Любовь со вкусом вишни (Смерть в наследство) - Алюшина Татьяна Александровна - Страница 2

• Предыдущая
• 2/48
• Следующая

Он давно приучил себя думать на языке той страны, в которой работал. И сейчас, поймав себя на том, что мысленно переводит слова отца на немецкий, улыбнулся.

– Да, отец, – сказал мужчина по-русски. – В интересах страны.

Он уже принял решение и придумал план, теперь надо обдумать все мелочи, все детали, кропотливо, точно, предусмотрев несколько вариантов, но сначала… Он взял папку, вытащил из нее два документа и еще раз перечитал текст.

– А это надо уничтожить, – уже на немецком сказал он, – в тех самых интересах отечества.

Затем достал зажигалку, поджег листы и, глядя на разгорающийся огонь, поставил себе основную задачу:

– Значит, надо сохранить все это добро нежданное и при этом выжить самому!

Еще в лифте Вероника достала из сумочки ключи от квартиры: так ей не терпелось оказаться поскорее дома.

Лифт, как и сам дом, был старый, добротный, обшитый внутри деревянными рейками, с двумя дверцами, открывающимися внутрь, и одной наружной. Ехал он неторопливо, очень солидно, как и положено в таком возрасте. Первый раз за все время, которое она здесь прожила, а прожила она здесь всю свою тридцатилетнюю жизнь, Ника мысленно поторапливала: «Ну, давай же, побыстрее, ну пожалуйста!»

Правда, не сильно настаивала – у лифта имелся свой, очень непростой характер.

Нике ужасно хотелось в свою любимую квартиру. Она соскучилась по дому, по тяжелой входной двери, которую надо обязательно потянуть на себя, чтобы открыть замок, по вздоху паркетных половиц в прихожей, они именно вздыхали, а не скрипели, по родному, знакомому с детства запаху их дома, их жизни, вернее, теперь только ее жизни.

Мягко, с достоинством лифт остановился на четвертом этаже.

«Овсянка, сэр!»

– Спасибо, – поблагодарила его Ника.

Она торопливо вставила ключ в замочную скважину, потянула на себя дверь, замок щелкнул, и, переступив порог, девушка локтем нажала выключатель, его все включали локтем, входя в дом, всегда.

Прихожую приветливо и уютно залил желтый свет, и обрадованно вздохнули половицы, приветствуя ее.

– Я тоже очень рада!

И Ника вдохнула запах родного дома.

Застоявшийся воздух давно не проветриваемого помещения усиливал аромат дома, делая его слишком насыщенным, немного приглушая радостное настроение и нетерпеливое ожидание встречи.

– Сейчас проветрим! – пообещала она квартире.

Бросив сумку с вещами на пол возле вешалки, скинув обувь, она прошла по всем трем комнатам, распахивая окна.

– Хорошо, что цветов нет, а то завяли бы все.

Цветов, или «комнатных растений», как называла их мама, дома было всегда много. Разных: больших в огромных глиняных горшках, средних, маленьких, высоких и низеньких, пушистых и с тонкими стеблями, цветущих и нецветущих. Они стояли в каждой комнате, в кухне и даже в ванной на окне: была в их доме такая экзотика – окно в ванной, а в прихожей пристроился какой-то экзотический лохматый куст. И Сонечка объясняла им всем, что это очень редкий экземпляр, он любит темноту, и все время повторяла его название, которое никто так и не запомнил.

– Сонечка! – смеялась мама. – Ну какое растение может любить темноту?

– Это, – отвечала Соня.

Но, как ни странно, куст жил-поживал, желтеть и чахнуть не собирался, и по всему было видно, что он вполне доволен условиями, впрочем, как и вся остальная растительность.

После Сониной смерти все цветы разом стали болеть, сохнуть и умирать. Что только Ника ни делала: и поливала разными прикормками, и, достав с самой верхней книжной полки старинную Сонечкину книгу по уходу за цветами, лечила их по написанным там правилам, она даже разговаривала с ними, бесполезно – цветы без Сони не жили.

Ника рассказала бабуле о такой напасти, и та договорилась с приятельницей, что она, то бишь приятельница, заберет все цветы к себе на дачу, где постоянно проживает последние годы. В один «прекрасный» день внук этой самой дамы приехал на грузовой машине и вывез всю их растительность. Скопом.

