Две половинки (Просто о любви) - Алюшина Татьяна Александровна - Страница 34
- Предыдущая
- 34/49
- Следующая
Он присел на край дивана, возле Веры, и, не выходя из роли врача, требовательно спросил:
– Что у тебя болит?
– Да так. Ничего серьезного. Поясница.
– Перевернись, я посмотрю!
– Не надо! – неожиданно твердо отвергла его помощь она.
– Вера! – предупреждающе призвал Больших.
– Степан, на самом деле не надо! Она у меня часто болит, я но-шпу выпила, пройдет!
– Ты к врачу обращалась?
– Да что ты! Зачем? Просто просквозило. У нас на работе страшные сквозняки.
Он пощупал ее лоб. Температура была. И немаленькая.
Ему хотелось послать все к черту! И этих двух баб с их каким-то идиотским упорным нежеланием обращаться к докторам, но врач преобладал в нем всегда, в любой ситуации.
Первым и главным был врач, а потом Степан Больших.
Он молча вышел из квартиры, взял из джипа медицинский чемодан и, игнорируя Верины отказы, просьбы, перерастающие в требования не трогать ее и не беспокоиться, померил давление, температуру, пульс. Прикрикнул на нее разок, перевернул на живот, задрал футболку, приспустил домашние штанцы и внимательно, вдумчиво прощупал чуткими пальцами спину, перевернул назад и прикрыл пледом.
– Вера, ты когда мочишься, тебе больно? Есть неприятные щиплющие ощущения внизу живота? Как часто у тебя позывы в туалет?
– Я не буду тебе отвечать на такие вопросы!! – зло, громко отрезала она.
В глазах сверкнула слеза и что-то напоминающее фанатический огонь, или ему показалось от усталости и непонимания ее праведного гнева.
– Ольга Львовна!! – рявкнул Больших.
– Да-а, – перепуганно отозвалась женщина, входя в комнату.
– Вы слышали, что я спрашивал?!
– Да-да.
– Отвечайте!!
У Ольги Львовны тоже засверкали слезами глаза, правда, без фанатизма, она неуверенно посмотрела на Веру, но ослушаться Степана, невзирая на протестующий жест дочери, не осмелилась.
Кишка тонка у Веры со всей ее упертой глупостью тягаться с Больших!
– Ну да, Верочка жаловалась, что часто хочет в туалет, а сходить не может, и что щиплет и больно…
– Мама!! – взревела Вера, осуждающе.
– Давно это у нее? – проигнорировал ее выкрики Степан.
– Месяца два, может, три, но не так чтобы сильно. Но она но-шпы выпьет, в ванной горячей полежит, ее и отпускает. Последнее время вот прихватило всерьез, и вставать и ходить больно.
Он бы их с удовольствием придушил, как в милицейском протоколе: «застрелен при попытке суицида»!
– Вы же обе взрослые женщины! С высшим образованием!! Вы ж не бабки деревенские, где до врача, как до Бога, не добраться!! Что за идиотизм?! Но-шпы она выпьет! Врачу надо было показаться, и сразу, как только прихватило, еще два месяца назад! Почему ты мне не сказала, я бы сам тебя отвез!
– Потому и не сказала!! – в ответ повысила голос она. – Не надо мне никаких больниц и врачей, само пройдет!
Он посмотрел на этих двух женщин – лежавшую на диване и стоявшую рядом, успокаивающе поглаживающую дочь по голове широкой ладонью, на прибежавшего из своей комнаты на громкие крики взрослых Ёжика, привалившегося к маме бочком, и словно отрезвление какое на него снизошло.
Ясное, незамутненное видение…
Это посторонние ему люди!
Семья со своими правилами, законами, убеждениями, с какими-то не доступными его пониманию принципами, а он здесь случайный, неведомо, как попавший к ним и чего ради задержавшийся человек.
Они так живут, они уверены в правильности выстроенной ими жизни, в своих поступках и принципах, в том, что достойно, а что нет, что морально и нравственно, а что греховно, и имеют на это полное право, и наверняка это правильно, что каждый живет соответственно своим установкам.
Вот только ничего из их жизни, энергетики, фанатичной уверенности в истинности своих правил, восприятия мира, характеров не совпадает с миром Степана Больших.
