Письма крови - Агамальянц Александр - Страница 34

• Предыдущая
• 34/39
• Следующая

Я убил почти всех. Один или двое сумели-таки убежать куда-то в ночную тьму. Не думаю, что им повезло намного больше, чем их друзьям в гостинице, хотя, и не сильно расстроюсь, если они все же смогли спастись. Чуть меньше повезло хроменькой девчушке-кухарке. Понимая, что убежать никак не получится, она попыталась спрятаться и переждать опасность. Будь я обычным человеком, у нее могло бы получиться, но судьба распорядилась иначе. Когда я ворвался в ее нехитрое убежище, девочка (впрочем, в ее возрасте многие уже становятся матерями) поспешила использовать последний аргумент для спасения жизни – дрожащими руками она стала стягивать одежду, причитая сквозь слезы: «Не убивайте меня, господин. Не губите!». Я с интересом наблюдал, поведение смертных на пороге этой самой смерти всегда удивляло и забавляло меня. Не исключено, что я немного завидовал им – ведь у меня же не было такой ситуации в бытность в людском обличье. Я не знал и никогда не знаю, что чувствует человек, стремящийся сохранить жизнь любым способом, какой бы пустой и никчемной она не была, в том числе, и для него самого.

Тем временем, настырная девчонка окончательно избавилась от одежды и стояла передо мной совершенно нагая. У нее была миниатюрная, крепко сложенная фигура, однако, лишенная излишней полноты, характерной для простых сословий. Небольшие груди с озорно торчащими сосками и аккуратный треугольник темных волос на лобке. Если не присматриваться, то плохо залеченный перелом в области лодыжки, причину ее хромоты, было практически невозможно заметить. При иных обстоятельствах она могла бы стать хорошей матерью в большой крестьянской семье… Я взял ее сразу же. В конце концов, она сама предложила. После всего я позволил себе задержаться на пару ночей, чтобы привести в порядок себя и одежду. Моя хромоножка оказалось на редкость старательной и покорной. Она тщательно отмыла мое тело и аккуратно заштопала одежду, не забывая ублажать меня всеми способами, на какие только хватало ее фантазии. Мне даже показалось, что ей начала нравиться роль моей рабыни. По прошествии трех ночей, в начале четвертой, милая девочка порадовала в последний раз, став моей пищей. И я продолжил свой путь.

43

Спустя еще немного времени я, наконец, добрался до вожделенной обители. Это было мрачное нагромождение невысоких и довольно грубых построек прямоугольной формы, частично расположившееся на небольшом скальном выступе, частично вырубленных в теле самой горы. Часть строений, находившаяся на выступе, окружала стена, такая же невысокая и грубая, как и они сами. Со стороны все дома выглядели совершенно заброшенными и пустыми. Видимо, вся жизнь монастыря проходила в помещениях, находившихся внутри скалы, в максимальном удалении от людских глаз, либо, и более вероятно, в близости к каким-нибудь дьявольским червоточинам в пространстве нашего мира, через которые в него сочится черная слизь адской скверны. Издали мне показалось, что некая вуаль покрывает монастырь, выделяя его темным пятном даже на фоне ночной темноты, и чем ближе я подходил, тем сильнее было это ощущение – будто сам воздух стал более густым и тягучим. Не доходя до ворот, хотя, я бы скорее назвал их калиткой, какого-то десятка шагов, я безумно захотел повернуть назад. Но это был не страх. Это было какое-то более… первобытное чувство, ранее незнакомое и неведомое.

