Смерть говорит от моего имени - Алекс Джо - Страница 6

На кушетке лежал Стивен Винси. Он вытянулся во весь рост, левую руку положил на сердце, правая безжизненно свисала к полу, касаясь его. Рядом с ним, перед кушеткой, стояла огромная корзина красных роз, стройных и элегантных, как балерины.

Инспектор подошел к кушетке и наклонился над телом. Подошел и Алекс, стоя, с минуту они молча разглядывали покойника.

Лежавшая на груди рука убитого обхватила рукоятку позолоченного кинжала, словно хотела вырвать его из груди или же отдыхала, нанеся самоубийственный удар. Это был, по-видимому, последний, импульсивный жест умирающего: стремление освободиться от торчавшего в груди чужеродного тела. Рана наверняка страшная, кинжал вошел в грудь по самую рукоятку.

— На самоубийство не похоже… — пробормотал Паркер. — Когда человек лежит навзничь, ему непросто так глубоко всадить нож в собственную грудь. Скорее, его убили… Врач, пожалуй, скажет то же самое… Хотя, разумеется, было бы лучше, если бы это оказалось самоубийством… — Он немного помолчал и опять забормотал: — Было бы куда как лучше… Когда человек лишает себя жизни сам, он хоть и совершает глупость, но отнимает у себя то, что принадлежит ему. Но вот когда он отбирает жизнь у другого… — Паркер снова смолк. — Да. Все-таки это, пожалуй, убийство. Убийца наклонился и ударил сверху, всей тяжестью своего тела умножив силу удара. Винси умер мгновенно… А ты что думаешь?

Алекс промолчал, продолжая вглядываться в красивое, почти совершенно спокойное лицо мертвого актера. Редкая седина на висках. Густые, темные брови. Большой, чувственный рот. Прямой, великолепный нос. Как же не похоже это лицо на то, которым была его маска вечером на спектакле. То — старое и неподвижное. Это, даже мертвое, выражало жажду жить…

Винси лежал в своем странном одеянии, полувоенном, полустариковском. Серая мешковатая, бесформенная блуза с жесткими эполетами на плечах. Брюки с красными лампасами, и шлепанцы на ногах. Вокруг того места, где торчал кинжал, виднелась узенькая темная влажная каемочка. Больше крови нигде заметно не было. Но на правой стороне груди — на светло-серой ткани блузы — четко обозначилась яркая красная полоска. Паркер склонился над ней.

— Это ведь грим, да? — спросил Алекс, по-прежнему стоявший неподвижно.

— Да… — инспектор выпрямился.

— Никакого отношения к преступлению, — бросил Алекс. — Эта полоска появилась во время спектакля, когда Старуха обняла Старика и прижалась лицом к его груди… Эва Фарадей намного ниже… была намного ниже Винси, и она просто испачкала его… — Он показал на лицо актера. — Оба они сильно загримированы, поскольку режиссер в этом спектакле использует чрезвычайно сильные прожекторы. Присмотрись к нему: у него толстый слой помады на губах и щедро подведены брови и ресницы. Хотя само лицо не накрашено, так как он играл в нейлоновой маске.

— Да… — Паркер опять склонился над Винси. Не прикасаясь к кинжалу, прочитал надпись на нем: — «Помни, у тебя есть друг».

— Что? — Алекс не понял. Не говоря ни слова, инспектор поманил его рукой. Джо наклонился. Вдоль рукоятки кинжала бежала выгравированная надпись, которую только что прочитал Паркер.

— «Помни, у тебя есть друг», — инспектор почесал в затылке. — Надеюсь, это смерть не от руки члена какого-нибудь тайного общества или секты… Такого не бывает. Последний раз нечто подобное произошло в 1899 году. Двадцатый век куда менее романтичен. Люди убивают исключительно по мотивам личного характера. Подождем, однако… А может, все-таки самоубийство?

Не услышав в ответ ни слова, Паркер повернул голову, любопытствуя, что там с Алексом. Джо стоял перед корзиной с цветами и разглядывал розы.

— Изумительные… — прошептал он, — они тут решительно к месту. «Покойный утопал в цветах…» Так ведь об этом пишут в газетах? — Он еще раз оглядел корзину, потом нагнулся. Затем улегся на пол возле кушетки.

— Ты чего? — спросил инспектор. — Смотри ни к чему не притрагивайся.

Алекс молча покачал головой, потом полез под кушетку, стараясь рассмотреть слегка согнутую, касающуюся пола руку покойника с другой стороны.

