Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - Кургинян Сергей Ервандович - Страница 94

Их останавливали. Строили иные отношения между Новым Идеальным и не лишенной идеальности жизнью. Построить отношения межу Пустотой и жизнью нельзя. Любое соединение одного с другим вызывает поедание Идеального. Поедание — и ничего другого. Поедание того, что беспокоит, того, на чем оно основано? Мало? Сожрать, истребить то, на чем есть основание… Надо истребить и его! Пиама Павловна Гайденко не может не знать, что так Ничто съедает Бытие. Что на этом основаны все экзистенциальные медитации. Идеал и смысловой институт… Возможна ли деидеализация религии? В пользу чего? Церкви Ничто?

Что такое Система с антисистемным ядром? Космос, в сердцевине которого (не на периферии, а именно в сердцевине) — хаос. Хаос — или Пустота, в которую втекает Всепожирание?

Юбилей Розова… По каналу «Культура» — фильм о Розове. Выступает еще живой Розов, милый, положительный, твердо стоящий на своих позитивных принципах… Выступающие в фильме деятели культуры рассказывают о том, как обижали Виктора Сергеевича Розова партийные бюрократы. Наверное, обижали… Пьесу «Кабанчик» поначалу не давали ставить… Но города были увешаны афишами — пьесы Розова играли… Снимались фильмы… Вряд ли был более популярный драматург в 60-70-80-е годы XX века в СССР.

Деятели культуры сетуют: «А вот после 1991 года, когда, казалось бы, можно было открыть заново Розова, его почему-то перестали ставить….» Эти деятели — идиоты? Циники? Сумасшедшие? Кому нужен Розов после того, как поработала перестройка?

Процессы в конце 80-х годов XX века шли под флагом «даешь потребительство». Потребительство было провозглашено высшей положительной ценностью. Враги потребительства были объявлены фанатиками, безумцами, злодеями и так далее. Этот процесс я называю «исавизацией всей страны». Для кого «исавизация», а для кого и утверждение нормальных жизненных ценностей… Не будем спорить… Главное, что, начавшись в конце 80-х годов, этот (подготавливаемый в 60-е и 70-е годы) процесс победил. Те, кто возглавил процесс, стали властью (победившим классом, группой, элитой).

Победители сделали все для того, чтобы превратить провозглашенные ценности потребительства в абсолютную норму жизни. За двадцать лет они в этом существенно преуспели. Если не все, то очень существенная часть населения уверовала в потребительство и включилась в ту или иную модификацию потребительской оргии.

Кто антигерои Розова? Потребители конца 50-х — начала 60-х годов. В пьесе «В поисках радости» таких антигероев несколько. Это провинциальный хапуга-сталинист и… И либеральная москвичка-мещанка, которую полюбил один из членов семьи, исповедующей настоящие, антипотребительские, московско-интеллигентские антимещанские ценности.

Семья состоит из матери и четверых детей. «Старшой» влюбился в негодяйку-мещанку и женился на ней. Мещанка требует, чтобы «старшой» не занимался диссертацией, а брался за хорошо оплачиваемую нетворческую работу (переводы, рефераты, другая поденщина). На полученные деньги жена-мещанка покупает мебель.

Семья в ужасе смотрит на то, как гибнет душа «старшого», оказавшись в тенетах ужасного потребительства. Смотрит-смотрит… А потом начинает бунтовать. Каждый бунтует по-своему. Мать говорит «старшому», что она однажды, когда тот пал, попав в плохую компанию, подумала: «Если сын не переменится, пусть лучше умрет…» Теперь она думает о том же самом… Не слабо?

Младший брат этого самого «старшого» хватает саблю погибшего отца — красного командира. И этой семейной реликвией рубит мебель… Да, всего лишь мебель — этот символ потребительства. Но… Это же как с рабочими, поднимавшимися на революционную борьбу. Сначала они машины ломали. Это называлось — «луддиты». А потом борьба с вещами превратилась в борьбу с теми, кто потребовал поклонения вещам и их Хозяину — Золотому Тельцу. Так что чем кончается рубка атрибутов потребительства (мебели)… И не абы чем, а саблей красного командира… Гражданской войной с апологетами потребительства это кончается. Розов это прекрасно понимает. И — к этому призывает.

Но одно дело — призывать к этому в 1959 или даже 1969 году, когда это еще не расшатало все остальное, а другое дело — в 2009-м.

Как еще бунтует младший брат против «старшого»? Стихи пишет. Процитировать вам стихи?

Как сегодня это звучит? Как бунт против всего, что утвердилось в стране в качестве единственно подлинного. Как бунт против Исава… Или — «нормальных ценностей большинства населения РФ».

Но, в любом случае, это бунт. А деятели культуры, сетующие сегодня на невостребованность Розова, не бунта же хотят… Они хотят, чтобы Розов, «страдавший от гонений коммунистов» (в чем страдания? самый репертуарный драматург был!), интегрировался в систему Исава, систему потребительских ценностей. Чтобы победивший потребитель смотрел пьесу Розова и умилялся. Чему? Тому, как со сцены поносят все, что ему дорого?

А ведь поносят не слабо. Бунт против исавизации «старшого», чью душу губит жена-потребительница, принимает крайние формы. Но бунтующая мать уже стара… От отца осталась шпага на стене… Младший брат отводит душу на мебели и пишет стихи… Впрочем, есть еще и сестра, тоже восстающая против исавизации старшего брата и против его жены (осуществляющей эту исавизацию ведьмы). Диалог сестры и «жены-исавизаторши» (сравни — Блудницы на водах многих) очень метафизичен.

В диалоге этом метафизический уровень конфликта уже обнажен до крайности. Младший брат — род Иакова. Старший брат (и соблазняющая его жена) — род Исава. Род же Исава в метафизическом плане не к чечевичной похлебке потребительства адресует. Похлебка — это, так сказать, поверхность. На глубине же — Прорва.

Прорва… Давайте сфокусируемся как следует на ее рассмотрении.

Начнем с того, что классическое мещанство — это совсем не прорва.

Горький, знавший мещанство изнутри, великолепно показал, что такое классические мещане в одноименной пьесе. Товстоногов, поставив эту пьесу на позднесоветской сцене, позволил нам присмотреться к разнице между классическим мещанством и пришествием чего-то близкого, но совсем другого. Классическое мещанство преисполнено добродетели. И для понимания его реального содержания надо протянуть линию из «Горя от ума», где Молчалин, говоря о своих достоинствах, называет их: «Два-с: умеренность и аккуратность», — в «Мещан» Горького. Что Товстоногов, кстати, и делает.

Горьковские «мещане» преисполнены умеренности, аккуратности. Они несут в себе именно классически бюргерский дух — дух труда, дух постоянных буден, дух бережливости, специфического отношения к вещам. Да, под этим может копошиться нечто другое. И Горький знал, что именно: мещанство — это ненависть к людям.

Но — вдумайтесь! — горьковские мещане разве могли написать на растяжке через Кутузовский проспект «Выкинь свой шестисотый мерс, есть тачки покруче»? Они вообще могли что-то выкинуть? Они покупали вещи в строго ограниченном количестве. Эти вещи должны были служить вечно. Они должны были пережить владельцев, показать владельцам, что космос (да-да, именно космос) — штука надежная и устойчивая.