Дом на городской окраине - Полачек Карел - Страница 73

• Предыдущая
• 73/116
• Следующая

В постель лег со вздохом удовлетворения: ну вот, опять мы дома… и стал листать купленные на улице газеты. Читал, что производятся консервы на случай войны, что жена адвоката под гипнозом свидетельствовала против собственного мужа, читал о конфирмации под охраной жандармов, о личинках майского жука, которые расползлись по парку, о том, как на одну женщину напал олень в пору течки и она спаслась от него в последнюю минуту, вскарабкавшись на дерево.

Михелуп пробормотал: «Когда уже вы оставите меня в покое», зевнул и погасил свет. В наступившей темноте все вещи сбивчиво, лихорадочно заговорили. Мебель принялась потрескивать. В ванной, падая в умывальник, мелодичным аккордом звенели капли. Карманные часики тикали, как птичка, заговорившая со сна. Тьма шумела, точно вспененная вода.

Михелуп прикрыл глаза и стал думать о мотоцикле, о детях и о жене. В уме подсчитал, что машина уже заставила его наделать кучу трат, хотя он ею еще как следует не попользовался. Всего перед несколькими людьми похвастал дешевой покупкой, да и те, пожалуй, недостаточно ее оценили. Михелуп морщил в потемках лоб, размышляя о тратах, связанных с двойной перевозкой машины. Что поделаешь, зато вещь замечательная, любой это признает. Нет, лучше не думать… Главное, чтобы дети не поранились, особенно Маня, эта сумасбродная девчонка… Ему хотелось, чтобы они вели себя смирно и были вежливы с тетей Фрони и ее дочерью Ирмой. Странные они женщины, все им кажется, будто кто-то их преследует. Нелегко с ними жить, но Руженка тактична и умеет избегать столкновений.

Ясная полоса света раздвинула тьму, медленно проплыла по потолку и пропала в углу. Под окном послышались голоса.

— Кто это опять колобродит? — нервно проворчал бухгалтер. — И зачем только шляются по ночам! Я же лежу в постели, почему не может лежать в постели и весь свет? Так-то.

Руженка, говорю, ты должна поддерживать с родственниками наилучшие отношения. Будь мудрой, а если что, — лучше уступи. Кто хочет жить с родственниками в мире, кое-что должен и проглотить. Не могу же я оплачивать дачу за целых восемь недель! Да, что я еще хотел? Просто удивительно: только прикоснешься к какой-то мысли, как она вдруг тихо уплывает куда-то вдаль. И никак ее не удержать…

Жениха… Где я достану ей жениха? Однако ловко я все устроил с мотоциклом… Все-таки она разрешила поставить у них машину, а я таким образом сэкономлю на гараже. До чего бы я дошел, если бы стал платить за такие бесполезные вещи? Но… кому я покажу мотоцикл, если его не будет в доме? Никто не похвалит меня за выгодную покупку… Просто удивительно: покупаешь вещь — и никакого проку… Только бы никто его не испортил…

Он поймал себя на том, что в последнее время больше всего думает о мотоцикле и только во вторую очередь о детях и жене. Машина стала в доме главным лицом. Казалось, мотоцикл хочет, чтобы вокруг него танцевали.

— Получишь все почести, какие тебе причитаются, — обратился бухгалтер к мотоциклу. — Об одном тебя прошу: не вводи меня в напрасные расходы. Понял? Я не могу сорить деньгами…

В эти дни Михелуп жил свободно, не подчиняясь никакому строго установленному распорядку. Минутами он ощущал себя гимназистом, снимающим меблированную каморку, где всегда царит хаос — разваленные перины, разбросанные бумаги, остатки ужина. У него даже возникало чувство, будто на его плечах буйная голова гимназиста, над которой где-то высоко витают блистательные, неопределенные надежды. Он легко двигался, был склонен к шутливым беседам, с лица его исчезло озабоченное выражение вечно торопящегося отца семейства; и даже показалось, будто у него много лишнего времени.

