Страсти по Казимиру (СИ) - "Mind the Gap" - Страница 29
- Предыдущая
- 29/32
- Следующая
Выйти из такого состояния помог Бегич. Он привёз Казимира. У Ильи даже руки затряслись: его кот был худ и жалок. На туловище повязка, там, где был ожог. На передних лапах выбритые зоны размером с пятирублёвик. В одну лапу вставлен маленький катетер для внутривенных вливаний, он прикреплён пластырем. На другой приклеена какая-то странная полоска, разделённая на несколько квадратиков. Казимир спал в мягкой переноске с сетчатой крышкой. Илья бросился к коту, чтобы погладить, оживить, выпросить прощения. Но Бегич сурово отстранил непутёвого хозяина. Зашёл внутрь комнаты, кхекнул. Выбрал для кота место — полосатое кресло, — аккуратно поставил переноску, отстегнул сетчатую крышку. Завернул стенки, превратив приспособление в уютную кошачью лежанку. Вытащил из кармана свёрток и всучил его Илье:
— Здесь лекарство. Это кончится, надо новое поставить. На перевязку послезавтра. Здесь адрес лечебницы. Больше пить. Следи за температурой. Всё. — Бегич недобро сверкнул глазами и указательным пальцем тихонько провёл по кошачьему лбу. Погладил типа. А потом уже лично для Ильи: — Шабаркнуть бы тебе по башке безмозглой, да Тимур Раисович не велел.
Конечно, Илья помнил, что он «угостил» Бегича бутылкой по голове и у того есть повод прибить беглеца, поэтому на последние слова он и не среагировал, только уже в спину бахтияровскому церберу спросил достаточно нагло и звонко:
— А что это за полоска на лапе?
— Это температурный индикатор, чёрт-те что… — За Бегичем хлопнула дверь. И Илья сразу опустился на колени перед креслом с драгоценным другом.
— Казимир… Мой Казимир… — И кот вдруг открыл глаза.
...Открыл глаза, и в подтверждение внутреннему тепло-золотому свету, что, опережая все догадки, уже расцвёл под веками, Казимир сразу наткнулся на виноватый и затравленный взгляд своего человека. Тот выглядел истрёпанным, аура в клочья, потоки отчаяния вперемешку с истерической радостью, он говорил что-то не умолкая, шевелил губами, шмыгал носом. Казимир сканировал его с ног до головы, изучая на предмет основных повреждений. Дело выглядело неважно, но поправимо — сразу понял кот. По всей комнате клубились остатки недоброго холодного света, он пропитал всё кругом, следы торжествующего охотника остались на всём, к чему тот прикасался: на столе с гудящими ящиками, где хозяин создавал свои картинки, на полках с весёленькими чашками, где любил прохаживаться Казимир, на диване, под которым у кота хранились личные вещи, — сплошной погром, полосатое кресло фонило так, словно источник холодного вражьего огня решил навсегда угнездиться в нём и основательно пометил.
Среди всей светомузыки совсем растворилось, исчезло собственное свечение исхудавшего и посеревшего человека, который был для Казимира центром этого однокомнатного мира. Сияющий демон почти растерзал добычу, но всё же оставалось главное — хребет не перебил, и теперь человека нужно было только подлатать и научить защищаться от новых нападок, а если получится, то и нанести ответный болезненный удар. Кот знал, что человеки не саблезубы, они не обучены охотиться и не знают приёмов смертельных схваток, не все, конечно, некоторые весьма в этом преуспели, но вот его человек — тот, что скорчился на полу у кресла и чей голос сейчас похож на беспомощный шёпот, — он точно не умеет рвать плоть голыми руками. Знал Казимир и то, что удачливые охотники, чистопородные хищники, что наточили свои стальные когти и отрастили сияющую броню, давно не оступались и не проигрывали и оттого забыли, как может быть опасен последний бросок поверженного противника. «Думай… Думай. Твои руки и ноги при тебе. У тебя на плечах голова. Я сделаю так, что ты опять будешь невредим, но для этого избавься от врага. Не впускай. Не иди за ним. Забудь его запах. Не желай его. И не бойся. Бояться нельзя. Думай, чем отпугнуть. Покажи, что не сдох. И хватит жалеть меня. Я-то не сдох, я же знал, что без меня ты не протянешь. Хорошо хоть вовремя успел. О чём ты думаешь? Не скули, я тоже тебя люблю, но сейчас нам некогда валяться и мурчать…»
Казимира распирало от нежности к своему оказавшемуся наконец так близко человеку, но всё же показывать это вот так сразу было не в его привычках. Он даже зевнул, делая равнодушный вид, чем сбил Илью с монотонных причитаний и заставил улыбнуться. Нужно было отвлечь человека от разрушительного потока жалости к себе самому и своему раненому другу, тем более что раненый чувствовал себя гораздо лучше. Сейчас ему начинало казаться, что он вполне готов свернуть горы, по крайней мере Орлиные он собирался разнести по камешкам… Глупая повязка мешала начать прямо сейчас. Казимиру наряду с грандиозными планами по совершению тектонических сдвигов отчаянно хотелось помыться; под повязкой тянуло, она едко пахла медициной и раздражала нос. Он собирался встать и скинуть с себя тугую попону, но получилось только нелепо поёрзать. Мешали трубки и то, что кресло, в котором Бегич устроил кота, невыносимо пропиталось запахами того, чему кот не знал названий — согретого солнцем дерева, гвоздики и итальянского апельсина. Илья словно почувствовал, что Казимир забеспокоился, и перенёс лежанку на диван…
Перенёс на диван. Поместил на подушку. Улёгся рядом. Глаза в глаза, человек и кот безмолвно разговаривали. Казимир вытянул морду к своему вновь обретённому хозяину — запрыгнуть, как раньше, к нему на грудь и устроиться мурчащим воротником он не мог. Хотя и инстинктивно дёрнулся было, но под повязкой опять зажгло, а сил хватило только на слабое движение лапой.
