Сестрица пела целый день,
        Печалясь и тоскуя;
 К ночи вздохнула: «Дребедень!
        Слова весёлы всуе.
 К тебе ещё печальней песнь 
        Назавтра обращу я».
    Кивнул я, слышать песни той
        Не чувствуя желанья.
 Из дома утренней порой
        Ушёл я без прощанья.
 Авось, пройдёт сама собой
        Тоска без потаканья.
    Сестра печальная! Узнай:
        Несносны эти ноты!
 Твой хмурый дом совсем не рай,
        Но нет тебе заботы.
 Лишь засмеюсь, хоть невзначай,
        Ревёшь тогда назло ты!
    На след’щий день (прошу простить 
        Моё произношенье)
 Мы в Садлерс Веллсе посетить 
        Решили представленье
 (В сестре весёлость пробудить
        Должно же впечатленье!).
    С собой трёх малых звать пришлось —
        Каприз весьма понятный, —
 Чтоб меланхолию всерьёз
        Отправить на попятный:
 Спортивный Браун, резвый Джонс,
        А Робинсон — приятный.
    Я сам прислуге дал понять,
        Какие выраженья
 Способны жалобы унять,
        Как масло — вод волненье;
 Лишь Джонсу б даме дух поднять
        Достало обхожденья.
    Мы чушь несли про день и вид
        (Следя её отдачу),
 Провентилировав «on dit»
        И цены кож впридачу;
 Сестрица ныла: «Всё претит...
        Не забывай про сдачу».
    «Бекаса ешь — остынет он.
        Ах, ах! Венец природы!» —
 «Мост Ахов, господа, смешон;
        В Венеции всё воды...» —
 Такой вот Байрон-Теннисон
        (Вполне во вкусах моды).
    Упоминать и нужды нет
        Что слёзы в блюда нудно
 Лились, что скорбный наш обед 
        Глотать нам было трудно
 И стать одною из котлет
        Желал я поминутно.
    Начать беседу в сотый раз
        Хватило нам терпенья.
 «У многих, — подал Браун глас, —
        Встречаются влеченья
 К рыбалке, травле... А у вас
        Какие предпочтенья?»
    Она скривила губы — так
        Мы в пальцах кривим ластик:
 «Ловить на удочку собак,
        Стрелять по щукам в праздник,
 По морю прыгать натощак.
        Мне кит — что головастик!
    Дают-то что? “Король... ах, Джон”? —
        Заныла, — Скука, позы!»
 И, как всегда, тяжёлый стон,
        И вновь ручьями слёзы.
 Вот взвился занавес вдогон
        Помпезным фуриозо.
    Но смехом дружный наш раскат
        Она не поддержала.
 Перевела в раздумье взгляд
        С оркестра к балкам зала; 
 Произнесла лишь: «Ряд на ряд!» —
     Отчего так, что Поэзия никогда не была подвергнута тому процессу Разбавления, который с такой выгодой показал себя в отношении сестринского искусства, Музыки? Разбавляющий вначале подаёт нам несколько нот какой-то хорошо известной Мелодии, затем дюжину тактов собственного сочинения, затем ещё некоторое количество нот первоначального мотива и так далее попеременно; таким образом он оберегает слушателя если не от малейшего риска признать пьесу сразу, то по крайней мере от чрезмерного волнения, которое способна вызвать её передача в более концентрированном виде...
Воистину, подобно тому как прирождённый эпикуреец любовно медлит над ломтем превосходной Оленины и при этом всеми фибрами души словно шепчет: «Excelsior!», — однако прежде чем приступить к лакомству, проглатывает добрую ложку овсяной каши; и подобно тому как тонкий знаток Кларета позволяет себе лишь чуточку пригубить, а потом уж пойти и выдуть пинту или более пива в буфете, точно также и —
  Не звал я дорогой Газели
        В свою конюшню. Мил товар, 
 Да вот торговцы оборзели —
        От этих цен бросает в жар.
    Меня утешить томным оком
        Примчался с улицы сынок.
 Подбитый где-то глаз уроком
        Послужит, жаль, на краткий срок.
    Едва обняться мы посмели —
        На шею сел мне сорванец.
 Да что со мною, в самом деле?
        Пора встряхнуться, наконец,
    И тёмный рок томатным соком
        Запить для верности слегка,
 И закусить бараньим боком,
        И ждать взросления сынка [67].
             Ах, на этой скамье
            Тою давней весной
       Аталанта ведь не
            Тяготилася мной,
 И в ответ мои нежные речи не звала «чепухою одной».
          Я ей шарфик купил,
            Ожерелье и брошку, —
       Всё надела, мой пыл
            Оценив понемножку;
 И под императрицу она неспроста причесалась в дорожку.
    В театральный салон
            Я привёл мою пери;
       Издала она стон —
            И мгновенно за двери:
 Духота, мол; одна толчея, и несносен ей этот Дандрери.
          «О, счастливчик, постой!
            По тебе эти стоны! —
       Так я мнил той порой,
            Помня флирта законы. —
 Плеск и блеск! (Девонширский рыбак так, случится, похвалит затоны.)
          И воскликнет любой:
            „Ну, счастливчик вы наш!“,
       Как с невестой такой
            Подойдёт экипаж,
 Когда бел ещё свадебный торт и пока желтоват флёрдоранж!»
          Тот тягучий зевок!
            Тот слипавшийся глаз!
       Тех фантазий поток,
            Что блаженство припас!
 Уложил меня взор её вскользь и пришибла слеза напоказ.
          Видел, видел вполне
            (Сомневаться негоже)
       И томленье по мне,
            И тоску. Только всё же
 Оглашенье ли мне предпочесть? Ведь лицензия выйдет дороже.
          «Как Геро, ты возжги
            Мне торшер Афродиты;
       Пусть не видно ни зги —
            Доплыву». — «Да поди ты…»
 Что такое?! Но дальше слова были громом колёс перекрыты… 
[68]