Выбери любимый жанр

Стимпанк! (сборник) - Клэр Кассандра - Страница 42


Изменить размер шрифта:

42

– Мэм? – Теплая шершавая ладонь накрыла ее руку. – Хотите войти внутрь? Или посидите здесь, со мной?

Мария прислушалась, чтобы убедиться, что рядом больше никого нет.

– Мне нельзя в церковь, – доверительно сообщила она. – Я, видите ли, уже умерла.

– Мэм?

– Разве вы не слышали, что о нас говорят?

– Я слушаю только то, что говорят мне прямо в лицо. Или то, что сочтет нужным сообщить мне мой юный друг.

– Значит, этого он решил вам не сообщать?

– Он сам себе хозяин. Поступает как захочет. – Мария услышала, как пожилой моряк роется у себя в карманах, и лицо ее снова превратилось в равнодушную, отстраненную маску. Между тем моряк снова взял ее за руку и что-то вложил в нее. – Жевательный табак, – пояснил он.

Мария сунула табак за щеку. Рот наполнился слюной, в голове загудело. Несколько минут они молча стояли рядом и сосредоточенно жевали.

– Вы пропустите службу, – наконец заметила Мария.

– Бог – он везде.

«Нигде его нет», – подумала Мария.

* * *

Когда в деревню пришла дифтерия, все заперлись в своих домах. Мария не открывала дверь даже лучшей подруге, которая помогала ей с детьми, когда та начала слепнуть.

Всем рубщикам тростника эта болезнь была не в новинку, и Мария переболела ею еще в детстве. Многие в деревне – тоже. И многие умерли. А в доме Марии умерли все – и ее муж из народа мау, и дети-полукровки. Все ушли один за другим: первым и тише всех – новорожденный, затем – муж, который отчаянно цеплялся за жизнь и умер, высунувшись из окна в напрасной попытке вдохнуть еще хоть глоток воздуха, как будто во всем была виновата обычная духота. Двух дочерей, шести и десяти лет, Мария перенесла в церковь и положила рядом на скамьях, повернутых сиденье к сиденью. Они хватали воздух ртом, словно выброшенные на берег рыбы; сначала умерла младшая, а потом, всего через час, и старшая, но Мария еще долго сидела рядом с ними, безнадежно водя рукой над лицами мертвых девочек: вдруг они еще дышат? Наконец она сдалась и сама легла между ними. Ее мир опустел, словно кто-то перевернул его и потряс, пока не высыпал все, что там было.

Подруги нашли Марию и отвели домой. Они помогли ей похоронить родных, а потом приносили ей еду, сидели с ней, ухаживали за огородом. Прошло несколько недель, и Мария поняла, что все-таки кое-что у нее осталось. Она не хотела, чтобы подруги решили, что зря потратили на нее силы и время. Однажды ночью, когда вся деревня уснула, Мария собрала немного еды, надела самые крепкие свои башмаки и пустилась в путь. Она шла день за днем – через тростниковые поля, через соляные топи. Дорога вела ее на север. Когда мимо проходили люди, Мария отворачивалась, чтобы они не заметили, что она слепа. Когда проезжала телега, карета или всадник, она сходила на обочину, усеянную сухим навозом. Дорога петляла плавно, и держаться ее было не так уж трудно. Кроме того, Мария никуда не спешила и никуда конкретно не направлялась: она просто хотела уйти подальше, туда, где можно будет спокойно сесть и умереть, не огорчив своей смертью подруг.

На четвертый вечер пути Мария добралась до поворота на запад. Лучи заходящего солнца били ей в лицо, и тени нигде не было. Ветер спал, вечный шелест тростника на полях умолк, воздух над дорогой загустел, как сироп с мухами. Мария остановилась на обочине и стояла до тех пор, пока руки и все тело не начало жечь. Только шляпа на голове давала крохотный островок прохлады. Затем послышался стук копыт. Мария отошла чуть подальше и прижалась к стене тростника, поднимавшейся вдоль дороги. Она знала, что на лице ее написано горе. Ничего не поделаешь: жара содрала с нее покров смертельного равнодушия и пыталась доказать, что там, внутри, Мария еще жива. Ей не хотелось привлечь к себе внимание и, чего доброго, вызвать сочувствие: надо было притвориться, что все в порядке. Мария закрыла затянутые бельмами глаза и, запрокинув голову, принялась обмахиваться шляпой. Она стояла спокойно и уверенно, как самая обычная рубщица тростника. Из-под прикрытых век мир сиял сплошной белизной, как всегда, когда она поднимала лицо к небу. А затем на нее упала тень – оттуда, где нечему было отбрасывать тени. Что бы это ни было, для человека оно слишком высокое, поняла Мария. И даже для всадника.

