Бес в ребро - Вайнер Георгий Александрович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/39
- Следующая
– Почему ты всегда выдумываешь себе роль жертвы? – с настоящей страстью и негодованием спрашивал он меня. – Почему ты и обо мне подумать не хочешь?!
– О чем я должна подумать? О том, как тебе непереносимо тяжело бросить детей и меня? О твоих мучениях, когда ты обманывал меня как последнюю дуру? Или о невыносимом тебе бремени алиментов?
– Вот ты вся в этом! Вся твоя лицемерная любовь! Ты всегда мягко стелешь, а спать с тобой очень жестко!
Я бессильно развела руками:
– Наверное, ты прав. Поэтому у тебя кризис. И ты уходишь к той, с кем мягко спать…
Или я нарушила порядок ходов, или подточенная кризисом Витечкина нервная система не выдержала, но вдруг его лицо жалко скривилось, задергался подбородок – он заплакал. Бежали по его лицу прозрачные круглые слезы, а он быстро, горячо бормотал:
– Да… да… я всегда знал цену твоим жертвам… Вся твоя мягкость и сговорчивость – сплошная показуха… Ты внутри каменная… Все вы – жертвователи несчастные – однажды счет подаете… Там все записано и учтено… Все!.. Платите за любовь! За заботу! Под каждой вашей жертвой закопана корысть…
– Витечка, ты от своей Шиихи совсем ополоумел! Ты послушай себя. Что ты несешь? Какие жертвы? Какая корысть? Вся моя корысть – жить с тобой вместе…
Почему-то меня не возмущали его дурацкие обвинения, в них было что-то запальчиво-ребяческое, когда нет чувства правоты в споре, но есть лишь мечта сохранить лицо.
– Я устал! – кричал Витечка. – Я не могу так больше!..
И плакал. Я с острым стыдом думала, что не испытываю ни гнева, ни унижения, а только щемящее желание его легонько отшлепать, прижать к себе, утешить, вытереть с лица слезы.
Но не могла этого сделать. Потому что выработанным за долгие годы знанием его чувств я видела, что он не хочет от меня утешения и мира. Ему нужен сейчас скандал, раздор, злость. Он хотел плакать.
– Ты всегда делаешь вид, будто согласна со мной, что понимаешь меня и сочувствуешь! – горевал он о своем умершем чувстве. – А сама ты радуешься в глубине души моим неудачам! Тогда ты счастлива мы с тобой пара неудачников. Оба сидим в теплом дерьме! Союз неудачливых талантов! Нам обоим не повезло в жизни, и мы вместе до гроба – дураки оба!.. Ты хочешь превратить наш дом в заказник убогости – ферму придурков и неудачников…
– Витечка, я не считаю себя неудачницей… – робко попыталась я остановить его.
– Конечно! – взвился он. – Неудачник– я один! По щекам его катились легкие детские слезы – без соли, без горечи, без муки. Ему становилось от них легче. Витечке было сейчас приятно плакать, так же, как бывает приятно смеяться.
– Витечка, давай прекратим этот разговор, – предложила я. – И делай как знаешь…
Он быстро вышел из комнаты, и в ванной с рокотом и ревом забушевал кран, будто сшиблись там две водные стихии – Витечкина и водопроводная, – доказывая друг другу искренность и силу своего напора.
Но у Витечки было больше чувства, а в кране – воды, и когда Витечка вернулся в комнату, то лишь слабая краснота глаз и ноздрей напоминала о разразившейся сейчас буре.
Витечка подошел к столу и сел боком на стул и меня это снова остро кольнуло в оледеневшее сердце – он возвратился уже как гость, как чужой в этом доме, он уже много раз в мыслях проигрывал уход, он ушел отсюда давно. Потому что, когда он был хозяином, он никогда не сидел боком у стола – валялся на диване, усаживался широко в кресле или седлал стул верхом, – но боком у стола он не сидел никогда.
И я поняла, что он решил окончательно. И, видимо, давно.
А Витечка негромко, извиняющимся голосом, как проситель на приеме, сказал:
– Поверь мне, я люблю тебя! Я вас всех люблю! Но я не могу так больше…
И оттого, что я отчужденно молчала, ему казалось, что он еще мне что-то недообъяснил, не сказал каких-то умных и утешающих слов, которые могли бы безболезненно и приятно для всех решить эту противную проблему: плавный выход со старой, надоевшей базы – под руководством Гейл Шиихи – через кризис – к новому полноценному счастью.
