Мои мужчины (сборник) - Токарева Виктория Самойловна - Страница 19
- Предыдущая
- 19/32
- Следующая
Голос был проникновенно-фальшивый. Я поняла: врет. Дело не в телефоне, просто проверяет по моему голосу: как дела и какие у нее перспективы? «Актриса», – вспомнила я. Но ничего. Я тоже не лыком шита.
– Значит, так, – строго сказала я. – Деньги украдены. Подозреваемых двое: ты и твой сын. Я позвоню генералу Торопову, и он твоего сына проверит по своим каналам. Мне бы не хотелось обращаться в милицию, так что поищи там, у себя.
– Ну конечно… – выдохнула она.
Татьяна могла бы сказать: «Звоните куда угодно, делайте что хотите, мы ваши деньги не брали». И доказать пропажу денег практически невозможно. Не пойман – не вор. Тем более генерала Торопова не существует в природе. Я выдумала. Прошла бы неделя, я бы от этой пропажи отвыкла, и Вова смог бы спокойно вернуться на родину, вполне обеспеченный на какое-то время. Но Татьяна произнесла странную фразу: «Ну конечно…» Значит, испугалась, и значит, она не была опытной и ушлой. Просто жертва своего сына Вовы, а Вова – жертва своей зависимости от водки. Сплошные жертвы, и я в том числе.
Я оделась и пошла гулять.
Заглянула к своей подруге, художнице Регине. Регина рисовала свои пейзажи один за другим, но их не покупали.
Регина выставлялась на выставках, это стоило денег. Выставки – не бесплатно. Однако результат – ноль. В это же самое время в мире художников возникла некая Подушкина: возраст тридцать лет, бровки домиком, губки бантиком. Ее покупают нарасхват. Регина трясется от злости.
– Я знаю, почему ее покупают, – шипит она.
– Почему?
– Знаю… – неопределенно отвечает Регина, намекая на сексуальные услуги молодой Подушкиной.
– Эти услуги стоят в сто раз дешевле, чем картина. Зачем покупать картину? – возражаю я.
– Тогда почему? Почему?
– Потому что ты из Советского Союза, и твои глаза залеплены соцреализмом, а ее – нет. Она – другое поколение.
– Она проститутка! – Регина даже топает ногой от злости.
– Одно другому не мешает, – замечаю я.
«Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей».
Подушкина, безусловно, талантлива. А Регина просто мастеровита. Ее картины одинаковы, как прибрежная галька. А от картин Подушкиной вздрагиваешь.
Но все-таки Регина набила руку и могла бы неплохо зарабатывать, например, расписывать дачи у новых русских. Но амбиции не позволяют, будет она обслуживать каких-то «купи-продай». А я считаю: работать не стыдно. Микеланджело расписывал Сикстинскую капеллу, и ничего.
Мы сели пить чай. У Регины всегда есть вкусненькое, дети привозят. Но ей не интересны дети. Ей интересна только живопись, вернее, занятость. Важно что-то делать, взбивать из жизни коктейль, а не сидеть уткнувшись в телевизор.
Мы пьем чай. Я ее люблю, несмотря на то что немножко презираю. Так бывает. Разные чувства вполне уживаются в душе. Она мне близка, как родной человек, а родные ведь всякие бывают. Татьяна, например, любит своего сына-вора. И чем он хуже, тем его жальче.
Я рассказываю Регине о Вове, о краже. Регина бледнеет.
– Он придет и убьет тебя, – пугается она.
– За что?
– Он же уголовник. Какая ему разница… Деньги пропьет и придет за новыми.
– А убивать зачем?
– Чтобы не возникала.
Регина насмотрелась кино, но все равно неприятно.
– Гони ты эту Татьяну, – советует Регина.
– А Татьяна при чем?
– Он ей сын. Она его всегда покроет.
Я ушла в сомнениях. Сделала свой привычный круг и вернулась домой. В окнах горел свет. Откуда?
Я вошла в дом и увидела Татьяну. Странно. У нее выходной, она должна явиться завтра.
– Почему ты здесь? – удивилась я.
Татьяна грохнулась передо мной на колени одновременно с рыданием. Рыдала она с перерывами, как будто ставила точку: «А. А. А.».
Лица она не закрывала. Нижняя губа, растянувшись, делала петлю. Это было так неожиданно и театрально, что я рассмеялась.
