Принцесса викингов - Вилар Симона - Страница 71

• Предыдущая
• 71/92
• Следующая

– Я все приготовила в стабюре, теперь мы можем перенести Атли.

В стабюре было еще холодно, хотя в глиняном очаге и рдела огнем большая куча углей. Широкая лежанка была покрыта мехами, а сверху еще и медвежьей шкурой. Еще одна лежанка стояла у стены. Эмма присела на ее край, вглядываясь в бескровное лицо раненого. В прохладном воздухе он задышал легче и вскоре пришел в себя.

– Эмма!..

– Я здесь.

Он смотрел на нее печально и нежно. Это мучило девушку. Она подсела к Атли, поправив одеяла, и стала по капле поить его теплой сывороткой, рассказывая, как они прибыли в Байе. Вскоре явилась Виберга с сообщением, что к вечеру придет сестра Мария с новыми целебными снадобьями. Эмма ощутила волнение – по неясной для нее самой причине она не испытывала желания вновь встречаться со странной монахиней.

Но встреча не состоялась, так как пришел Бьерн. Удостоверившись, что Атли немного лучше, он вверил его попечению Виберги и увел Эмму осматривать город.

Эмме и в самом деле не терпелось увидеть Байе, в котором прошло ее детство. Однако, сколько она ни глазела по сторонам, ничто не напоминало ей те смутные образы, какие порой возвращала ей память. Город был перестроен заново и являл собой совершенно скандинавское поселение. Он весь состоял из множества усадеб викингов, окруженных частоколами, которые располагались за общей деревянной стеной с бревенчатыми вышками, где виднелись силуэты дозорных. Улицы представляли собой проходы между оград, покрытые бревенчатым настилом, по которому громыхали колеса повозок и стучали подковы лошадей. Здешние лошади сильно отличались от великолепных рослых скакунов, каких Ролло разводил на Сене, – неуклюжие, с крупными тяжелыми головами, обросшие лохматой шерстью. Эмму поразило великое множество собак, а также свиней, которые порой устраивали целые битвы у куч отбросов. Непривычным было также отсутствие харчевен и постоялых дворов. Бьерн сказал, что в них нет никакой необходимости – в Байе приезжие обычно располагаются на постой в усадьбах.

В усадьбах, куда они заходили, в центре двора непременно располагалась дымная кузница. К кузнечному ремеслу норманны относились с благоговением, над дверью каждой из кузниц виднелась резная фигура одного из языческих богов, и викинги по-приятельски кивали изваянию входя, словно заручаясь одобрением божества. Однако, хотя многие из норманнов и занимались торговлей коваными изделиями, Эмма не увидела ни одной лавки, на что Бьерн заметил, что Байе не торговый город и обычно изделия обмениваются на товары среди своих, а на продажу вывозятся в иные места. Да, здесь все было по-другому, и когда Эмма ненароком замечала круглый римский колодец или постамент древнего изваяния с барельефом, он казался настолько неуместным, словно попал сюда из какого-то иного мира, будто здесь никогда не жили байокасли[36], римляне, франки и саксы[37]. Когда же Эмма вдруг оказалась перед каменным зданием церквушки с крестом на кровле, она даже опешила. Надтреснуто ударил колокол, и девушка машинально перекрестилась всей ладонью, глядя на движущуюся к храму редкую цепочку франков. Площадь перед церковью была немощеной, и они шли, увязая по щиколотки в грязи: коротко остриженные мужчины – знак рабства – и женщины в грубых балахонах из некрашеной холстины. Это были ее соотечественники, и у нее защемило сердце при виде грубых отметин клейм на их лбах и щеках.

Бьерн беспечно указал на церковь:

– Это храм Святого Лупа. Ботольф оставил его, чтобы франкам было где опуститься на колени перед своим распятым Богом. К тому же этот Луп, видно, был славным воином, так как местные жители в один голос твердят, что он победил здесь свирепого дракона, обезглавил его и утопил тело чудовища в реке.

Эмма взглянула на Бьерна:

– Можно и мне пойти туда?..

Норманн пожал плечами:

– Ты не рабыня, Эмма, и можешь поступать по своей воле.

Он тут же уселся на обрубок бревна, показав этим, что готов ждать.

