Страсти по Казимиру (СИ) - "Mind the Gap" - Страница 17
- Предыдущая
- 17/32
- Следующая
Вот уже два дня Катя не появлялась, и Казимир почти не притрагивался к еде. Он не знал, что Катя ушла на чердак и окотилась там шестью разноцветными, почти лысыми слепышами. Она не отходила от них, забыв о собственном голоде, она кормила и вылизывала котят, пока человек в больших грязных ботинках не услышал наверху тонкий писк, пока он, стукаясь головой о косые балки и матерясь, не пробрался на чердак к её гнезду, не собрал горячие комки в полиэтиленовый пакет и не скрылся на дворе, гремя ведром. Ещё день Катя металась в узком просвете под крышей, звала детёнышей и прислушивалась к тишине, спускалась в сени и снова бежала на чердак надрывно звать свой выводок.
На пороге в просвете приоткрывшейся двери сидела снова безмолвная Катя, положив перед собой окоченевший мокрый комок. Казимир пригляделся — то была не мышь, а ярко-рыжий котёнок. Катя нашла их всех в компостной куче за забором, вылизала, пытаясь согреть, и перетаскала по одному в дом. Она не плакала, не умела...
…Он не плакал, не умел, но всё теперь казалось пошлым и фальшивым: и необычная огромная кровать с весёлым шёлковым бельём, и вкус сицилийского культового пойла, и мрачно стареющая осень, подсматривающая сквозь витражные окна, загримированная жёлтым и красным стеклом, и свирепого вида охранник, что борется с ноябрьской грязью и защищает гордое уединение орлиного гнезда. Всё казалось невероятной декорацией дешёвого водевиля. «Как я в это вляпался?» — спрашивал себя Илья, стоя возле оконца и раздумывая, как вырваться отсюда. Он осознал, что вряд ли сможет помешать Тимуру выдать эскизы Малевича за собственное открытие, взорвать мир искусства неизвестными ранее артефактами и прославиться. Как доказать, что картоны принадлежали бабуле Ильи? Нужны свидетели и свидетельства, нужны смелость и связи. Он знал, что бабушка эскизы получила от какого-то репрессированного артиста на хранение, поэтому никогда не считала себя вправе регистрировать, оформлять, заявлять как собственность. Но и артист, и вся его семья канули в безвестность — по-видимому, были перемолоты сталинским режимом в крошку, а Малевич бережно хранился сначала в бабушкином комоде, потом на антресолях родительской квартиры и в конце концов в шкафу, рядом с работами молодого художника, так бездарно попавшего на крючок к охотнику за шедеврами.
Илью возмущал даже не тот факт, что Малевич вдруг поменял собственника и кто-то рассчитывает получить немалую выгоду благодаря этому. Внутри всё болело от того, что предали его, а вместе с ним и всё искусство: идеализм сумасшедших мечтателей революционной поры испохабили корыстью, вероломством и мелкобуржуазным интриганством. Тимур пытался поговорить с Ильёй ещё раз. Принёс марсалу и лоснящийся розовый бекон, хотел вновь обаять пленника, но тот упёрся: «Я ухожу, отдай Малевича!» Тимур сожалел. Но не о том, что в глазах любовника он превратился в предателя и меркантильную сволочь, а о своём удовольствии. Его питомец из ласкового, милого зверька превратился в угрюмую, бьющуюся в клетке птицу. Конечно, жаль, что период слепого обожания длился так мало, что теперь приходится силой удерживать Илью, так как документы пока не готовы, нужный человечек тянет, старая грымза — Гертруда Ивановна — заинтересовалась этим «славным пупсиком»: «Не он ли та мифическая старушка?» Выставлять вон Илью сейчас означало бы отдать его в лапы этой дряхлой нимфоманке, а та уж постарается, чтобы Малевич не остался у Тимура. Вот и приходится прятать этого недотёпу. Тимур — не дурак — быстро понял, что изображать влюблённость уже ни к чему, а жаль…
Через три дня своего заточения Илья попытался сбежать, тем более что получил, наконец, комплект одежды. Он тупо выбил разноцветное оконце, с трудом протиснул тело сквозь образовавшийся проём, чуть не порезавшись. Оказался на скользкой круглой крыше, покрытой модной черепицей, проехался по ней задом, чуть не навернулся с высоты, зацепился за водосток и спрыгнул — почти Бэтмен — на сыру землю в мягких домашних тапках. Но супергеройского исчезновения из адова гнезда не получилось: Илья сразу оказался в лапах Бегича. Тот абсолютно тихо и неожиданно возник рядом и подхватил беглеца паучьей сцепкой. Потащил парня в пижаме через главный вход докладывать ханычу об ослушании и причинении ущерба. Тимур впал в ярость — некстати эти попытки бежать, когда гламурная старушенция расставляет сети и затягивает оформление документов. Ярость была всамделишная, без экивоков и рисовок: врезал в челюсть, потом под дых, потом ещё раз по лицу — да так, что разбил бывшему любовнику нос и губы. Бегич невозмутимо держал жертву.
