Калина красная - Шукшин Василий Макарович - Страница 14
- Предыдущая
- 14/17
- Следующая
Просторная изба. Русская печь, лавки, сосновый пол, мытый, скобленый и снова мытый. Простой стол с крашеной столешницей. В красном углу — Николай-угодник.
Старушка Куделиха долго подслеповато присматривалась к Любе, к Егору… Егор был в темных очках.
— Чего же, сынок, глаза-то прикрыл? — спросила она. — Рази через их видать?
Егор на это неопределенно пожал плечами. Ничего не сказал.
— Вот мне велели, бабушка, разузнать все, — сказала Люба.
Куделиха села на лавочку, сложила сухие коричневые руки на переднике.
— Дак а чего узнавать-то? Мне плотют двадцать рублей… — Она снизу, просто посмотрела на Любу. — Чего же еще?
— А дети где ваши? У вас сколько было?
— Шестеро, милая, шестеро. Одна вот теперь со мной живет, Нюра, а трое в городах… Коля в Новосибирске на паровозе работает, Миша тоже там же, он дома строит, а Вера на Дальнем Востоке, замуж там вышла, военный муж-то. Фотокарточку недавно прислали — всей семьей, внучатки уж большенькие, двое: мальчик и девочка.
Старуха замолчала, отерла рот краешком передника, покивала маленькой птичьей головой, вздохнула. Она тоже умела уходить в мыслях далеко — и ушла, перестала замечать гостей. Потом очнулась, посмотрела на Любу, сказала — так, чтоб не молчать, а то неловко молчать, о ней же и заботятся:
— Вот… Живут. — И опять замолчала.
Егор сидел на стуле у порога. Он как-то окаменел на этом стуле, ни разу не шевельнулся, пока старуха говорила, смотрел на нее.
— А еще двое? — спросила Люба.
— А вот их-то… я и не знаю: живые они, сердешные душеньки, или нету их давно.
Старушка опять закивала сухой головой, хотела, видно, скрепиться и не заплакать, но слезы закапали ей на руки, и она поспешно вытерла глаза фартуком.
— Не знаю. В голод разошлись по миру… Теперь не знаю. Два сына ишо, два братца… Про этих не знаю.
Зависла в избе тяжелая тишина… Люба не могла придумать, что еще спрашивать, — ей было жалко бабушку. Она глянула на Егора… Тот сидел изваянием и все смотрел на Куделиху. И лицо его под очками тоже как-то вполне окаменело. Любе и вовсе не по себе стало.
— Ладно, бабушка… — Она вдруг забылась, что она из «райсобеса», подошла к старушке, села рядом, умело как-то — естественно, просто — обняла ее и приголубила. — Погоди-ка, милая, погоди — не плачь, не надо: глядишь, еще и найдутся. Надо же и поискать!
Старушка послушно вытерла слезы, еще покивала головой.
— Может, найдутся… Спасибо тебе. Сама-то не из крестьян? Простецкая-то.
— Из крестьян, откуда же. Поискать надо сынов-то…
Егор встал и вышел из избы.
Медленно прошел по сеням. Остановился около уличной двери, погладил косяк — гладкий, холодный. И прислонился лбом к этому косяку, и замер. Долго стоял так, сжимая рукой косяк, так что рука побелела. Господи, хоть бы еще уметь плакать в этой жизни — все немного легче было бы. Но ни слезинки же ни разу не выкатилось из его глаз, только каменели скулы и пальцы до отека сжимали что-нибудь, что оказывалось под рукой. И ничего больше, что помогло бы в тяжкую минуту: ни табак, ни водка — ничто, все противно. Откровенно болела душа, мучительно ныла, точно жгли ее там медленным огнем. И еще только твердил в уме, как молитву: «Ну, будет уж! Будет!»
Егор заслышал в избе шаги Любы, откачнулся от косяка, спустился с низкого крылечка. Скорым шагом пошел по ограде, оглядываясь на избу. Был он опять сосредоточен, задумчив. Походил вокруг машины, попинал баллоны… Снял очки, стал смотреть на избу.
Вышла Люба.
— Господи, до чего же жалко ее стало! — сказала она. — Прямо сердце заломило.
— Поехали, — велел Егор.
Развернулись… Егор последний раз глянул на избу и погнал машину.
Молчали. Люба думала о старухе, тоже взгрустнула.
Выехали за деревню.
Егор остановил машину, лег головой на руль и крепко зажмурил глаза.
— Чего, Егор? — испугалась Люба.
— Погоди… постоим… — осевшим голосом сказал Егор. — Тоже, знаешь… сердце заломило. Мать это, Люба. Моя мать.
