудно встретить редактора, который смеялся бы, читая фельетон, или хмурил брови, читая гневную критическую статью, которую ему предстоит подписать в набор. Все произведения редакторы читают с одинаковым — каменным выражением лица.

— Да-а, — протянул Копытов, положив на статью большие жилистые руки. — Два раза прочитал. Интересно, понимаешь ли.

— Правда? — обрадованно воскликнул Валентин.

— Ага, — сумрачно ответил Копытов, — я не об статье, я о тебе. Ты всегда так пишешь?

— Всегда… стараюсь…

— Плохо, — убежденно проговорил Копытов. — Ты ведь в газету пишешь. Понимаешь? Каждое слово обдумать надо. За слово-то ведь отвечать надо… Ерунда получилась. Не пойдет.

— Я не согласен с вами… — начал Валентин, но Копытов перебил обиженно:

— Не согласен… Знаю, что не согласен. Не воображай, что больше всех знаешь. Не ты меня на это место посадил, а тот, кто посадил, тот проверил, на что я горазд. Обком комсомола считает комсомольскую организацию Синевского леспромхоза одной из лучших в области. А ты что написал?

— Что комсомольская организация почти не работает, не заботится о быте молодых лесорубов. А бытовые условия там — отвратительны.

— Вот! Вот! — торжествующе подхватил Копытов. — Увидал, что в бараках радио нет, — и готова статейка! А ты знаешь, что леспромхоз план выполняет?

— А вы знаете ценой каких усилий?

— Ты мне о трудовом героизме пиши, о соревновании, понимаешь ли, о выполнении плана! А не то, что душе угодно! Сиди! — он остановил Валентина жестом. — Ты спрячь самолюбие в карман, о деле думай. Выбери, что важнее: дело или самолюбие?

Они сидели, оба, словно сговорившись, смотря в окно.

— Отдайте мне статью, — после молчания глухо попросил Валентин.

— Переделывать надо, — вздохнув, сказал редактор. — Ты на меня не дуйся, не умею я слова в конфетные обертки заворачивать… Давай обдумаем, как переделывать. Ты на первый план давай все положительное, а на второй — недостатки.

— Вы меня за идиота считаете? Или за подлеца?

— Я так не могу! — Копытов стукнул ладонью по столу. — Так нельзя работать! Нельзя! Никакой, понимаешь ли, дисциплины, никакого уважения. Я ведь за газету отвечаю, не ты… Ты парень, в общем, толковый, а чего выше головы прыгнуть хочешь? На свою голову особенно не надейся. Умней наших головы есть. Не мы обком учим, а он нас… Ясно?

Когда Валентин очень нервничал, он всегда терял нить разговора, ему было трудно сосредоточиться. Копытов же решил, что он раздумывает, и чтобы окончательно убедить Валентина в своей правоте, отчеканил:

— Нашей задачей является распространение передовых методов труда, обобщение опыта комсомольской работы.

Валентину хотелось обозвать его, махнуть рукой и выбежать, хлопнув дверью, но он заставил себя сдержаться и стал неторопливо объяснять:

— Теоретически вы правы, Сергей Иванович. А я знаю обстановку в леспромхозе, знаю нужды молодежи, на что они жалуются, чего требуют. Им нужны нормальные человеческие условия. Тогда они будут работать всем на удивление. За факты я отвечаю головой.

— Никому твоя голова не нужна. Я тебе еще раз повторяю: обком считает комсомольскую организацию леспромхоза хорошей. Точка.

На Ларису рассказ об этом произвел удручающее впечатление.

— Возмутительно, — передернув плечами, сказала она. — Он разгонит нас всех, только бы не возражать обкому, только бы не иметь своей точки зрения.

— Вы чудаки, — проговорил Олег, — иначе и быть не может. Чему удивляться? Он считает себя редактором, потому что его посадили за редакторский стол. Посади его сейчас на место постановщика балетных спектаклей — и он вам выдаст такое «Лебединое озеро», что ахнете.

— Мы для него не люди, а подчиненные, — добавила Лариса.

— Мы для него пешечки, — насмешливо продолжал Олег, — самые обыкновенные пешечки… Были и партийные собрания, и профсоюзные собрания, и просто собрания, и производственные совещания, масса говорильных мероприятий — и что?

