Моряна - Черненко Александр Иванович - Страница 15
- Предыдущая
- 15/77
- Следующая
«Вот те и раз! Как же быть-то? — размышлял ловец, шагая по берегу. — Две сотни должно причитаться...»
В эту зиму он особенно отчаянно облавливал рыбные ямы, ходил на самые рискованные дела, надеясь, что к весне будет иметь и свою бударку, и свои сети, и свои снасти.
«И заимел бы, — уже примирялся с обсчетом Антон, — ежели не слегла бы Елена да не тянула сохранность...»
Ловец подходил к своей мазанке и только тут заметил, что в руке у него червонцы; беспокойно взглянув по сторонам, он поспешно сунул их за пазуху.
Когда Антон вошел в кухню, из горницы послышался слабый, дрожащий голос Елены:
— Антошенька...
— Я, — недовольно отозвался ловец.
— Антошенька...
— Ну?
— Есть хочется... Молочка бы мне...
Не отвечая жене, Антон вытащил из-за пазухи деньги и переложил их в карман шаровар; сняв ватный пиджак и швырнув его на скамью, прошел в горницу.
На деревянной кровати уже год лежала больная Елена: была видна только взлохмаченная голова рыбачки, а туловище под одеялом было почти неприметно — она, казалось, исхудала дотла, и кости ее словно усохли.
Возле кровати возилась пятилетняя Нина.
Антон выдвинул из-под стола самодельный дощатый сундучок, ушел обратно в кухню.
— Антошенька... Молочка...
Поставив сундучок на скамью, ловец отомкнул замок; среди разного инструмента он отыскал голубую банку из-под монпансье «Ландрин» и, пряча ее подмышку, прошел в угол, за печку.
Высыпав на стол аккуратно сложенные кредитные билеты и присоединив к ним только что полученные от Дойкина, Антон стал торопливо развертывать и подсчитывать их.
— Антошенька...
— Не мешай!
— Молочка бы...
— Погоди!
Отодвинув одну подсчитанную стопку денег на край стола, ловец зашептал:
— Это — на сетки...
Составляя вторую стопку, он еще тише прошептал:
— А это — на снасти...
Собрав остатки денег, он присел на табуретку:
— Ну, а это, скажем, на всякую мелочь: на ловецкий билет, на балберы, на сторожья...
На лбу у него набухла толстая, словно хребтина, жила.
— А на бударку?.. — Антон растерянно посмотрел на опустевший стол. — Может, я обмишулился?
Трясущимися руками он начал пересчитывать деньги.
— Антошенька, молочка...
Жила на лбу у Антона возбужденно задрожала.
— Молочка!.. — озлобленно передразнил он жену. — Фу ты, чорт... Со счета сбился!
И ловец снова стал проверять стопки денег. Выходило, как и прежде, — три стопки, а четвертой, на бударку, не хватало.
«Перед ледоставом, — сумрачно припомнил он, — так же вот получилось. А прошло четыре месяца... Три раза за эту пору с Алексеем Фаддеичем подсчитывался. Раз полную сотню целковых получил, потом сорок, сегодня семьдесят. А все одно и то же — на бударку нехватка».
— Молочка бы, Антошенька...
«Бударку целую съела со своим молочком! — гневно ответил он в мыслях жене. — Все молочка тебе! Год уж молочничаешь!..»
В кухню вбежала Нина и, увидев на столе деньги, радостно всплеснула ручонками:
— Мамка! У батяши, ой, сколько!..
Антон быстро подхватил дочь на руки и, пригрозив ей, шепнул на ухо:
— Конфетку куплю!
А Елена тянула свое:
— Молочка...
Загородив спиною стол, ловец сурово сказал:
— Денег, Елена, нету... — и погрозил дочке.
— А сохранность, Антошенька?
— Вся вышла...
Помолчав, Елена прерывисто заговорила:
— Алексея Фаддеича попроси... Даст!.. Под улов или как... Сходи!..
— Не даст теперь. В городе-то вон что творится — жмется он!..
— О-ох, Антошенька...
Посадив дочку на стол, Антон опять шепнул ей:
— За конфеткой сейчас пойдем, — и стал сызнова пересчитывать деньги.
Глава шестая
Над Островком мирно качались столбы дыма, — они тянулись из труб, едва приметных среди наваленного буграми на крышах снега.
Рыбачки готовили завтраки — жаренную на горчичном масле рыбу.
