Рыцарь-крестоносец - Уэлч Рональд - Страница 27

• Предыдущая
• 27/71
• Следующая

– Но очень небольшой, – сказал граф. – Мы должны двигаться налегке, если хотим быстро добраться до озера, и повозки придется оставить здесь. Если же на нас нападут, мы будем вынуждены сражаться, не имея за спиной надежного тыла – только пятнадцать миль голой пустыни.

– На нас не нападут, – снова закричал Рено.

– Может быть, Рено, может быть. Более того, если на нас нападут, может быть, мы даже сможем выиграть битву. Но вы толкаете нас на чудовищный риск. Неужели вы не видите, что мы возьмем ход войны в свои руки, если только останемся здесь или вернемся назад, в Акру? Саладину придется прийти сюда, к нам, или отступить назад, в Дамаск. Зачем подвергать такой смертельной опасности судьбу целого королевства? Это же просто безумие!

Тут уже закивали головами противники Рено де Шатильона. Ги Лузиньянский ловил каждое слово графа с каким-то напряженным вниманием, беспокойно ерзая на своем стуле и время от времени вытирая пот со лба дрожащими пальцами. Хотя солнце уже почти опустилось за горизонт, в душном воздухе все еще стояла жара.

Граф Раймонд был умным человеком. Как и все собравшиеся, он знал, как работало мышление короля. Он понимал, что последний довод в споре должен стать решающим, и поэтому решил выждать время. Он умолк и опустился на свое место. Выслушав еще несколько противоречивых выступлений баронов, граф снова встал и буквально заставил присутствующих слушать. Филиппу казалось, что он видит на холодном, непроницаемом лице этого человека глубокую внутреннюю борьбу: с одной стороны – расчетливость, с какой он выбирал время для вступления в спор, с другой – страстная искренность, звучащая в каждом его слове.

– Сеньоры, – снова тихо начал он, но затем голос его становился все увереннее и громче. – Хотя моя жена сейчас находится за стенами Тивериады, а вместе с нею мои дети и все мое состояние, хотя враги напали на мою землю и осаждают мой замок, я скорее предпочту потерять все это, чем обречь на гибель целое королевство.

Он замолчал.

В палатке установилась гробовая тишина.

И тогда граф поднялся и заговорил в третий раз, вложив в слова всю свою убежденность и страстность.

– Я абсолютно уверен в том, что, если вы решите идти к Тивериаде, – сказал он неторопливо, будто взвешивая каждое слово, наполовину повернувшись к королю, – вы погубите плоды наших прежних побед навсегда. Я знаю сельджуков. Я видел почти с самого рождения, как они воюют. Но никогда еще не видел, чтобы они собирали такую мощную армию, как на этот раз!

Он сел. Все молчали. Даже Рено де Шатильон или Великий Магистр госпитальеров не осмелились что-либо сказать в ответ на эту прочувствованную речь.

Лицо Ги Лузиньянского снова просветлело. Слегка улыбнувшись, он поднялся на ноги. Он уже принял решение, и к нему вернулся уверенный вид человека, которому надлежало вершить судьбы своего народа.

– Сеньоры, – сказал он. – Спасибо вам за ваши советы. Я принял решение. Армия останется у Колодцев Саффарии. Мы пошлем вперед разведчиков и будем охранять подступы к Акре, нам нет смысла двигаться дальше, к Тивериаде.

Филипп услышал рядом с собой глубокий вздох облегчения, вырвавшийся у его отца и сира Бальяна.

Через несколько минут палатка опустела, бароны разошлись к своим отрядам, и вскоре в лагере был объявлен отбой. Солнце уже село, но людей все еще продолжала терзать жара. Только немногим удалось сразу уснуть, остальные, несмотря на то, что очень устали за день, ворочались в душной темноте ночи. В абсолютно неподвижном воздухе не было даже намека на самый легкий ветерок, несущий облегчение высушенным за день легким, и измученные воины никак не могли забыться сном.

