Все предельно (сборник) - Кинг Стивен - Страница 56

• Предыдущая
• 56/114
• Следующая

— Вы меня заинтриговали.

— Надеюсь на это, — Шарптон закурил. — Искренне надеюсь. Ты — первоклассная находка, Динк. Я сомневаюсь, что ты мне поверишь, но это так.

— Так о каком предложении вы говорили?

— Скажи мне, что случилось со Шкипером Браннигэном.

Мои худшие предположения подтвердились. Он не мог знать, никто не мог, но как-то прознал. Тело у меня онемело, голову сжало обручем, язык прилип к небу.

— Давай, рассказывай, — голос доносился из далекого далека, глубокой ночью так слышен голос диктора радиостанции, работающей на коротких волнах.

Язык вернулся на положенное ему место. Для этого потребовались немалые усилия, но я справился.

— Я ничего не делал, — и мой голос, похоже звучал на той же гребаной волне. — Со Шкипером произошел несчастный случай, вот и все. Он ехал домой и слетел с дорого. Автомобиль перевернулся и упал в Локерби Стрим. В легких нашли воду, то есть он утонул, но в газетах писали, что он бы все равно умер. Потому что до того, как автомобиль упал в реку, ему снесло полголовы. Так, во всяком случае, говорили. Некоторые полагали, что это не несчастный случай, что он покончил с собой, но я не верю. Шкипер… слишком много удовольствия он получал от жизни, чтобы наложить на себя руки.

— Да. И часть этого удовольствия он получал за твой счет, не так ли?

Я не ответил, но губы у меня дрожали, а на глазах навернулись слезы.

Мистер Шарптон наклонился ко мне, положил руку мне на плечо. Такого и следовало ожидать от мужчины в возрасте, сидя рядом с ним в салоне его большого немецкого автомобиля на пустынной автостоянке, но я знал, что он прикоснулся ко мне совсем по другому поводу, не подкатывается. Его прикосновение бальзамом пролилось на сердце. До того, как он прикоснулся ко мне, я и не знал, как же мне тоскливо. Иногда этого и не знаешь, думаешь, что это твое естественное состояние, по-другому и не бывает. Я опустил голову. Всхлипывать, рыдать не стал, но слезы потекли по щекам. Мечи на его галстуке раздвоились, потом растроились, на месте каждого появилось три.

— Если ты боишься, что я — коп, то напрасно. И я дал тебе деньги… то есть ни о каком обвинении речи быть не может. Да и в любом случае, никто бы не поверил тому, что в действительности произошло с молодым Браннигэном. Даже если бы ты во всем признался по общенациональному ти-ви. Поверили бы?

— Нет, — прошептал я, потом добавил, уже громче. — Я терпел, пока мог. Наконец, не выдержал. Он заставил меня, сам на это нарывался.

— Расскажи мне, что случилось, — повторил мистер Шарптон.

— Я написал ему письмо. Особое письмо.

— Да, очень даже особое. И что ты в него вставил, чтобы оно сработало только на Шкипера?

Я понимал, о чем он, но этим дело не ограничивалось. Персонифицируя письма, ты усиливаешь их мощность. Они становятся смертельными, не просто опасными.

— Имя его сестры, — вот тут думаю, я сдался на его милость. — Его сестры, Дебби.

Во мне всегда была какая-то сила, в принципе, я это знал, но понятия не имел, как ей пользоваться, как она называется, и что все это значит. Я также знал, что не стоило мне кичиться этой силой, потому что у других людей она отсутствовала напрочь. Я думал, если тайное стало бы явным, меня отправили бы в цирк. Или в тюрьму.

Я помню, как однажды, помню смутно, мне было годика четыре, это одно из моих первых воспоминаний, я стоял у грязного окна и смотрел во двор. Видел там колоду для рубки дров и почтовый ящик с красным флагом, то есть происходило все в доме тети Мабел, в деревне. Мы там жили после того, как сбежал мой отец. Мать нашла работу в «Булочной-пекарне Харкервиля» и вскоре мы вернулись в город. Мне тогда было чуть больше пяти. Мы жили в городе, когда я начал ходить в школу, это я знаю точно. Благодаря псу миссис Буковски: мимо этого гребаного людоеда мне приходилось ходить пять дней в неделю. Никогда не забуду эту тварь. Боксер с белым ухом. Он навсегда поселился в стране памяти, о которой упоминал мистер Шарптон.