На берегу и в проулках было пусто; ловцы, взволнованные на короткое время событиями с Колякой, дойкинской лошадью, отсутствием Дмитрия, Василия и других, расходились по домам.
Тревога улеглась. Ловцы торопились к завтраку. Они должны спешно заканчивать зимний подледный лов — весна уже не за морями! — и начинать подготовку к весенней путине.
Одни, даже не отведав в это утро жареной рыбы, укрылись в амбары и начали перетряхивать сети, другие озабоченно ходили вокруг перевернутых вверх днищем посудин, намечая, как законопатить и осмолить их.
Глуша, проходя мимо дома, где жила сестра Дмитрия, увидела через низкий камышовый забор, как во дворе Елизавета с мужем торопливо разбирали под навесом сети.
«Жадюга! — обругала Глуша сестру Дмитрия и отвернулась. — Не подумает даже о своем брате: где он и что с ним»
И, не переставая размышлять о Дмитрии, еще быстрее зашагала...
Не доходя нескольких домов до Краснощекова, она встретила Василия Безверхова — члена правления районного кредитного товарищества ловцов. Он вместе с Дойкиным решал судьбы ловецких заявок на кредиты. Рассказав ему про неудачное посещение Дойкина, Глуша убеждающе попросила:
— Поговорил бы ты с ним, Вася.
— О чем?
— Да о лошади! Ты ведь с ним как брат-сват.
— А ты еще раз сама сходи к нему да попроси по-хорошему, без всяких приказов Андрей Палыча. Сама попроси! — Василий поспешно разгладил реденькую рыжую бородку и так же поспешно зашагал в сторону берега.
«Подхалим дойкинский!» — подумала Глуша о Василии и заспешила к Захару Минаичу.
Краснощекова застала она одного; он сидел за столом и, то и дело нагибаясь, разглаживал омертвевшие ноги.
— Доброе утро, Захар Минаич, — приветствовала его Глуша.
— Здравствуй, дочка, — и Краснощеков, подхватив ноги под колени, вдвинул их под стол; был он в одних сподниках и нижней рубахе.
Заметив это, Глуша смутилась, но Краснощеков указал глазами на табурет:
— Садись, дочка. Чего скажешь?
— Просьба, Захар Минаич, у меня. — Глуша опустилась на табурет. — К батяше хочу на маяк съездить. Лошадь мне бы на часок-другой.
— А что с батькой?
— Ничего... — Глуша потупила глаза. — Митрий Казак там. С относа...
-— Аа-а... — Краснощеков ухмыльнулся. — Митрий... Знаю, слыхал...
Он отряхнул пышную, по пояс, бороду.
— Захар Минаич, — Глуша приподнялась, — не откажи! Я за камышом потом съезжу для вас, как тогда ездила.
Краснощеков, слегка покачиваясь, продолжал разглаживать под столом ноги.
— Маловато тогда, дочка, привезла.
— Еще раз съезжу, Захар Минаич!
— Коли так, ладно, уважу.
И, вынув из-под стола руки, Краснощеков положил их на клеенку, — были они мясистые, в густой рыжей шерстя.
Кивнув та окно, он спросил:
— А с Колякой как там? — И у него дрогнули сытые, розовые щеки. — Какие разговоры идут? Что там?
— Ничего...
— Что говорят-то ловцы?
Глуша непонимающе посмотрела на Краснощекова.
— Ну, все-таки, что же говорят? — допытывался он. — Дурное чего-нибудь, или что?
Еще раз взглянув на Захара Минаича, Глуша нерешительно сказала:
— Говорят, что жалко Коляку... И еще: диву даются, как это его в относ не угнало...
— А дурного, дурного чего-нибудь не слыхала? Попался, может, в чем-то он, что-то сделал...
— Не слыхала, Захар Минаич. Все время на улице была, на берегу потом, а такого ничего не слыхала.
— Ага! Ну, так... — И, сразу подобрев, он снова отряхнул пышную бороду... — Найди Илью, он, должно быть, у Коляки, и скажи, чтобы запряг тебе жеребчика.
— Благодарствую, Захар Минаич!
— Ладно, сочтемся...
Когда Глуша вышла из горницы, Краснощеков почувствовал, что ноги его будто начинают оживать.
— Ну, слава богу! — он облегченно вздохнул и перекрестился на множество икон, которые, словно иконостас в церкви, были расположены по обеим стенам правого угла. — Кажется, с Колякой благополучно. И Глуша сейчас говорила, и Илья... Должно, Марфа напутала.
- Предыдущая
- 15/77
- Следующая