Достигнув же ворот, я несколько минут мялся, не решаясь открыть их или даже просто постучать. Будто нищий студент-заучка перед дверью первой красавицы города, который не знает, чего он боится больше – что его прогонят или, наоборот, пригласят войти. Казалось, что в этом месте любые сомнения, страхи и пороки сами собой усиливаются во сто крат – вполне естественное опасение перед неизвестностью, которое я испытывал, приближаясь к обители, и сомнение в успехе моих поисков, также порожденное неизвестностью и неопределенностью, возле входа в нее стали просто невыносимым бременем. С каждой секундой я чувствовал себя все большим и большим ничтожеством, недостойным даже держать монастырь в поле зрения. Все самое отвратительное, что только было в моей душе, яростно рвалось наружу, чтобы окончательно разорвать мое сознание. Не знаю, помогла ли мне моя нечеловеческая сущность или же крупицы добродетели все же остались во мне и не позволили восторжествовать губительным силам, но, все же, я не побежал прочь от ворот и не бросился в пропасть под бременем накативших эмоций.

Вероятно, вы ждете, что я напишу, как воспрял духом и снес ворота с петель?

Увы, нет. В тот момент я был спокойнее и беспомощнее ягненка на бойне.

С большим трудом мне удалось сжать пальцы в кулак и постучать…

Минуты ожидания казались мне вечностью. Вечностью между жерновами безумной мельницы, неторопливо перемалывавшей мой разум и мою душу. Я был практически на грани полнейшего истощения, когда эти проклятые ворота наконец открылись. Передо мной предстал средних лет человек в одеянии монаха ордена святого Франциска Асиззского – клобук и ряса темно-коричневого цвета, веревка вместо пояса, сандалии четки. Даже вблизи он казался неотличимым от обычного нищенствующего церковника. Неотличимым ничем, кроме холодной колючей тьмы в глазах. Его взгляд настолько же отличался от взгляда человека, как и отличается взгляд любого из наших соплеменников, например. Но если в наших глазах можно найти только бесконечную пустоту тоски и скорби, то у моего привратника из них выглядывало зловещее небытие, алчущее поглотить все сущее без остатка. Несколько мгновений это небытие с интересом изучало меня, потом произнесло хриплым безучастным голосом: «Входи».

Я переступил порог и последовал за монахом по узким извилистым коридорам, едва позволявшим мне стоять в полный рост. Мы шли в полной темноте. Это не было для меня препятствием, но так же не стало бы и будь я смертным – пол и стены идеально ровные, без трещин или бугров, каковые должны были бы стать естественными спутниками прохода, вырезанного в горной породе. Судя по всему, мы направлялись куда-то вглубь этой самой породы, на первой же развилке свернув направо, хотя были где-то на полпути к основным строениям монастыря и поворачивать, по идее, было некуда. Тем временем, ощущение самоубийственной подавленности постепенно сменилось странной смесью томительной похоти и возвышенного блаженства. Даже я, будучи практически до пресыщенности искушенным в плотских утехах, чувствовал себя крайне неуютно.

Миновав ряд закрытых дверей, довольно тяжеловесных на вид, пройдя через несколько полупустых залов и свернув еще несколько раз направо, мы с моим совершенно безмолвным и бесстрастным проводником достигли лестницы с крутыми и узкими ступенями, ведущей куда-то бесконечно глубоко вниз. Здесь лжемонах оставил меня, жестом наказав спускаться в эту разверстую пасть первородной тьмы. Увы, душа моя, это не метафора – на лестнице я не видел дальше пары ступеней. Вскоре эта непроглядная противоестественная тьма поглотила меня, и я полностью потерял ощущение времени и пространства. Сколько спускался я? Возможно, несколько минут. Возможно, несколько часов. Возможно, несколько лет. В тот момент я поверил бы в любую версию, только бы иметь возможность хоть как-то уцепиться за привычный способ восприятия бытия. Все прочие ощущения также покинули меня. С какого-то момента стало казаться, что стены и потолок исчезли, и я, подобно канатоходцу, иду наугад сквозь пустоту. Я даже не решался прикоснуться к стене, чтобы развеять эту иллюзию, опасаясь, что она может оказаться правдой и, потеряв равновесие, я свалюсь в непроглядную черную бездну и останусь в ее чреве навеки.

• Предыдущая
• 34/39
• Следующая