Красный Петушок - Сэблетт М. - Страница 38

• Предыдущая
• 38/42
• Следующая

В течение этих месяцев я ни разу не видел Марию одну: всегда кто-нибудь присутствовал при нашем свидании — или ее бабушка графиня Матильда, или ее горничная — угрюмая старая дева, а иногда и сам граф де ла Коста. Все мои ухищрения не помогли обмануть их бдительность. Случайное прикосновение, брошенный украдкой взгляд любви — вот и вся наша радость.

Наконец, к концу 1567 года пришло давно ожидаемое известие из Бордо от Доминика де Гуржа о том, что мы отправимся через две недели. Я об этом сообщил Марии при свидании; она ничего не сказала, но ее милые глаза омрачились страхом. Граф де ла Коста, казалось, был очень заинтересован нашей экспедицией и задал мне ряд вопросов. Хотя он был нашей веры, я ему ничего не сказал об истинной цели нашего предприятия. Тогда же я решил повидать Марию одну перед отъездом из Парижа.

Через два дня, когда я ужинал в гостинице «Храбрые Рыцари», пришел Николя и передал мне записку, в которой была только одна строчка: «Приходите в сад ночью в 9. М.»

Я был в восторге и наградил Николя золотой монетой.

В 9 часов Мария была в моих объятиях, и я уже тогда высказал ей все те слова любви, которые были против моей воли заточены в моем сердце.

— Но почему же ты должен оставить меня, Блэз? Зачем возвращаться в эту дикую страну, где пролито столько крови наших соотечественников? Я буду бояться за тебя. Ты любишь славу больше меня?

— Нет, моя дорогая! Ты знаешь, что я тебя люблю больше всего. Но ты также знаешь, что честь моя задета, и я должен отправиться.

— Да должен… Я буду тебя ждать, — сказала она бодро. — Возвращайся ко мне таким же храбрым и честным, каким уходишь.

Через две недели мы отплыли из Бордо, чтобы выполнить данное обещание — отомстить.

Наше плаванье было успешно, и 8 апреля мы бросили якорь в небольшой гавани на расстоянии пяти лье к северу от реки Мая. На следующее утро, пройдя с предосторожностью около трех лье на юг, мы очутились в узеньком заливе. Здесь Мартин и я решили проникнуть вглубь страны, по возможности на лодке, а затем пробраться в деревню «крейков», где мы прожили много месяцев. Я был убежден, что Сатуриона и его воины присоединятся к нам. Мы пришли к заключению, что нападение на форт Каролина, теперь переименованный в форт Сан-Матео, должно произойти быстро и решительно, иначе испанцы сумеют получить подкрепления из форта Сант-Августин. До получения от нас сведений Доминик де Гурж намеревался скрываться в заливчике.

Часа за два до полудня мы отправились с сильными гребцами и некоторое время двигались вверх по реке, пока не добрались до места, где возможно было сойти на берег. Цапли, разыскивающие корм в болотах, темная река, где плавали одетые в броню гады, сырой запах мрачных джунглей — все это живо напоминало мне те ужасные дни, которые последовали за резней в форте. Мне казалось, что я никогда не покидал эту роковую страну: спокойные месяцы проведенные в Париже, как будто не существовали — казались сном.

Вскоре мы зашагали в лесу по неясной дороге, ведущей на юго-запад; она лежала между мрачными деревьями, похожими на привидения в своих серебряных мантиях из чахлого мха. Первые тени ночи спустились над землей, когда мы, наконец, благополучно прибыли в деревню краснокожих.

Здесь все изменилось. Исчезли обычные веселые звуки: болтовня женщин у очагов, смех и крики детей, шум говора среди мужчин. Вместо всего этого какая-то мрачная тишина висела над деревней; она казалась мертвой. Огня не было; мы увидели две-три неясные фигуры. Едва мы очутились перед хижиной Сатурионы, как оттуда вырвались женские вопли — песня без слов, которая то возвышалась, то опускалась, то снова возвышаясь выражала великое горе.

— Песня смерти! — воскликнул Мартин. — Будем надеяться, что это — не Сатуриона.

Песня скорби ширилась, затем слабела, превращалась в, тихий жалобный ропот измученной горем души. Эта песня разрывала мое сердце.

Долго мы стояли и слушали; затем Мартин откинул в сторону висевшую у входа кожаную завесу, и мы вошли внутрь. На полу у потухшего огня сидел Сатуриона с поджатыми ногами, завернутый в роскошную одежду из черных перьев. В задней части хижины женщины пели, раскачиваясь с опущенными головами и скрещенными руками; они стояли у ложа из оленьей кожи, на котором лежала фигура, завернутая в бесчисленные одежды смерти.