– Простите меня, это мой сын взял деньги… – прорыдала Татьяна.
А то я не знала.
– Я могу сейчас объехать всех знакомых и собрать вам все до копейки… А. А. А.
– Да ладно, – сказала я. – Не надо объезжать. Отработаешь.
Татьяна продолжала рыдать, не могла остановиться.
– А Вова где? – спросила я.
– Уехал. Он уже дома.
– А как ты узнала, что он украл?
– Он сразу пошел в пивную и стал швырять доллары. Многие видели. Я позвонила родственникам, они пришли к нему и отобрали деньги. Тысячу он потратил, но остальные отдал добровольно.
– Как можно тысячу пропить за один вечер в твоей деревне? – удивилась я.
– А он всех поил. Он же добрый, Вова. Он очень хороший.
– Просто замечательный, – согласилась я.
Деньги привезли в Москву какие-то родственники Татьяны. Они рассказали, что пришли к Вове рано утром и прочитали ему нотацию. При этом пару раз дали в морду.
Они сказали: «Как ты мог так подставить свою мать?»
Вова был с похмелья, чувствовал свою вину и произнес фразу: «Я совершил необдуманный поступок». Надо полагать, что Вова покаялся таким образом.
Итак, деньги вернулись, Татьяна покорно отрабатывала долг. Мы обе делали вид, что все забыто, но осадок остался. Я не понимала, как может быть у такой верующей, чистоплотной, положительной Татьяны – такой сын. Он буквально тянул ее на дно. Татьяна только заработает, – он вытягивает деньги. С ним она никогда не всплывет. Вова – гиря на ее ногах. Бывает, судьба планомерно испытывает человека: муж умер, с тридцати лет живет без ласки, сын – алкаш, никакой любви, – один сумрак и долгая дорога в никуда.
Однажды я спросила:
– За что это тебе? Не знаешь?
– Знаю. За соучастие в убийстве.
Мои глаза стали круглыми, как колеса.
– Аборт – это что, по-вашему? Убийство, самое настоящее. А я – соучастник.
Значит, она считает свою судьбу наказанием за грехи.
– Ты в это веришь? – спросила я.
– Бог все видит. Бог шельму метит.
Татьяна меньше всего походила на шельму: красивая, умеющая любить. Могла бы получить совсем другую участь. Но как знать…
Татьяне раз в году полагался отпуск, и она уезжала домой. Так было всегда. Я ждала ее через месяц, но явилась она через неделю. Стояла в прихожей с красным носом.
Я выкатила удивленные глаза. Она включила актрису: всплеснула руками и фальшиво запричитала:
– А я сижу, думаю, как там моя дорогая Виктория, как она без меня…
Мне все стало примерно ясно. В течение недели Татьяна со всеми повидалась, удовлетворила ностальгию по родным местам, а дальше – какой смысл сидеть без денег? У меня она получает тысячу рублей в день плюс питание. А дома – та же самая колготня: сварить, убрать, – только бесплатно.
Второй вариант: Вова за неделю выкачал из нее все деньги, нужны новые. А где взять? Только здесь. Вот она и явилась. А Виктория – абсолютно ни при чем. Если бы можно было получать деньги и не видеть Викторию, – было бы много лучше.
Оба варианта можно объединить. Все упирается в деньги, вернее, в их отсутствие.
Татьяна здесь же в прихожей стала беспрерывно чихать и надрывно кашлять. Она чихнула раз сорок.
– Ты что, больная? – поняла я.
– От Вовы заразилась. У него этот страшный вирус. Я думала, пронесет, но он передается воздушно-капельным путем.
Можно было бы спросить: почему ты не переболела у себя, а привезла мне вирус с доставкой на дом? Но какой смысл спрашивать, если она уже стоит в прихожей. Татьяна просчитала: здесь она будет болеть за тысячу рублей в день, а дома – бесплатно. Значит, она бездыханно ляжет, а я ей за это плати и лечи. Но это не все. И я тоже заболею, и заражу всю свою семью.
Так и случилось. Вирус оказался какой-то особо ядовитый. Температура стояла под сорок, давление под двести. Ночью прилетала ворона и стучала в стекло. У меня на подоконнике стоял разросшийся фикус, и ворона думала, что это дерево, и хотела на него присесть. Я слушала в горячечном бреду стук о стекло, и мне казалось: это стучит мое сердце.
- Предыдущая
- 19/32
- Следующая