Люба тихо ахнула:
— Да что же ты, Егор? Как же ты?..
— Не время, — почти зло сказал Егор. — Дай время… Скоро уж. Скоро.
— Да какое время, ты что! Развернемся!
— Рано! — крикнул Егор. — Дай хоть волосы отрастут… Хоть на человека похожим стану. — Егор включил скорость. — Я перевел ей деньги, — еще сказал он, — но боюсь, как бы она с ними в сельсовет не поперлась — от кого, спросит. Еще не возьмет. Прошу тебя, съезди завтра к ней опять и… скажи что-нибудь. Придумай что-нибудь. Мне пока… Не могу пока — сердце лопнет. Не могу. Понимаешь?
— Останови-ка, — велела Люба.
— Зачем?
— Останови.
Егор остановил.
Люба обняла его, как обняла давеча старуху, — ласково, умело, — прижала к груди его голову.
— Господи!.. Да почему вы такие есть-то? Чего вы такие дорогие-то?.. — Она заплакала. — Что мне с вами делать-то?
Егор освободился из ее объятий, крякнул несколько раз, чтобы прошел комок в горле, включил скорость и с веселым остервенением сказал:
— Ничего, Любаша!.. Все будет в порядке! Голову свою покладу, но вы у меня будете жить хорошо. Я зря не говорю.
Дома их в ограде встретил Петро.
— Волнуется, видно. За машину-то, — догадалась Люба.
— Да ну, что я? Я же сказал…
Люба с Егором вылезли из кабины, и Петро подошел к ним.
— Там этот пришел… твой, — сказал он по своей привычке как бы нехотя, через усилие.
— Колька? — неприятно удивилась Люба. — Вот гад-то! Что ему надо-то? Замучил, замучил, слюнтяй!..
— Ну, я пойду познакомлюсь, — сказал Егор. И глянул на Петра. Петро чуть заметно кивнул головой.
— Егор!.. — всполошилась Люба. — Он же пьяный небось — драться кинется. Не ходи, Егор! — И Люба сделала было движение за Егором, но Петро придержал ее.
— Не бойся, — сказал он. — Егор…
Егор обернулся.
— Там еще трое дожидаются — за плетнем. Знай.
Егор кивнул и пошел в дом.
Люба теперь уже силой хотела вырваться, но брат держал крепко.
— Да они же изобьют его! — чуть не плакала Люба. — Ты что? Ну, Петро!..
— Кого изобьют? — спокойно басил Петро. — Жоржика? Его избить трудно. Пускай поговорят… И больше твой Коля не будет ходить сюда. Пусть поймет раз и навсегда.
— А-а, — сказал Коля, растянув в насильственной улыбке рот. — Новый хозяин пришел. — Он встал с лавки. — А я — старый. — Он пошел на Егора. — Надо бы потолковать… — Он остановился перед Егором. — Мм?
Коля был не столько пьян, сколько с перепоя. Высокий парень, довольно приятной наружности, с голубыми умными глазами.
Старики со страхом смотрели на «хозяев» — старого и нового.
Егор решил не тянуть, сразу лапнул Колю за шкирку и поволок из избы…
Вывел с трудом на крыльцо и подтолкнул вниз.
Коля упал. Он не ждал, что они так сразу и начнут.
— Если ты, падали кусок, будешь еще… Ты был здесь последний раз, — сказал Егор сверху. И стал спускаться.
Коля вскочил с земли… И засуетился.
— Пойдем отсюда! Иди за мной… Идем, идем. Ну, собака!.. Иди, иди-и!..
Они шли уже из ограды. Егор шел впереди, а Коля сзади. Коля очень суетился, разок даже подтолкнул Егора в спину. Егор оглянулся и укоризненно качнул головой.
— Иди, иди-и, — с дрожью в голосе повторял Коля.
Поднялись навстречу те трое, о которых говорил Петро.
— Только не здесь, — решительно сказал Егор. — Пошли дальше!
Пошли дальше. Егор опять очутился впереди всех.
— Слушайте, — остановился он, — идите рядом, а то как на расстрел ведут. Люди же смотрят.
— Иди, иди-и, — опять сказал Коля. Он едва сдерживал себя.
Еще прошли немного.
Под высоким плетнем, где их меньше было видно с улицы, Коля не выдержал и прыгнул сзади на Егора. Егор качнулся вбок и подставил Коле ногу. Коля опять позорно упал. Но еще один кинулся, этого Егор ударил наотмашь — кулаком в живот. И этот сел. Двое стоявших оторопели от такого оборота дела. Зато Коля вскочил и побежал к плетню выламывать кол.
- Предыдущая
- 14/17
- Следующая
