Мои мужчины (сборник) - Токарева Виктория Самойловна - Страница 16
- Предыдущая
- 16/32
- Следующая
Валентина пришла в Пенсионный фонд оформлять пенсию, и тут выяснилось, что ее пенсия – кошкины слезы. На эти деньги можно только сварить супчик на воде с вермишелью и парой картошек. И тогда она зарыдала. Но как… Она буквально взвыла, как волк на луну. Точнее, как стая волков. Рухнула мечта на самостоятельность, на свободу, на достоинство. Впереди опять – борьба за выживание, как у того же волка, которого ноги кормят.
Валентина долго не ехала за вещами. А я как раз решила перебраться в ее комнату, поскольку ее комната была больше, светлее и лучше, чем моя.
Мне практически все равно где жить. Главное, чтобы было тихо, чтобы не мешали работать. Просто звук, типа собачьего лая, – мне не мешает, но организованный звук – музыка, например, – оттягивает от мысли, мешает сосредоточиться.
Для того чтобы переехать в комнату Валентины, мне надо было освободить шкаф. Я ждала, что она приедет сама и заберет свои вещи. Но время шло. Я решила аккуратно собрать ее пожитки, сложить в удобные объемные сумки и отнести в чулан.
Я открыла шкаф, и мне открылись сокровища Али-Бабы. На заработанные деньги она купила себе верхнюю одежду. Все было приобретено на ярмарке «Коньково», турецкого производства. Красота бросалась в глаза.
Вторая половина шкафа – была украдена у меня. Валентина этого даже не скрывала. Она экспроприировала вещи, которые ей нравились, и привела их в идеальный порядок. Выстирала и выгладила. Они смотрелись лучше, чем новые. Я не знала, как реагировать: с одной стороны, это мои вещи, взятые без разрешения, а с другой стороны – она вложила в их реставрацию столько труда и старания, что они перестали быть только моими. Они стали как бы общими. Я поразмыслила и решила: пусть забирает. Все-таки она пять лет у меня батрачила, любила Катю и практически освободила мое время для работы.
Я аккуратно сложила все это в сумку и отнесла в чулан. Туда же я отправила мои подарки. К Новому году я всегда дарила ей немецкую бытовую технику: мясорубку, пылесос и прочее. На дни рождения я дарила ей картины, чтобы она украсила свое будущее жилище. Не Пикассо, конечно, но и не поделки. Профессиональные художники.
Освободив шкаф, я переехала в новую комнату.
Утром я проснулась от солнца и от счастья: какая удобная кровать, какой прекрасный вид из окна… И почему я пять лет жила как солдат, спала на узкой койке, а Валентина расположилась как барыня? Потому что она и есть барыня по своей ментальности. А я – кусок теста, который уминают кулаками, а потом пекут пирог. А дальше – едят.
Чего-то не хватает в моем характере. Но это – наследственное. У меня и мать такая, и ее сестры, мои тетки. Мы все позволяем, чтобы на нас ездили, сидя на шее и свесив ноги.
А хочу ли я сама на ком-то ехать? Не знаю. Может, и хочу, но не на ком.
Валентина приехала через две недели и решительным шагом направилась в дом.
Я остановила ее и пригласила в чулан, который находился в отдельном строении.
– Иди сюда, – позвала я.
– Зачем? – насторожилась Валентина.
– Иди, иди…
Она вошла в чулан, весь заставленный ее вещами. Все поняла.
Валентина была уверена, что я не отдам ей подарки, поскольку мы расстались без моего желания, сугубо по ее инициативе. Она как бы нарушила договор. Но все стояло на месте: и картины, и техника в коробках, и украденные трофеи торчали из сумки. На ее лицо наползла гримаса, которую мне трудно описать.
Гримаса, как коктейль, смешала в себе многие чувства: благодарность, всепрощение и грусть.
Высокое всегда содержит в себе долю грусти, когда хочется заплакать.
Появился шофер, который привез Валентину, и стал таскать ее тяжелые сумки в свой газик. Ему пришлось сделать несколько ходок. Наконец все было вынесено и уложено в машину.
Настала пора прощаться. Мы с Валентиной вышли в деревья. Она приподняла свое круглое, очень русское лицо и проговорила:
– Чтобы здесь не было зла… – и притиснула кулак к груди.