— И ничего, — Лариса развела руками.

Мимо прошел Николай, неизвестно чему ухмыльнулся, даже хмыкнул.

— Надо бежать, друзья мои, — горячо предложил Олег. — Самое разумное в нашем положении…

— Неправда, — возразил Валентин, — мы правы, а не Копытов.

Вернувшись в кабинет, он сразу заметил, что Николай выжидающе смотрит на него.

— У супруги день рождения, — словно между прочим сказал он. — У нас никого сегодня не будет… Зайдешь? Посидим. Бутылочку разопьем.

Озорная мысль пришла Валентину в голову, а почему бы не пойти? Чего ему терять?

— Сколько ей? — спросил он. — Двадцать пять? Подарок, значит, надо?

— Это уж твое личное дело, — Николай встрепенулся, потер руки. — Значит, часиков в восемь?

Валентин забежал в несколько магазинов и понял, что купить подарок не так-то просто. Хотелось подарить что-нибудь невероятное, но такового в магазинах не оказалось. Пришлось остановиться на традиционной коробке духов.

Недалеко от дома Роговых Валентин нагнал Николая. Тот шагал быстро, что-то бормоча под нос. Узнав Валентина, он взял его под руку и начал рассказывать, что скоро помирится с Ольгой, и все пойдет по-старому. Говорил он громко, с увлечением, будто несколько дней прожил с завязанным ртом.

— Не знаю, что ей от меня надо, — рассказывал Николай. — Кажется, все есть. И квартира, и зарабатываем неплохо. Может, избаловал я ее? Бывает.

Дверь открыла Ольга. Ока, видимо, собралась уходить — на ней был темно-синий костюм, в котором она казалась старше и строже. Она кивнула Валентину и ничего не сказала. Только чуть заметно дрогнули губы.

— Он, Оленька, пришел тебя поздравить, — объяснил Николай. — Ты организуй что-нибудь на стол, а я бутылочку распечатаю.

Он ушел на кухню. Ольга взглянула на Валентина, который протянул ей подарок, и спрятала руки за спину.

— Зачем все это? — резко спросила она.

Валентин положил коробку на стол и ответил:

— Ты напрасно сердишься на меня. Я скоро уйду. Я не знал, что тебе будет так неприятно.

— Не выдумывай. Приятно или неприятно… Садись.

Валентин незаметно провел рукой у себя по груди: сердце отяжелело. Рядом была Ольга, печальная, холодная, чужая. Он видел скорбную складку между бровями.

Николай разлил вино и деланно веселым тоном произнес:

— Ну, новорожденная! Будь здорова! Люби мужа и будешь счастлива.

Ольга чокнулась и поставила стаканчик.

— Даже за себя выпить не хочет! — с упреком отметил Николай.

— Ты за мое здоровье сегодня принял уже достаточно, — с таким презрением сказала Ольга, что Валентин поежился.

— Ради тебя сколько угодно, — расхохотался Николай.

Валентину захотелось взять Ольгу за руку и увести отсюда. «Не надо», — взглядом попросила она, словно догадавшись о его желании.

Но мысль захватила его. Действительно, что здесь делать Ольге? Ну, хорошо, пусть она не любит его, но не это сейчас самое страшное. Беда в том, что она Николая не любит. Она даже не смотрит в его сторону… И сколько это может продолжаться? Завтра Николай снова позовет его в гости, он снова придет, потому что нет сил сдержаться, и снова будет сидеть, боясь посмотреть им в глаза? А честно ли это? Честно ли скрываться от Николая? Он ничего не подозревает, откровенничает с Валентином, а тот выслушивает, стараясь не выдать себя!

— Я пойду, — медленно произнес Валентин.

— Ты что?! — с обидой вскричал Николай. — Совесть надо иметь.

— Вот именно, — усмехнулся Валентин, — стараюсь иметь совесть, да не всегда получается.

— Самокритика, — пробормотал Николай. — Метафизика… Словеса…

— Довольно, — остановила его Ольга, — постесняйся.

— А кого мне стесняться? — с пьяным бахвальством спросил Николай. — Чего мне стесняться? У меня совесть чистенькая… в общем. И не тебе меня учить. Ты на себя посмотри, красавица…

• Предыдущая
• 25/53
• Следующая