В церкви было полутемно и гораздо холоднее, чем на улице. От стылых камней тянуло ледяной сыростью. Как дальние звезды, мерцали свечи у подножия грубого каменного Распятия на стене. У престола горела еще одна свеча, а перед раскрытой книгой Писания стоял священник в бедном облачении. Он на миг прервал молитву, заметив женщину в скандинавской одежде, задержавшуюся у чаши со святой водой. Когда же Эмма осенила себя знамением, прихожане тоже стали оглядываться. Она увидела бледные лица, исполосованные шрамами, расширенные в удивлении глаза. Ей стало не по себе, и, опустив глаза, она прошла на женскую половину. Что может быть хуже, чем ощущать себя чужой среди своих, чувствовать настороженность и враждебность в этих взглядах. Однако кем бы ее ни считали, по сути она оставалась пленницей и отличалась от христиан Байе только тем, что на Сене не было принято, как здесь, ставить тавро на лицах невольников.

Эта мысль не покидала ее во все время службы. Священник продолжал чтение, и она видела, как пар клубится у его губ и губ прихожан, повторявших за ним слова молитвы. Рабы! Ей стало так скверно, что она едва дождалась окончания мессы.

Когда же она наконец покинула храм, первый, кого она увидела, был Бьерн, вокруг которого толпились дети франков. Скальд что-то рассказывал, гримасничая и размахивая руками, и они кричали – от страха и восторга одновременно. Завидев Эмму, дети тут же разбежались. Бьерн поднялся, все еще улыбаясь, но улыбка его исчезла, едва он увидел выражение ее лица.

– Что случилось?

– Я хочу увидеть Ботольфа.

Старого ярла они обнаружили у городских ворот. Там царили суета и неразбериха, как везде, где идет строительство. Деревянные трапы были переброшены через ямы с гашеной известью, громоздились штабеля бревен, горели костры, на которых клокотали котлы со смолой. Рабы-каменотесы с помощью железных резцов и деревянных молотов обрабатывали каменные глыбы, звенела кузница. По обеим сторонам ворот высились уже почти достроенные каменные башни, которые Эмма не разглядела вчера в темноте, так как их полностью скрывали строительные леса. Слышался визг пилы, крики подносчиков камня. Сам Ботто, расставив ноги в сапогах кожи морского зверя и уперев в бок руку с зажатым в кулаке хлыстом, следил за разгрузкой повозки с каменными блоками. Он не сразу заметил появление Эммы и Бьерна, когда же кто-то окликнул его, обернулся и шагнул к ним, улыбаясь в седые усы.

– Я возведу вокруг своего города стены не хуже, чем в Руане, – проговорил он. – Пока погода окончательно не испортилась, мы будем продолжать работу, дабы не пострадать от своих соотечественников, падких поживиться на чужих землях. Камень мы берем из старых построек.

Он указал хлыстом за ворота, и Эмма, взглянув в том направлении, побледнела. Среди болотистой низины за городом высились огромные арки древнего акведука. С ее памяти словно сорвало пелену. Она вспомнила давний солнечный день и себя, собирающую полевые цветы под гигантскими сводами из римского кирпича, вспомнила стоявшую рядом приемную мать – Пипину и рыжеволосого мальчика рядом с ней. А потом появился высокий мужчина, он что-то говорил, и они все трое смеялись… Как давно это было!.. Из этих четверых в живых осталась она одна. И кем она стала? Сначала пленницей, а затем союзницей тех, кто лишил ее близких жизни!

– Что с тобой, Эмма? – наконец и Ботольф заметил неладное. – Ты словно призрак увидела.

– Призрак… – выдохнула она. – Призраки франков, которых ты убил, когда взял этот город! Эти стены ты возводишь на костях тех, кого втоптал в грязь, кого превратил в рабов, изуродовав их клеймом! Я была здесь, когда вы, язычники, принесли смерть и разруху в этот край!

Она оттолкнула руку Бьерна, пытавшегося удержать ее. Скальд тревожно взглянул на старого ярла, но тот оставался на удивление спокоен.

– Я знал, что рано или поздно ты заговоришь со мной об этом, Эмма из Байе. И мне нечего возразить тебе, кроме того, что при штурме этого города погибли мои сыновья, а сам я стал пленником, и граф Беренгар велел положить меня на железную решетку, облить маслом и поджарить. Гляди!

• Предыдущая
• 71/92
• Следующая