У обелиска (сборник) - Перумов Ник - Страница 18
- Предыдущая
- 18/126
- Следующая
И вот что меня удивило: наша Нина – настоящая красавица по сравнению с ней, да и со всеми нами, а мальчишки ее вчера почему-то сторонились. Она и теперь сидела так, что выглядела не медсестрой, а киноактрисой. И форма-то у нее точно такая же, как у всех, моя даже новее, и чулки самые обычные, а положит ногу на ногу, откинется на спинку стула, затянется папироской – и глаз не оторвать. И не портят впечатления ни выцветшая слегка гимнастерка, ни несуразная юбка, ни массивные кирзовые сапоги. Но вот поостереглись вчера новобранцы пригласить ее на танец. Конечно, виной тому мог быть и возраст – на вид Нине было близко к тридцати, а может, и чуть больше. Но что-то не верилось мне, что только из-за этого ни один не рискнул к ней подступиться.
Лизка, наконец, закончила и продемонстрировала нам свои художества: на большом ватманском листе аккуратными печатными буквами был написан указанный политруком абзац из устава: «Упрека заслуживает не тот, кто в стремлении уничтожить врага не достиг цели, а тот, кто, боясь ответственности, остался в бездействии и не использовал в нужный момент всех сил и средств для достижения победы». Прихлебывая горячий чай с шоколадкой, мы показали ей – здорово, молодец, садись уже рядышком! Лизка вытерла влажным полотенцем перепачканные гуашью пальцы, но что-то ее, видимо, не устроило, она сунулась в свою тумбочку и вдруг, надув губки, застыла.
– Платьишко… – невпопад сказала она.
– Чего там? – вытянула шею Нюрка.
– Я говорю, когда шла в военкомат, верила, что война долго не продлится, что скоро все закончится, – вздохнув, посетовала Лизка. – Платьишко с собою взяла – думала, принаряжусь, когда повод будет, пройдусь по улице с молодым и красивым… Третий месяц с собою вожу.
– А что же вчера не надела? – вздернув брови, поинтересовалась Нина; она снова курила, лениво откинувшись на спинку стула и едва заметно покачивая ногой.
– Вчера – разве повод? – удивилась Лизка. – Это так, ерунда. Такие платья нужно надевать либо на большой праздник, либо для любимого. – Она вынула из тумбочки платье, расправила на вытянутых руках и, склонив голову набок, внимательно на него посмотрела. – Хотя…
Забыв похвастаться перед нами, попозировать, вообще забыв, что в руках у нее нечто легкое и воздушное, она плюхнулась на мою койку, прижала кулачки к коленкам – платье, разумеется, мялось, но Лизка была слишком увлечена воспоминанием, чтобы обратить на это внимание.
– Однажды я и впрямь надела его на свидание. Думала, для милого стараюсь. – Она хихикнула. – В прошлом мае дело было. Солнышко такое, вишни цветут… А у нас в городе есть скверик – три березки, две скамейки. Ну, вот там и договорились встретиться. Бегу-ууу! – ну, потому что опаздываю маленько. Гляжу – сидит уже, ждет. Дай-ка, думаю, сюрприз устрою, глаза ему из-за спины закрою ладошками. Ну, и крадусь, значит, потихонечку. А он переживает, бедный, ерзает – то на часы смотрит, то по сторонам, а назад-то оглянуться не догадывается. Костюм на нем такой хороший, причесочка… И ерзает, ерзает, места себе не находит. Я уж было совсем до лавочки-то подкралась… И тут он ка-а-ак пукнет!
Я поперхнулась чаем и мгновенно покраснела, Нюрка взвизгнула от восторга – и давай хохотать в голос, Нина, недовольно морщась, быстро затушила папиросу и строго сказала:
– Лизка, зараза такая, предупреждать надо! Я думала, ты про романти?к…
– Ну, так и я думала, что у нас с ним романтический вечер будет! – охотно согласилась Лиза и сдунула со лба белобрысую челку.
– И чего дальше было? – фыркая и обмахиваясь платочком, спросила Нюра.
– Да ничего не было, – ответила Лизка, пожав плечами. – Я так и не смогла к нему подойти. – Она снова хихикнула. – Я ж впечатлительная: как представила себе, что мы с ним в кино сидим или под ручку идем, а у меня в памяти – как он ерзает на скамейке… Я ж не удержалась бы, принялась бы прыскать со смеху! А как ему объяснить? В общем, я бочком-бочком, да скорее оттуда, пока он не оглянулся. – Она убрала платье и, наконец, подсела к столу. – С тех пор его и не надела ни разу…
Нюра собиралась еще что-то спросить, но тут с улицы, издалека, донеслось в плотно занавешенное окно:
– Нина-ааа!!! Найдите Нину! Срочно вниз!