— Он что-то держит… — проговорил Алекс, — какой-то смятый листок бумаги.

— Да? — Паркер опустился на колени. — С этим, к сожалению, придется подождать. Я не хочу ничего трогать до прихода эксперта и врача…

Раздался стук в дверь, в комнату втиснулось круглое лицо сержанта Джонса.

— Все уже в сборе, шеф: врач, фотограф и эксперт.

— Давай их сюда, — бросил Паркер, направляясь к двери, и вышел в коридор. Алекс стряхнул пыль с костюма и осмотрелся.

Чего-то в этой картине не хватало. Но чего? Чего? Он замер, стал переводить взгляд с предмета на предмет, морща брови и стараясь поймать замаячившую было у него в мозгу мысль, но она никак ему не давалась. Алекс потер лоб. Он не знал. А ведь готов был поклясться, что знает, что вот-вот завопит: «Знаю!»

Он подошел к двери и, еще раз оглянувшись на труп Стивена Винси, вышел в коридор, где Паркер приглушенным голосом инструктировал группу окруживших его людей.

— Посмотрим, господа! — сказал инспектор. — Я прежде всего хочу увидеть листок, который покойник держит в руке. Позовите меня, когда можно будет его взять. Я не буду входить туда и мешать вам, и так достаточно людей будут одновременно толочься в артистической.

Он кивнул Алексу, и они направились к комнатушке вахтера.

Они подошли к комнате вахтера, инспектор открыл дверь и взглядом приказал дежурному полицейскому удалиться. Тот поправил ремешок под подбородком и исчез.

Паркер сел и жестом предложил занять место на другом стуле седому, бледному человеку, который вскочил на ноги, когда они вошли.

— Вы ночной вахтер этого театра, не так ли?

— Да, господин инспектор! — старик сорвался со стула, на который только что присел, но инспектор жестом опять вынудил его сесть.

— Как ваша фамилия?

— Соумс, господин инспектор, Джордж Соумс.

— Вы давно здесь работаете?

— Тридцать восемь лет, господин инспектор.

— В этой должности?

— Да, господин инспектор.

— Расскажите-ка нам, как вы обнаружили труп.

Паркер вытащил блокнот. Алекс стоял, прислонившись к стене и разглядывая лицо вахтера. Смерть Винси, а может, и сам факт, что это он первым обнаружил труп, явно произвели на Соумса сильное впечатление.

— Ну, стало быть, господин инспектор, я, как обычно, пришел в двенадцать, чтобы сменить Галлинза…

— Галлинза? Это что, дневного вахтера?

— Да, господин инспектор, раз в две недели у нас очередность дежурств меняется, то он выходит в ночь, а я работаю днем, то наоборот.

— Ясно. Пришли вы, значит, сменить Галлинза и что?

— Я вошел, господин инспектор, а он уже ждет. Поговорили мы чуток о том о сем, как обычно…

— Сколько времени вы так разговаривали?

— Может, с минуту, господин инспектор, может, две. Потом он ушел, а я запер за ним дверь и поднялся наверх, чтобы обойти все артистические уборные и сцену, так у нас по инструкции положено. Надо постоянно проверять, не оставил ли кто непотушенную сигарету и нет ли где короткого замыкания. Это же театр, господин инспектор, тут много людей работает, а среди них может попасться какой-нибудь рассеянный… Бывает, где-нибудь несколько часов тлеет, прежде чем пожар разойдется…

— Понятно. Значит, вы начали обход…

— Я открыл дверь в гардероб для технического персонала и заглянул туда, потом пошел дальше…

— А если бы в тот момент кто-нибудь позвонил в театр, что тогда?

— Знаете, господин инспектор, по ночам обычно ни у кого нет причин приходить в театр, если нет ночной репетиции. Но даже если бы что-нибудь такое случилось, то ночной звонок очень резкий, и когда в театре никого нет, его повсюду хорошо слышно, господин инспектор. Я бы наверняка не прозевал.

— Хорошо. Что было потом?

— Ну, пошел я дальше по коридору, и первая артистическая уборная по пути была как раз мистера Винси. Вижу в замочной скважине свет, и хотя Галлинз мне не говорил, что мистер Винси еще тут, я все-таки решил постучать. За тридцать восемь лет в театре я всякого навидался. У мистера Винси мог кто-нибудь быть. У актеров иногда случаются такие вот поздние гости. Дамы какие-нибудь, которые приходят… Знаете, господин инспектор, атмосфера артистических уборных так притягивает…