Мы расставались без зла. Казалось бы, а как еще? Но у людей, потерпевших фиаско, зло – такая же обязательная приправа, как соль в пище. А фиаско терпят все, до одного. Хотя бы тем, что стареют.
Валентина выкатилась за ворота и уехала в свою собственную жизнь.
Далее у нее все сложилось вполне благополучно. Она стала давать частные уроки русского языка, то есть работала по специальности, развела сына с женой. Ее мечты сбылись.
Она пришла ко мне – ни кола ни двора. А ушла – с квартирой, пропиской и пенсией. Пусть по минимуму, но все есть. Полноценный гражданин.
Моя внучка выросла. Прошлое осталось в прошлом, а «что пройдет, то будет мило».
Где ты сейчас, Валентина? Ау…
После Валентины образовалась Татьяна. Она пришла ко мне в яркий солнечный день, – такая незаметная, что ее было трудно различить среди деревьев. Рост – полтора метра, вес – сорок пять килограммов, как у ребенка. На вид ей было лет сорок. Возможно, она была старше, но, как говорится, маленькая собачка до старости щенок.
Я подумала: а как же она будет убирать целый дом?
Для начала я поручила ей сделать генеральную уборку.
Когда она окончила работу, я не поверила своим глазам. Как будто в доме шуровала целая бригада китайцев. Чистота буквально бросалась в глаза. Окна и зеркала блестели, сверкали, сияли. Мягкая мебель дышала полной грудью. Появились краски доселе невиданные: в коврах проступили новые узоры, деревянные потолки приобрели оттенок старого золота. Татьяна их протерла шваброй, стоя на стремянке.
Я не узнала своего дома. Неужели это все сделала она одна своими тонкими ручками?
Я взяла ее не раздумывая.
Готовила Татьяна неважно, пришлось учить. Но ведь не бывает, чтобы все было одинаково хорошо. Что-то лучше, что-то хуже.
Татьяна была тихая, все время о чем-то страдала. Позже она рассказала мне свою трагедию: сын – тридцатилетний алкоголик, пьет по-черному, пропил в доме все: холодильник, мебель, газовую плиту. Напоследок содрал с пола доски и тоже продал. Живет в одних стенах. Она каждый месяц посылает ему сто долларов. Минимум, но на еду хватает.
– И когда это кончится? – спросила я.
– Никогда, – ответила Татьяна.
– Может, все-таки кончится…
У Татьяны лицо стало испуганным.
– Нет! Что вы! Он такой хороший… Он очень хороший…
Наверное, она решила, что я намекнула на самое страшное, но в таких случаях трудно сказать: что самое страшное – смерть или такая жизнь.
Я тяжело вздохнула. Я встречала алкоголиков, и я знала – это всегда трагедия для семьи. А для них самих – может быть, и нет. Всегда смещенное сознание, весело. Возможно, алкоголики сочувствуют нам, вечно трезвым. Мы преодолеваем жизнь с ясным сознанием. Это – как операция без наркоза.
Татьяна ходила с повешенным носом. В доме погода – как в Прибалтике. Редкое солнце.
Она приехала на заработки, чтобы скопить деньги и отремонтировать дом. Ее дом стоял на земле, почти без фундамента, как домик Нуф-Нуфа. Дунешь – и упадет. Так построили. Надо было укрепить фундамент, постлать полы, купить плиту, холодильник, телевизор – все, что полагается в нормальном доме. Все стоит денег, и Татьяна их собирала по копеечке.
Я дарила ей одежду, чтобы она не тратилась. Наряжать ее было очень приятно, на ней все хорошо сидело: изящная, хрупкая, с тонким лицом.
Катя любила с ней играть в игру: открой рот, закрой глаза.
Татьяна с ужасом покорялась, и Катя отправляла ей в рот ложку, в которой были перемешаны соль, растворимый кофе и перец.
Татьяна активно плевала во все стороны, я вставала на сторону Татьяны и давала ей дополнительные деньги за моральный ущерб. Эти деньги мирили Татьяну с изобретательной Катей.
Иногда Катя предлагала поиграть в косметический салон. Она делала крем, в который входили: зубная паста, жидкое мыло и собственные слюни. В оправдание Кати можно сказать, что она разрешала этим кремом мазать и себя тоже.
- Предыдущая
- 16/32
- Следующая
