Том 1. Здравствуй, путь! - Кожевников Алексей Венедиктович - Страница 36
- Предыдущая
- 36/114
- Следующая
Бригадир встал, сдернул полушубок из черной овчины и бросил подальше от себя:
— Мажется, дьявол.
Новый полушубок, черной-пречерной, впрямь «дьявольской» масти, сильно выкрасил шею и руки Гусева. А потом уже сам Гусев расписал себе все лицо, как перед спектаклем. Тронет пальцем нос — темное пятно, почешет висок, ухо — грязный развод.
От полушубка Гусев перенял кислый запах овчины, все принюхивался сам к себе и ворчал:
— Скоро ли из него выветрит кислятину? Чих от нее. И что же думаете делать с казахами?
— Стрелочников, смазчиков, кочегаров… уже готовят профшколы и курсы. Но не делать же это самое для землекопов. Их тысячи. И дело такое простое. А порой трудно понять, чему надо учить, что толкает их на убег. Вот один работал с первого дня — и вдруг убежал, унес спецовку, угнал коня. Бегал с полгода — вдруг на днях вернулся, просит снова взять на работу. Ну, поймите, почему убежал, зачем вернулся? За новым комплектом одежды? Возможно. Работать по-настоящему? И это возможно. Тут и гадай — принимать не принимать, — сетовал Елкин.
— Приняли? — спросил Гусев.
— Отказали. Если уедет в степь, значит, летчик, толку не жди. Такого не жалко. А будет добиваться работы — приму. Парень с качествами, был у нас проводником, переводчиком, умеет агитировать. И черт его дернул удрать.
— На одежонку польстился.
— Скорее испугался тяжелой работы. Я его в землекопы назначил, прочил в бурильщики и дальше по вашей части. Ловкого молодого парня жалко пихать в сторожа или дровоколы. Да ты знаешь его, — Тансык.
— Вернулся… — Ко всему относящийся спокойно, тут бригадир всполошился. — Этого мне надо повидать обязательно. Мы с ним в некотором смысле братья. Зайду сегодня же.
— Затопи-ка печурку, — попросил Елкин.
— «Печурку»! — ядовито повторил Гусев и погремел по ней жесткими пальцами, гнувшими много лет так и этак всякое железо. — Это же прорва, ненасытная утроба, дровяная смерть. Кто делал такую?
— Привезли откуда-то. Не одну, а целый вагон.
— Надо переделать все — и печки и трубы. С такими домнами при здешнем бездровье и безлесье можно замерзнуть. А мы сейчас укоротим ей аппетит. — Бригадир снял последнее наружное колено непомерно широкой трубы, выведенное в окно, сильно смял ему конец и поставил колено на прежнее место. Потом вышел за дровами. На крыльце стоял человек, едва различимый в мутно-белесом летучем облаке курдая.
— Кто? — Гусев взял человека за плечо.
— Казах.
— Чего надо?
— К начальнику говорить немножко.
— Иди! — Гусев распахнул прикрытую дверь.
Казах продолжал стоять.
— Чего топчешься? Иди! — повторил Гусев.
— Боюсь.
— Ладно. — Гусев набрал охапку скрученного узловатого саксаула, которым отапливались строители, и пропустил казаха впереди себя. — Вот к тебе, товарищ Елкин. Топчется на крыльце, говорит: боюсь. Долго топтался?
— Час, больше. — Казах здорово промерз, весь дрожал и повторял, стуча зубами: — Я боялся.
— Кого, чего? У нас не тюрьма. Люди в тюрьму идут — не трусят, насвистывают.
— На работу не примет, прогонит… Я продам коня и уплачу за одежду. Возьми, пожалуста! — Казах сильно подался к Елкину. — Я не могу жить без дороги. У меня нет аула, нет юрты, нет новостей…
Тут в казахе, сильно запорошенном пургой из песка и снега, Гусев узнал Тансыка и удивленно обрадовался:
— Вот это встреча. Истинно: на ловца и зверь бежит. Здорово, брат! Снимай плащ, стряхни снег и садись вот сюда. — Гусев кивнул на свой топчан. — Грейся. Сейчас заведу нашу домну.
Пока неловкий, промерзший Тансык раздевался да отряхивался, Гусев разжег печку, затем подсел к Тансыку, легонько приобнял его и повел разговор:
— Аман! Хабар бар? Как живешь? Набегался? А теперь куда?
— Возьми, пожалуста! — снова взмолился Тансык.
— Убежавшему, да еще с казенным добром, как можно верить? — Гусев покрутил головой. — Что ты наделал!
— Верь мне, буду работать.
— У меня работа тяжелая — копать мерзлую землю, долбить камень, — предупредил бригадир.
— Буду, все буду, — твердил Тансык.
— И учиться будешь?
— Буду.