Так вот, я смотрел в окно, а на верхней панели окна жужжали мухи, вы, конечно, знаете, как они жужжат. Звук мне не нравился, но достать их я не мог, даже свернутым в трубочку журналом, чтобы перебить или разогнать. И вместо этого я пальцем нарисовал на грязном стекле два треугольника, а потом круг, который соединил треугольники. Как только я это сделал, как только подушечка моего указательного пальца дорисовала круг, все мухи, четыре или пять, мертвыми попадали на подоконник. Большие, как фасолины, черные фасолины, которые вкусом напоминают солодку. Я поднял одну, пригляделся, не нашел ничего интересного, бросил на пол и продолжил смотреть в окно.

Что-то подобное и потом случалось время от времени, но не с какой-то целью, не потому, что я захотел, чтобы это произошло. Насколько я помню, впервые, до Шкипера, я использовал заложенную во мне силу против пса миссис Буковски. Она жила на углу нашей улицы, тогда мы арендовали дом на Дагуэй-авеню. Пес был жутко злой и опасный, и все дети Уэст-Сайда боялись этой твари с белым ухом. Мисс Буковски держала ее на веревке во дворе, и боксер обгавкивал каждого, кто проходил мимо. Не просто обгавкивал, как некоторые собаки, в его лае ясно слышалось: «Если б ты попал во двор или я оказался на улице, ходить тебе без яиц, козел». Однажды пес сорвался с веревки и покусал разносчика газет. Любую другую собаку за это усыпили, но сын миссис Буковски был начальником полиции и как-то все уладил.

Я ненавидел боксера так же, как ненавидел Шкипера. Полагаю, в определенном смысле он тоже был Шкипером. Мне приходилось проходить мимо дома миссис Буковски по пути в школу. Конечно, я мог обойти квартал с другой стороны, но тогда бы меня прозвали сосунком, да и дорога заняла куда больше времени. И всякий раз я ужасно боялся, что псина сорвется с веревки. Она так яростно гавкала, что пена летела во все стороны. Иногда боксер рвался к забору с такой силой, что у него подсекались лапы и он падал на землю. Кто-то находил это забавным, но только не я. Я боялся, что веревка (не цепь, а старая веревка) в один прекрасный день оборвется, боксер перепрыгнет через низкий забор из штакетника, который отделял двор миссис Буковски от Дагуэй-авеню, и вцепится мне в горло.

А потом однажды утром я проснулся с идеей. Готовой идеей. Я хочу сказать, мне ничего не пришлось додумывать. Я проснулся с ней, как нынче иной раз просыпаюсь со стоящим колом членом. Проснулся в субботу, очень рано, но солнце уже поднялось. В этот день я мог не появляться рядом с домом миссис Буковски, если бы не хотел, но как раз в эту субботу мне не терпелось пойти туда. Я скоренько вылез из постели. Оделся. Торопился потому, что боялся забыть идею. Мог забыть… как забываются сны, с которыми просыпаешься (или как опадает член, если переходить к реалиям жизни), но в тот момент все держал в голове, до мельчайших подробностей: слова, треугольники, завитки, особые круги, связывающие отдельные элементы воедино… два или три, частично накладывающиеся друг на друга, повышающие действенность.

Я проскочил через гостиную (мать спала, я слышал ее похрапывание, а розовая униформа, в которой она работала в булочной, висела на крючке в ванной) на кухню. Около телефона там висела грифельная доска, на которой мать записывала нужные ей телефоны и намеченные дела (конечно, не «ДОСКА ЗАКАЗОВ ДИНКИ», но нечто похожее). Я задержался на несколько секунд, чтобы взять кусок розового мела, который болтался на нитке. Сунул его в карман и вышел за дверь. Я помню то прекрасное утро, прохладное, но не холодное, небо такое синее, словно его только что вымыли дочиста. На улице не было ни души, сами знаете, по субботам, если есть такая возможность, люди любят поспать.

Собака миссис Буковски не спала. Черта с два. Этот пес честно исполнял свои обязанности. Увидел меня сквозь зазоры между штакетинами и рванулся к забору, натянул веревку до предела, а может и еще сильнее, словно какая-то часть его собачьего мозга знала, что сегодня — суббота, и мне делать тут нечего. Веревка потянула боксера назад, он чуть отбежал и вновь рванулся к забору, лая до хрипоты, нисколько не боясь, что ошейник задушит его, перетянув горло. Полагаю, миссис Буковски привыкла к этому лаю, может, он ей и нравился, но я никак не мог понять, почему это безобразие терпят соседи.

• Предыдущая
• 56/114
• Следующая