Я была главным препятствием в этой прекрасной программе, поскольку Витечка любил меня и не желал мне неприятностей, но никак я не вписывалась в благополучный проект построения новой светлой жизни.
Но Витечка вообще очень верил в силу СЛОВА, в его огромные возможности, и, чтобы сделать мою участь не такой безысходной, терпеливо и ласково объяснял про свои сложности: -
– Пойми, человек приходит в жизнь сирым и голым, и единственное, чем он располагает, – свободой… Но только осознав это, он делает все возможное, чтобы избавиться от нее – продать, обменять, отдать задаром или с доплатой…
– Витечка, я поняла тебя: ты отдал мне пятнадцать лучших лет свободы с доплатой в виде детей. Спасибо, но я уверена, что не смогу тебе возместить такую щедрость…
– Зачем ты так говоришь? Зачем ты язвишь? – сказал он жалобно и неуверенно добавил: – Нам надо пережить этот кризис – это общий кризис нашей жизни, я вернусь, и все наладится…
– Нет, – сказала я твердо и встала. – Ты не вернешься сюда. Уходи, скоро придут из школы дети…
Резко – ножом по стеклу – прозвенел телефонный звонок. Я вздрогнула и рванулась к аппарату, безумная надежда полыхнула – Витечка звонит, хочет сказать, что все это глупость, пустые разговоры, мелкие семейные дрязги, расстройство чувств, короткое помрачение ума– он успокоился и едет домой.
– Слушаю!..
– Здравствуйте! Мне нужна Ирина Сергеевна.
Нет, это не Витечкин горячий тенор, возбужденный, чуть тревожный, напористый, сразу что-то доказывающий собеседнику одним только тембром.
Густой спокойный баритон сытого, всем довольного человека. Наверное, благополучного. Жену, скорее всего, давно бросил.
– Я у телефона…
– Ирина Сергеевна, моя фамилия Ларионов. Я вам привез из Одессы живой привет от Ады…
Елки-палки! Мне сейчас только делов – от сумасшедшей сестры гостей принимать! Господи, ну что ты привязался ко мне!
Ада, ненормальная, от своего неизбывного доброжелательства и провинциального радушия посылает нам со всякой немыслимой оказией гостинцы – это у нее называется живой привет. Однажды она умудрилась силком всучить ящик с помидорами оказавшемуся в Одессе директору студии, где работает Витечка. Матерясь, директор озверело сунул Витечке в нос текущий соком ящик, а Витечка, плача от злобы, чуть не убил меня посылкой. «Сообщи своей кретинке, что она мне ящиком томатного сока испортила последние брюки и карьеру режиссера…» – сказал он.
Но я ничего не сообщила своей двоюродной сестре Аде, которую по привычке все повторять за Витечкой называю ненормальной и придурочной. Она не кретинка, а неисправимо, безнадежно добрая женщина. И несчастная. И любит нас. Не знаю, может быть, любить кого-то сейчас действительно сумасшествие? От этой ненормальности строго и педантично лечат…
– Алле, аллё! Вы слышите меня, Ирина Сергеевна? Вы пропали куда-то! – доставал меня густой голос из телефона. Такой голос наверняка исходит из обильного чрева. Он живет в тяжелом, грузном человеке, как в пещере.
– Да, да! Я слушаю, простите…
– Ада прислала вам посылочку – фрукты для детей, я хотел завезти…
– Спасибо большое, мне вас совестно утруждать. Если вы скажете, где вы остановились, я подошлю сына за посылкой… – сделала я попытку.
Трубка усмехнулась:
– Боюсь, пареньку Адина посылка пока не по силам. Она на мою тягловую мощность рассчитана…
Вот беда! Нет у меня сил сейчас общаться с посторонним человеком, не до него мне, мне вообще сейчас ни до кого на свете!
И детям моим, черт побери, нужен сейчас отец, а не фрукты из Одессы!
Но у Ады нет для моих детей отца, чтобы прислать его живым приветом с Ларионовым, который своим толстым голосом доброжелательно предложил:
– Да я заброшу – труда не составляет.
– Спасибо… – растерянно ответила я, так и не придумав, как не пустить человека, который невесть откуда везет твоим детям подарок и в придачу предлагает доставить его в дом. Не скажешь же чужому человеку, что мне все фрукты мира до лампочки, что меня муж бросил!
- Предыдущая
- 2/39
- Следующая
