Карнавал разрушения - Стэблфорд Брайан Майкл - Страница 3
- Предыдущая
- 3/94
- Следующая
Самым странным и наиболее очевидным в разуме, с которым соседствовал разум Анатоля — и который он немедленно осознал как разум чужака — было его ощущение процветания. Никогда Анатоль, будучи в своем теле, не чувствовал себя таким здоровым и сильным. Он переживал порой моменты удовольствия, радости, триумфа и свободы, но то были редкие пики в сплошном океане серого, нейтрального, а зачастую, и дискомфортного состояния. Это же новое переживание зиждилось на гораздо более высоком фундаменте. Для этого человека — если только он был человеком — сама жизнь являлась наградой, и экзальтация стала ее изначальной сущностью.
«Так вот на что похожа жизнь других людей? — поразился Анатоль, шокированный этой идеей. — Неужели фундаментальный экстаз существования миновал одного меня?»
Мысль эта исчезла, едва появившись на свет, ибо ее сменила новая загадка. Внимание Анатоля целиком поглотила увиденная им картина.
Он — или, пожалуй, существо, чьим мысленным взором он пользовался — смотрел вниз, на широкую кровать, на которой лежало ничком обнаженное тело мальчика.
Покрывало, отброшенное в сторону, было красно-бородовым, украшенным золотым шитьем. Дорогое, но далеко не новое: уже порядком износилось, золоченые нити кое-где разорвались. Тело мальчика было бледным, застывшим. Голова чуть повернута набок, но недостаточно, чтобы дышать. Ребенок лежал неподвижно. Анатолю не нужно было удостовериться, что мальчик мертв, ибо его «хозяин» знал это наверняка, Анатоль же лишь засвидетельствовал это пугающее знание.
Но пугало оно одного Анатоля; тот, к кому он подселился в качестве паразитирующего сознания, был сейчас охвачен удовлетворением и омерзительным возбуждением. Ужас Анатоля еще больше увеличивался от сознания того факта, что именно его «хозяин» стал убийцей мальчика, на чей труп он в данный момент взирал с высоты. Анатоль знал, что такое гордость и удовольствие, но в такой степени — никогда. Это было зло. Безумие. Бесчеловечность.
Убийство произошло не здесь, а в другом месте: более темном, с высокими потолками, перед жуткой, невероятной аудиторией! В потоке сознания его хозяина мелькнул лишь образ того места, хотя, безусловно, он знал это — просто воспоминание о замершей толпе и моменте полной сосредоточенности было резким, более резким, нежели движение украшенного орнаментом ножа, более быстрым, нежели хлынувший из раны на горле поток крови, чем ликование, охватившее его в минуту совершения злодейства.
Сейчас на покрывале не было крови. Глядящее на труп создание было лишено ощущения собственной идентичности с убитым мальчиком. Мысленный взор рассматривал его не как сходную с собой личность — и едва ли воспринимал себя как личность вообще. Если бы можно было передать это образно, то, скорее, он мог считаться инструментом , а убийство — стратагемой. Это убийство свершилось в темной, бесстрастной манере, но при этом не было хладнокровным. Жуткий акт был наполнен злодейством, как и воспоминание о нем. Существо переполняла ненависть, злоба — но не к кому-то определенному — нечеловеческая злоба, а злоба и ненависть вообще.
Самоосознание не выступало за границы, но Анатолю удалось уловить промелькнувшую манифестацию, которая немедленно изменила характер происходящего.
«Я — Асмодей, — думало существо, смакуя свое имя. — Я — властитель и мучитель всех смертных людей».
«Должно быть, я попал в Ад, — мелькнула мысль у Анатоля. — Я в Аду и удостоился привилегии наблюдать сподвижника Сатаны за работой. Мне открылся процесс проклятия, дабы я в подробностях вкусил его. Интересно, это участь всех мертвых или же урок, который получают атеисты — дабы помнили о своей ошибке?»
Он понял это, когда подумал, сколь красочной была его ошибка, фантазия, основанная на сплошном нагромождении образов. Сказка, и ему было известно это. Этот самый Асмодей имел тело человека, и действовал он перед человеческой аудиторией. Если он — а что это был именно он, а не оно, Анатоль не сомневался — являлся демоном, то демоном, сотворенным по образу и подобию человеческому, способным предстать перед людьми лицом к лицу, снискать их восхищенное внимание и страх, убивать их, как убивают они сами — при помощи клинка и смертоносной злобы.