Судьбой этих цветов-предателей Ника не интересовалась – все, вывезли и вывезли! Странно, никого из своих родных она не обвиняла в уходе, не считала, что ее предали, бросили одну на этом свете, а вот цветы обвиняла.

– Ладно, все, проехали! – сказала она себе.

Она часто стала разговаривать сама с собой, так было лучше, гораздо лучше, чем слушать звенящую тишину дома.

Ника прошла в ванную, пустила воду, добавила ароматной пены с запахом лаванды, сняла с себя всю одежду и, затолкав ее в стиральную машинку, протянула руку к халату, висевшему на дверце, но передумала:

– Нет, я, наверное, вся больницей воняю, сначала вымоюсь.

Так голой и прошла в кухню, набрала воды в чайник, включив конфорку, поставила на плиту на медленный огонь, смотрела на него, не видя, вспоминая.

Сонечка категорически не признавала электрические чайники.

– В нем вода получается невкусной, быстрой, – поясняла она, – вода должна закипать медленно, на маленьком огонечке, тогда и чай будет хороший.

Ника не спорила, они с Сонечкой никогда не спорили, поводов не было. Они вообще жили очень дружно, «душа в душу», как говорила Сонечка.

– Да что такое?! Что тебя сегодня понесло-то в воспоминания? – возмутилась громко Ника, стряхивая с себя, изгоняя тоску.

«Просто я давно не была дома, вот и вздыхаю вместе с квартирой, она тоже соскучилась. Ладно, надо принять ванну, устроить уборку, и все наладится!»

Вода в ванной шумела, чайник мирно посапывал, готовясь закипеть, Ника протянула руку к полке за кружкой и удивилась – все кружки стояли не так, как обычно.

– Странно, Милка, что ли, их переставила?

Нет, конечно, в их семье не было педантов и чистюль таких, чтобы до занудства, но существовали правила, которые всегда соблюдались, давно заведенные, например, чашки на полке. Они всегда стояли ручками в одном направлении – к окну. Просто все так к этому привыкли, что по-другому и не ставили.

– Странно! – повторила Вероника.

Чайник закипел, Ника заварила чай, достала из шкафчика варенье, выключила воду в ванной и, с удовольствием выпив чаю с вареньем, отправилась «заплывать».

Належавшись до одури в пенно-горячей ванне, с радостью облачившись в чистый банный халат, она двинулась обходить свои «хоромы», теперь уж здороваясь основательно с родным домом.

Чем дольше Ника ходила по квартире, тем больше и больше в ней нарастало непонятное беспокойство и тревога.

– Что за черт? – спросила она «хоромы».

Ее не отпускало ощущение, что в доме побывали чужие люди, кто-то посторонний. Так случается, когда иногда входишь в любимый дом и с порога вдруг чувствуешь, что был кто-то чужой, какие-то гости, и они давно ушли, не оставив даже запаха и следов, – а вот ты все равно точно знаешь, что кто-то был.

Затянув пояс халата потуже, она двинулась на второй круг обхода, более внимательно присматриваясь к мелочам.

Расшитые диванные подушечки лежали не так, как обычно, ваза, всегда стоявшая на подоконнике, сейчас оказалась на столе, Сонино любимое кресло передвинуто. Ника обнаружила массу предметов, которые оказались передвинуты, или перевернуты, или переложены и находились вообще не там, где обычно, даже фотоальбомы. Тяжелые, старые, еще довоенные, в настоящем кожаном переплете, они всегда лежали в определенном порядке, который сейчас оказался нарушен.

– Милка, что ли, порядки наводила? – Девушка специально громко задала себе этот вопрос, чтобы немного успокоиться.

Но она чувствовала, что не Милка! Не Милка, а кто-то совсем чужой, враждебный, не из ее жизни, был здесь и все осматривал, переворачивал, трогал своими руками!

«Да зачем?! Кому это нужно?» – недоумевала она.

И ринулась торопливо проверять Сонечкины «драгоценности»: шкатулку с несколькими золотыми кольцами, цепочками, серьгами, какими-то безделушками, – все находилось на месте. Ничего не пропало.

• Предыдущая
• 2/48
• Следующая