Обедать он ходил в дешевые рестораны, где служащим частных фирм предлагают еду по сниженным как для простого люда ценам. Сидел под гипсовым бюстом исторической личности, глотал суп с лапшой и свиное ребрышко с кнедликом, пил хорошее пиво и плохой кофе. Ругал еду, препирался с официантами из-за нерадивого обслуживания, но прекрасно себя чувствовал среди скатертей в пятнах, развешенных по стенам рекламных плакатов, рядом с оркестрионом и маленькими металлическими кассами для сбора средств на общенациональные нужды.

Он заводил неторопливые разговоры с соседями по столу и заодно с ними поносил дурную еду, жару и общественные злоупотребления. При случае был готов похвастать фотографиями своего семейства. Любому, кто соглашался уделить ему внимание, до небес превозносил свою жену и удачных детей. Правда, обедающие слушали вполуха, с утомленными лицами. Чужое семейное счастье не вызывало в них понимания; возможно, он заинтересовал бы их рассказом о страданиях, неприятностях и семейных горестях — чужое благополучие навевает скуку.

Вечером он бродил по улицам, чуть сдвинув шляпу на затылок, помахивая тросточкой и тихо насвистывая. Его привлекали вывески, зазывающие в увеселительные заведения, но он всегда находил в себе силу одолеть искушение. Он заглядывал в освещенные окна кафе и в уме подсчитывал, сколько дохода может оно приносить. Иной раз ловил себя на том, что размышляет о каком-нибудь стоящем на улице мотоцикле. Подходил к нему, трогал блестящие трубки и оглядывался, нет ли поблизости владельца, чтобы завести профессиональный разговор. Тогда он похвалит машину, признает ее достоинства, но не сможет сдержаться, чтобы не высказать мнение, что его мотоцикл превосходит все другие марки. Михелуп приходил в веселое настроение и про себя обращался к своему мотоциклу, называя его самыми ласковыми именами.

«Хорошо ли ему там, — беспокоился бухгалтер, — все ли с ним в порядке? Пусть только никто к нему не прикасается! Если что случится, я… Ох, тогда они узнают почем фунт лиха!»

Так он и двигался по кругу — от канцелярии к дешевому ресторану, от ресторана к своей квартире, бодрый, всегда в хорошем настроении. Но в один прекрасный день он получил из окружного городка письмо.

Разорвав конверт, Михелуп узнал почерк сына, очкастого гимназиста.

Иржик писал:

Михелуп удовлетворенно покивал, мысленно обращаясь к сыну: «Рад слышать, мой мальчик, что и во время каникул ты не забываешь о науках. Так и действуй, чтобы чего-то в жизни добиться и чтобы я мог с гордостью смотреть на любого человека. Тогда уж коммивояжер Кафка со своей похвальной грамотой ничего нам не докажет!»

Следующие строчки были от Мани. Она писала:

«У девочки в голове одни глупости, — рассердился бухгалтер, — уж и не знаю, что с этим ребенком делать! Просто невероятно, какая ерунда лезет ей в голову, и почерк некрасивый, точно у первоклассницы. Ну, погоди! Уж я тебя научу порядку!»

Далее следовало несколько строк от жены. Ее сообщение было сумбурно и сбивчиво. Ружена писала о каком-то недоразумении между тетей и ею, обеспокоенный Михелуп почувствовал, что главную роль в семейных неурядицах играл мотоцикл. Жена настоятельно просила его приехать. «В этом доме я не останусь и часу!»

«Почему? Что случилось? Чепуха какая-то… Теперь, в середине лета вернуться в Прагу?

Абсолютно исключено, моя дорогая! Что бы я с вами тут делал? По-вашему, дети должны остаться без свежего воздуха? Слышали вы когда-нибудь подобную бессмыслицу? Где вы сейчас живете, там и останетесь! Мое слово — закон…

• Предыдущая
• 73/116
• Следующая