Сокровища зазеркалья - "Kagami" - Страница 36

— Вот и славно.

Когда целительница скрывается в портале, мы облегченно вздыхаем и переглядываемся.

— Спасибо! — искренне благодарю я, — Я уж не знал, как ее уговорить.

— Она милая. А Марта для нее — кумир души. Я это давно понял.

— Ну, остается скрестить пальцы и надеяться, что твой мир не прекратит свое существование сегодня ночью. Кстати, не хочешь выпить? У меня есть отличное вино.

— Ну, когда люди напиваются, миры, как правило, не спешат рухнуть, — ухмыляется Павел, — Так что, думаю, мы можем это себе позволить. К тому же, бокал вина располагает к беседе, а мне очень нужно поговорить с тобой, Гектор. Раз уж ты тут самый главный.

— Хоть ты меня с ума не своди, а? — морщусь я и достаю графин и бокалы.

Серебряная леди Маргарита

Глаза открывать не хотелось. Сон ускользал, оставляя за собой лишь ощущение чего-то прекрасного, светлого и свободного. Я уже не могла вспомнить, что именно мне снилось, лишь одуряющий запах свежескошенной травы, теплую конскую шкуру под щекой и почему-то насмешливую улыбку на заплывшем жиром лице Марка Уитлрока. Приснится же такое! Мне захотелось смеяться, но спустя мгновение я поняла, что запах вполне реален, так же, как и едва колышущийся от дыхания лошадиный бок у меня под головой. Я с ужасом открыла глаза и села, ожидая увидеть перед собой необъятную тушу вождя предреченного.

Я была на полу в собственной гостиной. Комната носила следы вчерашней пирушки, но отнюдь не была завалена сеном. Запах никуда не делся. Я осторожно обернулась и увидела спящую на полу Шету, чей круп до недавнего времени служил мне подушкой. Привалившись к кентаврице с другой стороны, тихо посапывала Рената.

Ни фига ж себе мы погуляли!

Голова, как ни странно, не болела, и вообще не ощущалось никаких последствий чрезмерного возлияния. Ну, кроме, разве что, легкого тумана в сознании с сопутствующей дезориентацией типа "тут — помню, тут — не помню". Но даже это не испортило мне настроения. Что бы я там ни забыла из событий прошлой ночи, самое главное теперь останется со мной.

Я улыбнулась, снова взглянув на спящих подруг, и тихонько выскользнула из комнаты.

Большая чашка сладкого кофе. Господи, как я люблю сладкий кофе! Очень сладкий кофе! Пусть это плебейский вкус, но ничего не прочищает мозги лучше ударной дозы кофеина с сахаром.

И горячий душ для ускорения действия этого магического снадобья.

Магического.

Слово сработало детонатором бомбы, именуемой моей памятью. События замелькали красочными узорами калейдоскопа. Слишком быстро, чтобы я могла их осмыслить.

Я прижала пальцы к вискам, стараясь не думать, и шагнула под обжигающие струи.

Откуда-то из глубины подсознания родилась простенькая, созвучная шуму воды мелодия. Я ухватилась за нее, и, подобно дудочке крысолова, она заставила следовать за собой воспоминания, выстраивая их в четкий ряд.

Вот, набрав полную грудь воздуха, как перед нырком, я выкладываю Ренате всю историю своей жизни. Я рассказываю о муже, которого любила самозабвенно, о его гибели и опустошенности нескольких последующих лет. О долгих годах одиночества и неприкаянности, об ощущении бессмысленности существования, которым был наполнен каждый мой день. О тоске по дочери и подспудной обиде на нее, которую я сама так ненавидела и старалась изжить в себе, и которая все же змеей поднимала голову долгими одиноким вечерами. О хрупком равновесии, обретенном, наконец, в приятном коллективе под тонкой коркой льда отчуждения. О странном хобби рисовать сказочных персонажей, подарившем мне долгожданное ощущение радости жизни. О том, как я открыла для себя интернет и возможность быть собой в анонимности виртуальных странствий и об обретении друзей безликих, но более близких, чем все мое окружение. И наконец, о бархатном голосе Энгиона, ворвавшемся в мою жизнь обещанием давно забытых, но таких желанных страстей. О том, как я позволила себе верить в возможность последней любви, и как, не задумываясь, решилась на убийство. И еще о том, что сама рассчитывала умереть, совершив его.

— Дальше ты знаешь, — говорю я ей.

— Не все, — ухмыляется Рената, — Но ты пока не готова договорить.

И я плачу, а гномка обнимает меня и шепчет, что ей тоже надо многое мне рассказать. Наконец, я успокаиваюсь и вижу веселых чертиков, пляшущих в глазах подруги.