— А вздумаешь лентяйничать, выгоню. У меня чтоб по конституции — не трудящийся не ест. — И Гусев попросил Елкина: — Примите его. Возьму к себе и буду как с братом: где по шерстке, а где и против. Без стеснения, по-свойски.
Тансык начал благодарить его. Гусев рассердился:
— Перестань, не выношу! Скажи-ка лучше, почему удрал?
— Дурак был.
— Как так? Не понимаю.
— Думал, можно жить в степи — без дороги, от Длинного Уха. На дороге трудно, в степи легче.
— И что же?
— Раньше можно было, теперь нельзя. Теперь пошел новый казах.
— Значит, ты просчитался. А еще лишку загордился: «Я — пастух инженеров, я — то, я — се». Надо разгордиться, сесть на свое местечко. Ты — пока только плохой землекоп и дезертир трудового фронта. Запомни! — Бригадир ласково поерошил Тансыку волосы.
Тансык уныло подумал: опять эти трудные инженерные слова — «загордился, разгордиться, дезертир». Как запомнить и понять их?!
— Скажи, почему убегают другие? — допытывался бригадир.
— Дураки!
— У тебя все дураки. Загибаешь, парень.
— Скоро будут умные…
— Когда же, с чего вдруг поумнеют? — Бригадир засмеялся. — Слушать тебя — умора.
— Сбегают и станут умные. Обратно придут, как я.
— Все?
— Много. У кого нет табуна, аула, все вернутся.
— Видите, — обратился бригадир к Елкину, — горевать не стоит. Скоро у нас будет до черта умников и все пойдет по маслу. А с ним невредно поговорить. Может, и в самом деле каждому надо убежать хоть разок?! Скажи: умнеют все после первого побега или другому разов пять требуется убежать?
— Не знаю. Я сразу стал умным.
Бригадир расхохотался:
— Здорово, знать, приняли тебя в степи! Коня и верблюда продай: они тянут тебя в степь. И зачем они, если не думаешь убегать.
— Отдам их за одежду, — решил Тансык.
— Не возьмем, рабочим полагается спецовка.
Отогревшись, Тансык ушел к Исатаю порадоваться и сказать спасибо за совет.
— Как вы думаете, удержится? — спросил бригадира Елкин.
— Наверняка, самым явным образом.
— Я сомневаюсь. У всех у них — этот не хуже и не лучше — столько ошибочных взглядов, предвзятых мнений, что надо убеждать и убеждать…
— Ну, само собой, растолковать надо и применить к ним правильное отношение, — согласился бригадир. — И в том, что умнеют после побегов, есть правда, есть! В аулах скорей всего бедность, нужда, а у нас кое-какие удобства, против аула, может, совсем хорошо. Убежит — и увидит разницу. Прямо хоть нарочно устраивай побеги. А и в самом деле нарушителей трудовой дисциплины, лентяев следует отчислять, пусть побегают. Словом, каждого держать строго-справедливо, по рабоче-крестьянски.
— На все надо время, а у нас его только три годочка, — почти простонал Елкин.
Бригадир перевел разговор на печку:
— Ну, как?
— Лучше, — похвалил Елкин. — Делают, не думая.
Действительно, печку словно подменили. Раньше при непомерно широких трубах почти все тепло вылетало на улицу. Печка нагревалась медленно и быстро остывала. Сузив последнее колено, бригадир заставил, тепло дольше ходить в утробе печки и трубах, нагревать дом, а не божий свет.
Тансыка приняли в землекопы. Подписывая приказ об этом, Леднев предупредил:
— Убежишь еще — обратно не являйся! И теперь зря принимаем, поблажка.
Тансык осмелился сказать, что и в бегах он немножко работал — хорошо говорил про дорогу, давал всем пробовать свой плащ, щупать куртку, делал маленькую вербовку.
— Уж не хочешь ли ты получить за это? Нет, за это не платят. — И Леднев начал возмущаться на всю контору: — Вот как они ценят свое, к нему и прикоснуться нельзя бесплатно. К такому чумазому — и даром противно, а он еще требует: плати.
Тансык заикнулся было, что совсем ничего не хочет, но веселые рабочие парни начали окружать его со смехом: «Становись в очередь. Касаться осторожно, одним пальчиком», — и Тансык убежал, не договорив. Своего коня и праздношатающегося верблюда он сдал по твердой цене на транспортный двор. Пусть и они работают, довольно жрать траву даром: ее так мало, что не хватает и рабочему скоту. Часть денег он израсходовал на себя — купил праздничный костюм городского фасона, в каких щеголяли русские рабочие, часть истратил на Исатая, купил ему теплую зимнюю одежду. Он не скупился, даже наоборот — избавлялся от денег, чтобы они не тянули его на побег. А жить можно было хорошо и на те, что давали за работу без лени и уверток.
- Предыдущая
- 36/114
- Следующая