Илья почесал за меховым ухом и услышал тихую-тихую музыку кошачьего разговора. Его Казимир рядом, он жив и он не помнит зла.
— Ты искал меня? — Илья прошептал еле слышно. — Ты столько вынес. Из-за меня. Я оказался плохим хозяином, слабым. Предал. Видишь ли, я поверил, что счастье возможно, что я его заслуживаю. Я придумал себе, как может выглядеть моё счастье, и придумал плохо, херово, прямо скажем, придумал. Забыл, что судьба не жалует просто людей. Ей героев подавай! Подавай характер стержнем из хребта, или чтобы кулаки с голову, или чтобы помечен был богом ли, дьяволом ли — всё равно. А я как все… Какая любовь? Какое бескорыстие? Таких, как я, только ебать или наёбывать! И вот теперь ты весь покалеченный из-за меня, я тоже растоптан и Малевича уничтожил. Хотя и чёрт с ним, с Малевичем. Ведь это всего лишь старая бумага с нелепыми набросками, в которые, возможно, сам автор-то не верил. Он их даже не попытался сохранить, бросил где попало… Мир не рухнет, если эти листы исчезнут, мир даже этого не заметит! А вот если бы я потерял тебя, Казимир, мир бы рухнул. Честно. Поэтому ты должен восстановиться, моя пуховая морда. А я не должен быть идиотом. Плохо, конечно, что приходится плодить фальшаки, да и как бы Бахтияров не вдохновился моей кротостью, с него станется, он может подсесть на подделки… Если уже не подсел… Надо нам отсюда уезжать, чтобы не мозолить ему тщеславие. Я больше никуда без тебя. Что случилось? — Казимир положил морду на лапы, как будто устал слушать хозяина, перестал мурчать. — У тебя, может, лекарство закончилось? Бегич сказал, что надо поменять. Я смогу, будь уверен! Ну? Нет, тут всё нормально… Тебе просто тяжело? Поспи, пуховая морда. Не буду тебе своим вытьём надоедать. И я рядом… Чёрт…
Илья вдруг заметил, что фольгированная полоска из квадратиков, которую Бегич назвал температурным индикатором, изменилась. Раньше только самый нижний квадратик был оранжевый, сейчас квадратик рядом тоже стал огненного цвета. Что это? Илья махнул к компу, оживил Интернет, ввёл в поиск «индикатор температуры для кошек». «Так, нормальная температура для кошек 38—39 градусов… термополоски для животных… когда важно знать температуру постоянно… при реабилитации после операций… меняет цвет при повышении температуры… срок эксплуатации короткий… образцы… покупать всю пачку…» Илья открыл пакет, что Бегич оставил, — точно, там лекарства и цветная коробочка с термополосками. Вытащил аннотацию, изучил, даже принцип действия описан. Значит, у Казимира сейчас повысилась температура до сорока. Пишут, что некритично, что волнения преждевременны, хотя показалось, что дышит кот тяжело, измождённо. Илья вдруг почувствовал, что какая-то зыбкая идея засвербела глубоко в мозгу. И эта идея не просто ждала, пока человек её вытащит на свет, она мелко хихикала, отчего стало даже щекотно внутри. Илья прислушался к чему-то. Закрыл глаза. Запрокинул голову. Просидел так минуты две. Потом ещё раз прочёл аннотацию. Уставился на оранжевый квадратик. Просидел так, над котом, долго и, как казалось, скорбно.
- Предыдущая
- 29/32
- Следующая