При нашем входе вождь «крейков» сразу поднялся и сбросил свой плащ. Его лицо было разрисовано черным в знак траура; глаза его блестели гневом.

— О, Нутча! О Чонга! — сказал он на своем гортанном языке. — Сатуриона вам очень рад, хотя сердце его полно горя. Сын мой оставил нас: его дух улетел в небеса, он теперь витает между праведниками. Ушел сильный молодой воин с поля ратного; ушел быстроногий охотник из лесу; ушел молодой вождь.

Он опустил свою гордую голову на широкую грудь.

— Каким образом умер молодой воин, о, вождь крейков? — спросил я.

— От руки белого человека! В то время как он удил рыбу у реки, к нему подполз бледнолицый и выпустил огонь в его сердце из палки, которая гремит. Но они будут наказаны.

Он гордо приосанился.

— Завтра Сатуриона начнет воевать.

— О, Сатуриона! Наши сердца скорбят вместе с твоим о пустом месте в твоей хижине, о преждевременной смерти молодого воина, — сказал Мартин, подражая его языку. — Эти белые люди — злые, они распространяют смерть. Со мною произошло то же, что и с тобою, потому что их руки обагрены кровью моих братьев. Не соединимся ли мы вместе против них?

— Да будет так, как ты говоришь, — сказал вождь. — Кровь моего сына громко взывает о мщении, и души убийц будут следовать за ним. Отдыхайте, мои братья, в хижине Сатурионы, а завтра на рассвете мы обсудим это дело.

Всю ночь мы не спали. Этому мешало присутствие покойника, спертый воздух и пение плакальщиц, которое возобновлялось с частыми промежутками. Ночь казалась бесконечной.

Наконец наступило утро, и мы обсудили с вождем, как расположить наши и его силы. В конце концов было решено, что крейки окружат форт с трех сторон — с севера, юга и запада, а нам предоставят открыть атаку с востока. Две небольшие батареи форта, по-видимому, не имели большого значения, так как по описанию Сатурионы они представляли собой траншеи, построенные на бревнах, каждая имела по две пушки, а гарнизон состоял из двадцати человек. Батареи эти находились у устья реки, по каждой ее стороне. Атака должна была произойти на рассвете следующего дня.

К заходу солнца тело молодого вождя положили в таинственном месте в лесу, где лежали его предки; с ним поместили его любимое оружие. После наивных церемоний, мы возвратились с главным вождем в деревню. Когда мы пришли, уже наступили сумерки, костры пылали, и сильный огонь трещал перед хижиной, где собирался совет. Жарилась дичь, птица и рыба. Сатуриона занял свое место перед дверью хижины совета, остальные младшие вожди и старики рядом с ним по каждую его сторону, а молодые воины, около пятисот человек, стояли против своего вождя у огня, образовав большой круг. Вдали стояли женщины, юноши и дети; Мартин и я удалились в темноту позади костра. Там мы наткнулись на Оленя, который приветствовал нас со свойственным его племени спокойствием: он, очевидно, был не больше удивлен, чем если бы мы отсутствовали только один день.

Костер, беспрерывно поддерживаемый женщинами, бросал яркий свет на пестрые одежды воинов, на их бесстрастные лица, разрисованные ярко-красными и желтыми красками, чтобы наводить ужас на своих врагов; они стояли неподвижно и молчаливо. Затем позади этой массы людей раздался первый удар барабана, потом другой, и еще другой, и еще много, один за другим, пока их звуки превратились в бесконечный оглушающий гром. Вдруг молодой воин, лицо и грудь которого были разрисованы белыми, красными и желтыми кругами, прыгнул на открытое место у костра. Он был обнажен до пояса и держал в одной руке нож, а в другой — щит. Низко наклонившись, он начал странными покачивающимися шагами двигаться вокруг костра. Барабаны трещали беспрерывно; к первому воину присоединился еще один, затем еще и другие, пока, наконец, пространство у костра не было полно склоненными зловещими фигурами, качавшимися в унисон с барабанным боем. Зрители, сопереживая, также раскачивались, а в промежутках женщины пробирались между танцующими, чтобы подбросить дрова в костер. Таким образом, это племя изображало, как оно выслеживает и находит врагов. Через некоторое время раздался длительный леденящий душу крик — боевой крик воина, увидевшего врага.

• Предыдущая
• 38/42
• Следующая