— Не хочешь по-хорошему? Будет по-плохому, но будет так, как я хочу! Ты хочешь, чтобы я тебя в подвале запер? Тварь… — ядовито цедил в лицо Илье совершенно изменившийся Тимур. И где то величие, красота и благородство? Только ярость вперемешку с брезгливостью.
— Малевич не будет твоим!
— Ты прекрасно понимаешь, что если Бахтияров взялся за это дело, то оно выгорит! Поэтому лучше бы ты смирился и знал своё место! Кто услышит твой писк?
— Тебе самому не противно такими способами пополнять свою коллекцию? Другие артефакты тоже так у тебя оказались?
— Мне не противно и не стыдно! Картоны хранились у тебя в безвестности и тлении, а теперь они получат новую жизнь!
— И ты заодно обогатишься и прославишься. Полагаю, тебя мало волнует сам Малевич, тебя интересует только твоя собственная персона. Ты меркантильный ублюдок, вор, бездарь и сволочь!
— Бездарь? Да ну? Кто бы поверил бездарю? Ты же, мой котик, у меня на поводке бегал… Бездарь… — И поставил точку этой перепалке: врезал ещё раз, в ухо, так что зазвенело и поплохело. Бегич уволок его обратно в теперь холодную, простывшую от скверного, сопливого ноября верхнюю комнату с большой кроватью. Тогда, скрючившись от боли, обиды и озноба, Илья и дал себе зарок во имя пусть глупых, пусть романтических и мальчишеско-бунтарских принципов не отдавать Малевича этому повелителю Орлиных гор. Он цыплёнок, но клюнет этого хищника в зад, не позволит ему торжествовать безнаказанно, чего бы это ни стоило. Надо только успокоиться, думать башкой, а не сердцем и не жопой, как обычно. Надо мобилизоваться, надо быть железным и не киснуть. Он сможет! Нужно только быть внимательным и ждать удобного случая...
…Ждать удобного случая Казимиру долго не пришлось. Да он и не ждал ничего. Смутная неприязнь к большому человеку в грязной обуви оформилась вдруг в совершенно конкретное неприятие. Кот не подумал бы защищать дурную приблудившуюся кошку Катю. Она сама была виновата во всём, что с ней приключилось — глупа или неопытна, — не уберегла свой выводок, спрятала недостаточно хорошо или плохо защищала: вместо того чтобы вцепиться в горло, мельтешила под ногами агрессора… Ночью Казимир неслышно прокрался в спальню людей. Несколько минут посидел в темноте в изголовье, разглядывая спящих круглыми, сейчас абсолютно чёрными глазами. Локоны Манон разметались, как причудливый цветок; она спала, зарывшись лицом в подушку. Лицо мужчины было обращено к потолку, а на его пупырчатой, словно у гуся, шее бился бугорок сонной артерии. Обоих людей окутывал ровный обычный свет, не хороший, не плохой, оба они не были злыми и не замышляли ничего коварного, просто они были чужими, не теми, к кому привык Казимир, просто они оба не нравились ему. В прежней жизни он бы не придал их персонам какого-то значения и уж тем более не потратил бы на них и малой толики энергии. Но теперь вся жизнь кота зависела от этих двоих, и они ему решительно не нравились. А большой краснолицый храпун, чьё дыхание пахнет спиртом, в особенности. Кот подумал о Кате-дуре, о том, что она почему-то признаёт этого грубого человека и простит за ущерб, что, видимо, прощала и раньше и будет впредь, но у самого Казимира не было ни одного основания скрывать ясно обрисовавшуюся нелюбовь. Кот почувствовал только, как его нелюбовь требует выхода. Не раздумывая больше, он легко прыгнул на спящую голову, ухватил её когтистым обручем, вцепился зубами в мясистый человеческий нос и успел пару секунд поработать задними лапами, покуда человек не превратился в проснувшийся вулкан, не заметался с рёвом по тёмной комнате, изрыгая проклятия, путаясь в одеяле и спотыкаясь о половики.
- Предыдущая
- 17/32
- Следующая
