Ганнибал. Бог войны - Кейн Бен - Страница 42

• Предыдущая
• 42/97
• Следующая

– Ты знал, командир?

В ответ центурион презрительно фыркнул.

– После того как ты столько времени прослужил под моим началом, это стало видно, как нос у тебя на лице. И речь выдает тебя, и манеры, как ни стараешься ты быть похожим на остальных. Ты хорошо говоришь по-гречески и имеешь представление о тактике. Ездишь верхом. Кем еще ты мог быть, как не всадником? – Коракс насмешливо посмотрел на Квинта. – Закрой рот, солдат, муха залетит.

– Ты никому не говорил?

– Должно быть, у тебя были причины пойти в гастаты, Креспо. Если ты никого не убил, – Коракс поднял руку, останавливая протесты Квинта, – то никого не касается, почему ты так решил, и незачем препятствовать этому. Кроме того, ты хороший солдат, один из лучших в манипуле. Ты мне нужен.

– Я не знаю, что сказать, центурион.

– Тогда ничего и не говори, Креспо. – Коракс усмехнулся. – Это ведь даже не твое настоящее имя?

– Да. Мое имя…

Коракс приложил палец к его губам.

– Мне лучше не знать. Если кто-то начнет выяснять, я смогу сказать, что ничего про тебя не знаю.

– Этого не случится, – печально проговорил Квинт. – Мой отец погиб при Каннах.

– Печально слышать. Но не думай, что тебя никогда не разоблачат. Сегодня ты вовсю пытался доказать Пере свое благородное происхождение.

Квинт ощутил, как у него покраснели щеки.

– Мне очень жаль, центурион.

– Что сделано, то сделано. Радуйся, что избежал побоев или еще чего похуже. И берегись теперь Перы. Он тебе не простит, хотя ты и выиграл честно. Ты знал, что он родственник Марцелла?

– Нет, – ошарашенно ответил Квинт.

– Говорят, дальний, но это не значит, что он не попытается нашептать про тебя полководцу.

Квинт был уверен, что Коракс намекает ему, что сам он, как его командир, тоже может привлечь нежелательное внимание начальства.

– Если ты все знал, командир, почему не велел заранее уклониться от гонки? Я бы не смог ослушаться твоего приказа.

В глубоко посаженных глазах Коракса вспыхнул огонек.

– Ты не единственный, Креспо, кто любит отвечать на вызов.

– Так точно, – пробормотал Квинт, еще раз ощутив гордость, что Коракс его командир. – Я могу идти?

– Можешь. Утром зайди ко мне в палатку.

Квинт вопросительно посмотрел на него. К его удивлению, Коракс подмигнул.

– У тебя были большие препятствия на пути к победе, но я подумал, что будет только честно, если я поддержу одного из своих солдат. Не уверен в точной сумме, но я выиграл больше четырехсот денариев. Можешь получить десять.

– Спасибо, центурион!

Квинт вытянулся по стойке «смирно». Воспоминание о пылающей ярости Перы также было утешением. Ну и что с того, что он троюродный или четвероюродный брат или племянник Марцелла? Он просто центурион другой части и не имеет власти над ним и другими солдатами Коракса.

– Ну, иди давай. Вали к своим друзьям. Наверняка они захотят потратить часть того, что выиграли благодаря тебе.

Квинт отсалютовал и направился к воротам.

– Госпожа… – Голос Элиры эхом разнесся по спальне.

Аврелия едва услышала его. Все ее внимание было сосредоточено на свернувшемся комочке на ложе перед нею, – на Публии. Она склонилась над ним и погладила волосики у ребенка на лбу, говоря себе, что краснота его кожи вызвана чрезмерной жарой. Прохладный ветерок, обычно продувавший дворец по вечерам, сегодня еще не пришел. Если б они остались в Риме, если б она не решила ехать на юг!.. Хватит. Нужно оставаться сильной ради Публия.

– Потерпи, мой дорогой. Скоро станет легче.

– Госпожа. – На этот раз Элира потрясла ее за плечо.

Аврелия оторвала глаза от сына.

– Пришел врач?

– Нет, госпожа. Он же сказал, что до завтра больше не придет, помнишь?

– Но лекарство, которое он дал, не действует.