Анатоль с неприятным чувством тошноты ощущал, как тело, бывшее чужим, не его собственным, забирается на кровать, маячит над неподвижным телом мальчика. Мальчику было не больше восьми лет, тщедушного телосложения. А существо, называющее себя Асмодеем — и магия этого имени продолжала звучать в мозгу Анатоля — был неестественно старым и чудовищно огромным.
Анатолю оказалось очень тяжело сконцентрировать внимание на объектах, одновременно используя зрение существа, которое было поглощено мальчиком — трудно, но возможно. Анатоль заметил, что руки, ныряющие под покрывало, неправдоподобно велики, и догадался по их соотношению с массивными ногами: рост Асмодея — не меньше двух метров. Настоящий гигант среди людей. Не какой-нибудь там «чертик из табакерки».
Анатоль изо всех сил пытался отделить свое сознание от сознания существа, на котором он беспомощно паразитировал, старался выяснить, с кем имеет дело. Ибо его осознание того, что в настоящее время делал гигант оказалось ужасающим и до ужаса знакомым. Он так усиленно концентрировался на глазах и руках своего хозяина, что почти утратил связь с остальными частями его тела. Однако, ужас происходящего то и дело прорывался наружу. Полное осознание того, кто такой Асмодей, готовилось прорваться сквозь оболочку, ужас жег, словно пламя.
Одна из громадных рук держала маленькое тело, другая шарила между детских ягодиц.
Будь у него голос, Анатоль бы закричал. Обладай он способностью хотя бы немного прикрыть глаза, он бы так и сделал. Сумей он отключиться от физических ощущений, любой ценой — он бы, не раздумывая, воспользовался такой возможностью.
Происходящее с ним сейчас сгодилось бы для настоящего кошмарного сна. Но от любого кошмара можно очнуться — рано или поздно, а настоящие события были реальностью. Невыносимое извращение, подлинное зло. Асмодей — человек, который называл себя Асмодеем — насиловал труп ребенка, которого сам же и прикончил.
«Конечно, я в Аду, — думал Анатоль, храбро используя силу, оставшуюся у него, в качестве защиты, отсылая прочь мысли и ощущения, просачивавшиеся к нему с вражеской территории. — Чем же еще может быть Ад, как не невообразимым уродством? Как мог человек, подобный мне, ожидать настоящих озер кипящей крови? Мы живем в век изощренности, в котором прежние грехи стали привычными, утратив свое значение. И нет ничего, кроме момента кровавого театра, мерзости, которая должна напугать и отвратить меня. Это слишком запредельно, слишком абсурдно, вызывающе. И почему идея некрофилии должна быть такой тошнотворной, если здесь и в самом деле ад, где нет никого, кроме мертвецов? Почему кого-то ужасает то, что является ужасом по земным меркам? Это всего-навсего расширяет прежде скудные пределы воображения. Это происходит не на земле, не в реальном мире. Это жестокая выходка беса-искусителя, завладевшего мною, когда я прогнал своего ангела-хранителя».
Наверное, было бы весьма тяжело игнорировать ощущения, переживаемые существом, которое называло себя Асмодеем, будь они более интенсивными, но они оставались на удивление спокойными. Да, некоторый уровень эротического возбуждения присутствовал — в противном случае, как был бы возможен этот зловещий акт? — но не особенно сильный. Для «Асмодея» происходящее, безусловно, стало своего рода личным ритуалом, призванным удовлетворить моментально возникшую похоть. Анатолю оказалось не особенно трудно растождествиться, превратившись в бесстрастного наблюдателя, не включаясь в физический контакт.
Собственный сексуальный опыт Анатоля состоял исключительно в нечастом посещении проституток. Его фантазии при мастурбации тоже не отличались экзотичностью. Поэтому ему не составило труда отказаться признать переживания «Асмодея» за эротические — скорее уж, просто за акт злодеяния и святотатства. Анатоль мог это сделать. Он повидал достаточно жутких, уродливых смертей, чтобы суметь противостоять мерзкому опыту, обрушенному на него самим адом. Он оставался бесстрастным по отношению к трупу и творимому над ним насилием, он гордился своему противостоянию выходкам беса-искусителя.
- Предыдущая
- 3/94
- Следующая