Совершенно чужая ему женщина – уступающая во всем, принимающая его, но так и не понявшая и не ставшая близкой – хронически не его женщина!
Такими вот тропами водит его жизнь за страх вляпаться в серьезные отношения и боязнь переживать еще раз предательство, за строгую охрану своей свободы, моральной, душевной, физической – любой!
И Ванечка, такой замечательный мальчишка, которого Степану постоянно хочется защитить от всего на свете, чужой ребенок, и это его жизнь! Это его мама и бабушка, он родился именно в этой семье, и это его жизненный путь. И никакой дядя Степан ни улучшить, ни сделать эту жизнь другой не сможет, особенно если женится на его матери, которую не любит и, по большому счету, не уважает.
Твою мать!
Как он дошел до такой жизни?
«Страх – сильнейшее боевое оружие! – говорил древний римский полководец. – Страх корежит и ломает людей! Испугайте своего врага – и вы победили!»
Больших достал их медицинского чемодана пухлую записную книжку, которую все собирался и никак руки не доходили переписать на мобильный, полистал странички в поисках нужной фамилии, нашел, набрал номер и вышел в кухню.
Поговорить.
Вернувшись в комнату, застал ту же живописную картинку с участием трех человек, не изменивших позы, настороженно смотрящих на него в три пары глаз.
– Значит так. Сейчас мы поедем в больницу к моему хорошему знакомому. Тебе сделают обследование.
– Нет, сегодня я не могу! – холодно отрезала Вера.
Такое поведение пациентов кротости характера и так уже тихо сатанеющему доктору Больших не прибавляло никогда!
– Или ты сейчас встанешь и соберешься, или я сгребу тебя в чем есть и затолкаю в машину! – предупредительным низким рычанием изложил варианты развития событий Больших.
Предупреждение, высказанное таким тоном, не оставляло возможности для споров, сопротивления и глупого упорства.
– Мама… – обратилась Вера к последней инстанции за помощью.
– Степан Сергеевич! Мы сегодня никак не можем! – собираясь заплакать, умоляюще вступилась Ольга Львовна. – Сегодня придет папа Ёжика, им с Верой надо обсудить очень важные вопросы, они так долго договаривались об этой встрече!
– Я подозреваю, что у Веры серьезное заболевание. Вы это понимаете?
– Да, да, раз вы говорите! Только давайте завтра! Ведь можно завтра? Мы съездим, съездим! Можно с этим доктором на завтра договориться? – как о пощаде просила Ольга Львовна.
– Хорошо, – согласился Степан, остывая в один миг.
Он позвонил, передоговорился на завтра, написал на листке координаты, к кому и куда ехать и как найти, на другом листке написал несколько названий лекарственных препаратов для облегчения болей и сразу ушел.
Он не забыл про Стаську, но передумал ехать к ней – не сегодня!
Не в таком состоянии раздражения, усталости, злости на себя, по большей части, а заодно и на баб этих неразумных!
Как только он отъехал от Вериного дома, позвонила сестричка.
– Ты в Москве еще?
– Да, в ней, – вздохнул Степан.
– Ты занят?
– Уже нет.
– Степочка, приезжай ко мне, если тебе не совсем уж трудно, а? Так мне тоскливо, ужасно! Приезжай, поговори со мной!
– Тоскливо – что-то нынче актуально, – разворачиваясь, слегка пожаловался он.
Они проговорили полночи. Почему-то про Стаську он Ане не рассказал. Про Веру и ее проблемы со здоровьем, про свое решение расстаться с ней и понимание их полной чуждости, про работу свою – легко и с чувством освобождения.
А про самое важное – нет!
Да потому что знал прекрасно, что Анька живым его не выпустит – такого наговорит! И отчитает по полной программе, устроив моральную порку, за то, что упускает свой шанс, за то, что обидел единственную свою женщину…
Найдет слова и поводы для прочищения мозгов, можно не сомневаться и, что особенно неприятно, выскажет все то, что он сам себе уже сказал мысленно сто раз!
Самому-то признать себя не правым проще, даже некую гордость испытываешь, дескать, вот я какой честный с самим собой, но, когда кто-то называет твои поступки и поведение своими именами, это трудно перевариваемо, вызывает стойкое раздражение и неприятие!
- Предыдущая
- 34/49
- Следующая