– Это лучшее, что у него было. Малярию очень трудно вылечить, госпожа, особенно у детей, – как можно нежнее проговорила Элира.

В тысячный раз глаза Аврелии обежали хорошо обставленную комнату в поисках выхода. Не считая прилегающего помещения и нужника, ею ограничивался мир наложницы. Ее тюрьма. Кроме случаев, когда женщину вызывал к себе Гиппократ. К счастью, в настоящее время его похоть сосредоточилась на Элире, тупо подумала пленница. С заболевшим Публием она не могла так развлекать хозяина, как раньше…

Малыш закашлялся – и вернул маму к реальности.

– Принеси мне мокрую тряпку.

– Конечно, госпожа.

Элира поспешила прочь. Когда она вернулась, Публий описался. Большое пятно расплылось по простыне вокруг нижней части его тела. Не говоря ни слова, они сменили простыни и вытерли ребенка. Было невозможно не заметить, как малярия измучила его. Остались лишь кожа да кости, а желтизна его кожи уступала по оттенку желтушным белкам глаз. Каким-то образом Аврелия смогла не думать об этом, не обращать внимания на встревоженные взгляды Элиры. Отказываясь признавать, как тяжело болен Публий, было легче представлять его выздоровление.

– Я понимаю, как тебе тяжело, госпожа, но мне нужно поговорить с тобою.

Необычная резкость ее тона пронзила туман в сознании Аврелии.

– О чем?

– Когда я выходила сегодня утром, то получила новую весточку.

Ганнон.

– В пекарне?

– Да, как и раньше, от солдата. Я передала ему ваш ответ на первое письмо.

Дрожащими руками Аврелия взяла крошечный свиток пергамента. Казалось, прошла вечность после ее случайной встречи с Ганноном до получения первой записки. Хотя в ней и не предлагалось способа, как выбраться из дворца – карфагенянин сообщал, что замышляет это со своим другом, – эта весточка помогла ей держаться дальше. А теперь, через две недели после первого письма, пришло второе. «Может быть, Ганнон сможет найти другого врача для Публия?» – подумала Аврелия, но сразу отогнала такую мысль. Поддерживать дух троих человек за стенами дворца – вот единственная ее задача сейчас. И перед пленницей вновь открылась зияющая пропасть отчаяния. Не теряй надежды, сказала она себе. Письмо доказывает, что боги не совсем покинули тебя. Мы как-нибудь выберемся отсюда. Сломав каплю застывшего воска, она стала читать.

Аврелии: приветствие

Приношу извинения за задержку второго послания тебе, но у моего друга мало солдат, которым можно доверить поручение передать это Элире. Я молюсь, чтобы ты держалась изо всех сил.

Аврелия посмотрела на фигурку Публия. Ей пришлось переключить внимание на его дыхание, и боль пронзила ей сердце.

С сожалением сообщаю, что мы все еще ищем лучший способ, как спасти тебя, твоего сына и рабыню. Ясно, что силу применять нельзя, а множество стражи во дворце означает, что хитрость тоже не поможет. Нужно найти способ вам всем оказаться в городе. Мой друг говорит, что если такое станет возможным, ваш побег обеспечен.

Ее взгляд пробежал по оставшимся строчкам до подписи Ганнона. Все фразы вроде «оставайся сильной», «боги защитят тебя» и «скоро мы встретимся снова» ощущались, как последние удары по ее надежде. Публий тяжело болен, и они никогда не выберутся отсюда. Она останется в милости у Гиппократа, пока не надоест ему. А потом Агафокл – с ним ей уже пришлось наспех переспать – захочет свою долю ее тела. В отчаянии она позволила слезам покатиться из глаз.

– Что там говорится, госпожа? Плохие известия?

Аврелия вытерла глаза.

– Все по-прежнему. Но нет ничего страшнее. Ганнон не может найти способ вырвать нас отсюда. Пока. Однако нам не следует терять надежды.

– Легко ему говорить! – выплюнула Элира. – Твоему другу не приходится ложиться под Гиппократа каждую ночь!

– Он делает, что может.

Элирино раздражение улеглось, сменившись печалью.

– Я знаю, госпожа. Но так тяжело – просто ждать и ждать все время…

• Предыдущая
• 42/97
• Следующая