Филипп скоро понял, что ему не удастся уснуть. Он встал и, переступив через вытянутые во всю длину неуклюжие ноги Жильбера, шагнул в темноту. Однако не успел он отойти и на сотню футов, как услышал со стороны лагеря встревоженные крики и топот бегущих ног. Вернувшись к палатке, он увидел, что мимо пробегают гонцы и оруженосцы, выкрикивая приказ короля и коннетабля. Из палатки вышел сир Хьюго и присоединился к Филиппу. Вместе они тщательно прислушивались к крикам, пытаясь разобрать слова. Вдруг из темноты возникла плотная фигура сира Бальяна. Он хриплым голосом что-то бормотал, до Филиппа донеслись обрывки молитв и раздраженных проклятий.

Сир Хьюго схватил его за руку.

– В чем дело, Бальян?

– На рассвете мы выступаем к Тивериаде.

– Выступаем? – переспросил сир Хьюго. Все его спокойствие улетучилось в одно мгновение. Голос его зазвенел гневом. – Выступаем! Ты шутишь, Бальян?

– Хотел бы я, чтобы это оказалось шуткой. Но, кажется, сегодня вечером кто-то еще успел побывать в палатке короля.

– Рено?

– Нет. Главный тамплиер Жерар де Ридфор. Он обвел этого дурня короля вокруг пальца.

Некоторое время они стояли молча, напряженно вглядываясь в темноту. В кои-то веки даже сиру Бальяну нечего было сказать. Сир Хьюго заставил себя встряхнуться. К ним направлялась группа людей с факелами; красноватые отблески пламени плясали на кольчугах и белых плащах с гербами. Это были воины из отряда графа Триполийского, и сам граф шел во главе их.

– Вот так, сир Бальян, – с горькой усмешкой сказал граф, приближаясь. Ему никто не ответил, но он и не ждал ответа. Он исчез в темноте ночи вместе с ватагой пьяных солдат, весело размахивающих факелами. Но еще раз до них долетел его голос.

– Королевству конец! Королевству конец!

У Филиппа было такое чувство, что его медленно поджаривают на огромной сковороде. С безоблачного неба обжигающими лучами било солнце; Филипп обреченно трясся в седле, и каждое движение лошади острой болью отзывалось в усталом теле.

Армия христиан ужасно медленно ползла по холмам и равнинам по направлению к Галилее. Только голова армии с Рено де Шатильоном впереди представляла собой нечто организованное, а в арьергарде колонны, за движением которого было поручено наблюдать тамплиерам, плелась просто бесформенная толпа измученных людей. То один, то другой вояка то и дело отставал от колонны в попытке найти более удобный путь, нежели узкая тропа, по которой двигалось войско.

Правда некоторые рыцари уже наивно начинали думать, что им удастся добраться до Тивериады и Галилейского озера до захода солнца, поскольку с рассвета до полудня они успели пройти целых восемь миль.

До сих пор отсутствовали какие-либо признаки готовящегося нападения со стороны Саладина, хотя разведчики доложили, что войска сарацин расположились очень близко.

Армия крестоносцев упорно двигалась к намеченной цели.

Но не сельджуки, а солнце, зной, пыль, высушенная пустынная земля, по которой ступали их ноги, стали самыми опасными врагами этих людей. От окрестных холмов на землю ложились неспасающие блеклые тени, а глыбы известняковых скал так блестели на солнце, что становилось больно глазам. Солдаты падали и умирали под тяжестью своего вооружения, лошади ложились прямо на обочине дороги и больше не вставали – трупами животных и людей был отмечен весь путь перехода армии от Колодцев Саффарии.

А теперь к тому же почти полностью истощились запасы драгоценной воды. Людям, страдающим от невыносимой жары, сколько они ни пили, никак не удавалось утолить жажду. Большую часть воды отдали лошадям, которых старались сохранить во что бы то ни стало, иначе войну можно было считать заранее проигранной: пешие воины не могли противостоять конной армии турок.

Но хуже всего было то, что ужасы пути сильно поколебали веру солдат в собственные силы. Хорошо организованная и тренированная армия, вышедшая из Саффарии, теперь больше походила на толпу отчаявшихся людей, сознающих бесполезность совершаемого ими перехода и смертельную опасность, которая им угрожала по окончании марша. Некоторые уже, оставив войско, повернули назад. Конечно, под предлогом болезни. В Леванте дезертиру не приходилось рассчитывать на снисхождение. Остальные из последних сил двигались дальше, молясь о скорейшем привале и надеясь на то, что Святой Крест принесет им удачу в бою и поможет сражаться за правое дело.

• Предыдущая
• 27/71
• Следующая