— Знаешь, нам нужно устроить девичник, — заявляет она, — Все, никаких мужчин сегодня, пусть ночуют в Библиотеке, а мы будем с тобой напиваться, дурить, плясать нагишом, придумывать себе макияж и вечерние туалеты и сплетничать до самозабвения.

И мы начинаем напиваться прежде, чем я успеваю возразить или просто осмыслить это безумное предложение.

На наше счастье помешать нам пытаются только Грэм и Павел. Грэм, кажется, так ничего и не понял, а Павла мы пугаем настолько, что он вместе с оборотнем тут же снова испаряется в портале.

Я выпиваю из горлышка бутылку коньяка, но я еще совершенно трезва. Ренату выпивка и вовсе не берет, но это не мешает нам чувствовать себя свободными от всяческих условностей. Мы вспоминаем прошлое, придумываем будущее, мы смеемся и сплетничаем обо всем, кроме того, о чем нам обеим действительно хочется поговорить. Мы словно танцуем странный танец вокруг костра, то приближаясь к огню, то снова отскакивая от так манящих и опасных язычков пламени. Пламени, что сжигает нас изнутри.

Вот снова засветился портал. Мы во всеоружии. Мы готовы дать отпор любому, кто посягнет на нашу, украденную на одну ночь, свободу. Но это всего лишь Шета. Она растеряна, немного напугана, она сама не совсем понимает, зачем пришла, но мы чувствуем, что она хочет быть с нами, и мы радуемся ей. И мы говорим ей: "Здравствуй, сестра!"

И снова продолжается этот безумный танец свободы вокруг свободы, откровенности вокруг откровенности, правды вокруг истины. И мы танцем его в прямом и переносном смысле, и мы поем. Поем нестройным трио, не поставленными голосами, но от самого сердца.

Соседи стучат по трубам парового отопления, требуя тишины, и тогда Рената сплетает коврик размером с чайное блюдце, бросает его на пол и ограничивает наше пространство непроницаемым для звуков кругом. Но нам уже мало в нем места, и я рисую бескрайний луг под звездным небом. Я не знаю, где этот луг, в каком он месте и в каком мире, но мы вырываемся на простор в запахи лета и трав, и звонкая ночь оглашается нашими ликующими криками. Мы танцуем под луной, взвиваясь к небу в высоких прыжках, и кажется, будь у нас метлы, мы продолжили бы эту пляску среди звезд, потому что магия — древняя, первозданная, языческая — переполняет нас силой и властью над самой природой.

А потом мы падаем навзничь в высокую траву и смотрим на звезды. И тогда приходят слова и истинная свобода произнести их. Мы не называем имен. Зачем? Разве в них дело? Мы говорим о радости чувствовать себя живыми и неизбывной боли собственной незавершенности. И я узнаю в Ренате вечно закомплексованную некрасивую девочку, которая ищет простоты и боится чемпионов. И я понимаю, что на самом деле сама уже давно забыла, каково это быть живой для другого, и только помню ощущение счастья, а не само счастье. А Шета молчит, но в глазах ее сияет отражение звезд. И ко мне приходит озарение. Или это не озарение, а алкоголь уже начал сводить меня с ума. Я влетаю в квартиру и включаю компьютер. Даже в Британии уже поздно, но я оказываюсь права, Марк еще работает, я нахожу его почти сразу.

— Здравствуй, вождь! — говорю я, а изображение на мониторе то замирает кубиками, то снова начинает двигаться.

Сзади меня сияет портал в неведомый мир, и из этого сияния появляются сначала Рената, а потом кентаврица.

— Здравствуй, фейри, — улыбается Марк и, глядя за мою спину, добавляет: — Как красиво!

А я смотрю не на человека, а на комнату, в которой он находится, и, прежде чем я сама успеваю осознать, что делаю, карандаш начинает порхать по бумаге, и через несколько минут мы входим в кабинет Марка. Но Шета почему-то задерживается. Рената оборачивается, застывая в портале, зовя ее, а я бросаюсь на шею Марку. Я так счастлива его видеть! Я знаю, он полон добра и нерастраченных силы и любви. Он неловко отстраняет меня и поспешно вскакивает, неуклюже переваливаясь, спешит запереть дверь от нескромных глаз. Он растерян и смущен, а мне весело, мне легко и радостно, потому что Марк — наша первая победа. Я оборачиваюсь к кентаврице, признаться, ожидая увидеть смущение и у нее на лице, но Шета выглядит хмурой и озабоченной. Совсем не такого выражения я жду от нее, а она, не глядя на Марка, протягивает мне кружку с дымящимся чаем.