Точнее, для всадницы, потому что это и была та самая девчонка. Она, видите ли, так испеклась на солнце, что решила встать ногами на седло и немного проветриться: выше стены тростника уже тянуло вечерней прохладой. Лошадь под нею неторопливо брела по дороге и вела за собою еще двух на привязи.

Увидев на обочине рубщицу тростника, девчонка остановилась спросить, не надо ли ее подвезти.

– Вот только лишнего седла у меня нет, – добавила она, а потом воскликнула: – Ты что, слепая? Я тебя напугала? Ага, ты не видишь, но у меня с собой еще две лошади. Все отцовские. Я их украла. Хочу продать их в Гефсимании и на эти деньги начать новую жизнь. Буду сама себе хозяйка.

И тут Мария решила, что пойдет с этой девчонкой и посмотрит, что у нее получится. А умереть можно и потом: в конце концов, смерть от нее никуда не денется.

* * *

Мария и старый моряк все еще стояли в тени соборного портика, ворочая табак во рту, когда девчонка выбежала наружу – раскрасневшаяся, вся в слезах.

– Что с вами, дорогая? – забеспокоился старик.

Мария не нашла слов. Она была потрясена: ведьма никогда не плакала.

– Вы не могли бы… – выдавила девчонка сквозь слезы, – …не могли бы вы проводить Марию домой? Пожалуйста! Я буду вам очень благодарна!

– Конечно, – ответил старик, и Мария услышала быстрый топот: девчонка побежала прочь.

Они дождались конца службы, «юный друг» присоединился к ним, и все втроем направились к Рыночной площади.

– Ты ничего не заметил? – спросил старик мальчишку. – Эту девушку кто-то обидел? Кто-то сказал ей что-то нехорошее?

– Нет, – ответил мальчишка. – Она просто встала и выбежала посреди службы. Все остальные слушали проповедь.

Они молча пошли дальше, гадая про себя, что это может значить. Наконец Мария спросила шепотом:

– А о чем была проповедь?

– О Гефсиманском бдении. Сегодня же День основателей. Ну это, знаете, – не могли вы один час бодрствовать со Мною?

* * *

Мария проснулась посреди ночи от шума: птичьи клетки во дворе гремели так, будто в них буянила целая стая безголосых куриных привидений.

Девчонка вскрикнула и тоже проснулась.

– Что это было? – пробормотала она, прислушиваясь к уже затихающему грохоту.

2

Через два дня после праздника основателей четверо отправились на гору Магдалины не обычными своими парами, а по-новому: мальчишка нес девчонкину корзину, а мужчина вел женщину под руку. Мужчина и женщина негромко беседовали между собой; мальчишка с девчонкой молчали.

Мальчишка пинал на ходу камешек, и когда тот наконец улетел с тропы вниз по склону, проводил его грустным взглядом. Девчонка поинтересовалась, откуда у него под глазом синяк.

Мальчишка пощупал ссадину на лбу.

– Подрался кое с кем, а шериф решил, что я один виноват. Он был не в духе из-за лошадей – какая-то трясучка на них нашла, и они разбежались из форта все в мыле.

– Так это шериф тебя ударил?

– Да. Потому-то я сейчас и прохлаждаюсь тут с вами. Дышу свежим воздухом. – Мальчишка фыркнул. – Лучше мне держаться от города подальше, а не то не оберусь неприятностей. Шериф на днях напился с моим капитаном, а тот ему что-то выболтал, и теперь шериф решил, что моя рожа ему не нравится. Так что теперь нам по вечерам на берег лучше не соваться.

– Так это правда? – спросила девчонка.

– Что? – настороженно прищурился он.

Девчонка показала на старика:

– Куда ты, туда и он? Ему что, заплатили, чтобы он за тобой приглядывал?

Мальчишка нахмурился, выпятил подбородок и, прибавив шагу, через несколько минут оставил всех далеко позади. Казалось, он вот-вот скроется из виду за очередным поворотом тропы, но одинокая фигурка все еще темнела на фоне яркого неба: плечи сгорблены, карманы куртки оттопырены – мальчишка сунул в них руки, так и не разжав кулаков. И вдруг под ногами что-то громыхнуло и вздрогнуло, а небо впереди расцвело оранжевыми полосами. Огненный букет раздался вширь, превращаясь в гигантский фонтан пламени, и раскаленные камни посыпались на склон ниже тропы. А затем послышался рокот – низкий, утробный, на грани слышимости. Постепенно нарастая, он смешался с шипением на басовой ноте, и внезапно фонтан иссяк, а склон горы окутался облаком пара.

42
Перейти на страницу:
Мир литературы