Конечно же, мы сперва все дружно кинулись к окошку, отогнули светомаскировку – вот тогда-то я впервые и увидела немца. Четверо наших солдат в касках и с винтовками бегом тащили на растянутой плащ-палатке «языка» – раненого фашистского офицера. По узенькой, совсем темной по причине ранних сумерек перпендикулярной улочке, словно наперерез им, мчались командир батальона и начальник штаба. Но, конечно же, не наперерез, а просто тоже спешили в госпиталь – видимо, немец был так тяжело ранен, что следовало поторопиться.
– Фффуххх, – надув щеки, Лиза отвернулась от окна и присела на подоконник.
– Ты что? – Поскольку солдаты уже внесли немца внутрь, я тоже отлипла от стекла, поправила светомаскировочное полотно; Нины в классе не было – исчезла быстро и бесшумно, я даже не заметила.
– Ребята на ту сторону ходят, только когда что-то намечается, – объяснила Лиза и на секундочку зажмурилась, помотала головой. – Я все жду-жду, когда наши-то в атаку пойдут… А мы отступаем, отступаем…
Сердобольная Нюра, не зная, чем утешить, и не умея найти подходящих слов, просто погладила ее по голове большой ладонью.
Той же ночью я долго не могла уснуть. Вдалеке погромыхивало, но отсюда было не понять, наши пушки ведут артобстрел или гитлеровские. Было боязно: а вдруг прямо сейчас начнется то, о чем говорила Лизка? Вдруг сейчас, сию минуту, на позиции наших мальчишек поползут танки, бросятся полчища врагов в зеленоватых шинелях?
От шинелей мысль перескочила к взятому в плен немцу, а от него – к Нине. Слишком много накопилось мелочей, не дающих мне покоя. Почему Нина такая? Вроде дружелюбная вполне, но вот поморщилась вчера недовольно – а у меня аж сердце зашлось! Солдатики наши ее сторонятся… А шоколадка, брошенная на стол так небрежно, будто это пустой фантик от конфеты? А ее изящные позы, а горделивый поворот головы?
Наши койки были поставлены попарно – Нюра и Нина спали по ту сторону штабелей из школьных парт, мы с Лизкой по эту, и я не утерпела, потянулась к соседке, потеребила жесткое казенное одеяло из серого войлока.
– Лизок, спишь? – прошептала я и, дождавшись невнятного ответа, едва слышно проговорила: – Вот Нина – обычная медсестра, а паек у нее – офицерский. Почему?
Лиза хмыкнула и приподнялась на локте, посмотрела на меня с сонной усмешкой.
– Обычная? Ты это серьезно?
Я хорошенько задумалась. Ну, может, и необычная – в ушах до сих пор стоял крик комбата, требующего Нину срочно, немедленно. Может, очень хорошая медсестра, раз именно ее вызвали в такой ответственный момент: как бы серьезно ни был ранен немец, минут через десять после исчезновения Нины в палате внизу его голос каркал вполне бодро – я же не утерпела, спустилась послушать, о чем его будет спрашивать командир батальона, но так ничего и не поняла. Ладно, пусть она такая прекрасная медсестра, что лучше всяких докторов умеет мгновенно привести пленного в чувство, но разве за это полагается офицерский паек? А может, у нее шуры-муры с комбатом, поэтому и зовет он ее по имени, а не «рядовой такая-то», и льгота ей выделена, и все остальные мужчины ее избегают? Тогда, разумеется, это совсем-совсем не мое дело.
– Ты про паек-то не переживай. – Лизка плюхнулась обратно, зевнула. – Все равно она нам его отдает, подкармливает. Себе только папироски забирает.
Я вспомнила, как красавица Нина, грациозно присев на подоконник, затягивается табачным дымом и выпускает его тонкой струйкой в сторону приоткрытой форточки – ну, актриса и актриса!
– Странная она… – задумчиво шепнула я.
– Еще бы! – снова хмыкнув, согласилась Лиза. – Пообщаешься с мертвяками – поди и не такой странной станешь.
– Почему же с мертвяками? – немножко обиделась я за Нину. – Не все же ее пациенты умирают?
- Предыдущая
- 18/126
- Следующая
