Дань псам (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 32

Где тогда искать надежду?

Он вышел на темные улицы, направился к таверне, гадая, может ли он что-то сделать для Сирдомина? Мысль заставила его замедлить шаги, потом и изменить направление. Вниз по аллее, на которой дома с каждым шагом становятся ниже, мимо пестро раскрашенных — когда-то — дверей. Кто ныне станет тревожиться о цвете в вечной Ночи?

Подойдя к одной двери, выщербленная поверхность которой была покрыта грубыми значками и рисунком Великого Кургана. В центре была вырезана открытая ладонь.

Когда рождается вера, жрецы и жрицы появляются с быстротой плесени на хлебе.

Спиннок застучал в дверь.

Она почти немедленно приоткрылась. Он увидел в щели широко раскрытый глаз. — Я должен с ней поговорить.

Дверь заскрипела, открываясь. В коридоре стояла, делая реверансы, девушка в грубой тунике. — Ло… лорд, — заикнулась она, — она наверху… поздно уже…

— Неужели? И я не лорд. Она не спит?

Девушка неохотно кивнула.

— Я не займу много времени. Скажи — это воин Тисте Анди, которого она встречала на развалинах. Она собирала дрова. А я… ничего особенного не делал. Иди, я жду.

Девушка поспешила вверх, перепрыгивая через ступеньку, сверкая грязными пятками.

Он услышал, как дверь открылась, закрылась и распахнулась снова; девушка показалась наверху лестницы. — Идите! — прошипела она.

Ступени заскрипели под ним.

Жрица — ветхая годами и чрезвычайно жирная — сидела в плюшевом (некогда) кресле у заваленного побрякушками алтаря. Слева и справа светились оранжевым сиянием жаровни, над ними поднимались струйки густого дыма, уже скопившегося под потолком. Глаза старухи, мутные от катаракты, тускло отсвечивали.

Когда Спиннок вошел в комнатушку, девушка ушла, закрыв дверь.

— Ты пришел не для того, — сказала жрица, — чтобы принять новую веру, Спиннок Дюрав.

— Не припоминаю, что называл свое имя.

— Все знают единственного из Тисте Анди, снисходящего до общения с нами, подлыми людишками. Есть еще один, торгующийся на рынках — но ты не Эндест Силан, который сражался бы с каждой ступенькой, сгибаясь и чуть не падая под собственным весом.

— Болтовня мне досаждает.

— Понятное дело. Чего тебе нужно, воин?

— Я хотел кое о чем спросить. Нет ли кризиса среди верующих?

— А. Ты говоришь о Сирдомине, недавно лишившем нас помощи.

— Лишившем? Неужели? И какой помощи?

— Это не твое дело. И не Тисте Анди, не Сына Тьмы.

— Аномандер Рейк правит Черным Кораллом, Жрица, и все Тисте Анди служат ему.

— Великий Курган стоит вне Ночи. Искупитель не склоняется пред Сыном Тьмы.

— Я беспокоюсь за друга, жрица. Вот и все.

— Ты не сможешь ему помочь. Как он не может помочь нам.

— Так что за помощь вам нужна?

— Мы ждем, чтобы Искупитель покончил с бедами верующих.

— И как Искупитель сможет это сделать, если не через смертных избранников?

Она склонила голову набок, словно удивившись вопросу, а потом улыбнулась: — Спроси друга, Спиннок Дюрав. Когда игра будет окончена и твой Лорд снова победит, вы закажете пива. Вы двое — похожие друг на друга даже сильней, чем тебе кажется — будете пить, находя облегчение в общении.

— Твои познания меня тревожат.

— Искупитель не страшится Тьмы.

Спиннок вздрогнул, шире раскрыл глаза: — Принять горе Т’лан Имассов — одно дело, Жрица. Но Тисте Анди… у Искупителя, наверное, нет страха, но его душа пробудилась к мудрости. Жрица, пусть твои молитвы будут ясными. Тисте Анди — не для Искупителя. Бог он или нет, соединение с нами его уничтожит. Полностью. «И, клянусь дыханием самой Матери, уничтожит и нас тоже».

— Сирдомин ждет, — ответила она, — и удивляется, зная твою пунктуальность.

Спиннок Дюрав помедлил, потом кивнул. «Будем надеяться, что у бога мудрости побольше, чем у его жрицы. Будем надеяться, что сила молитв не склонит Искупителя к поспешному желанию протянуть руки слишком далеко, коснуться того, что может его только убить. Новообращенным слишком часто свойственна неуемная пылкость».

— Жрица, твое заявление, будто Курган лежит вне ответственности Лорда — ошибочно. Если пилигримам нужна помощь, Сын Тьмы даст ответ…

— …тем самым предъявив права на то, что ему не принадлежит.

— Ты не знаешь Аномандера Рейка.

— Нам ничего не нужно от твоего Лорда.

— Возможно, я смогу помочь?

— Нет. Уходи, Тисте Анди.

Ну что же, он попытался. Разве нет? Он не надеялся выведать больше у самого Сирдомина. Возможно, требуются более энергичные усилия. «Нет, Сирдомин — человек скрытный. Предоставь его себе. Следи и жди. Как положено другу».

Если посчитать, что идет он от ближайшего побережья, одинокий путник на равнинах северного Ламатафа успел пересечь сотню лиг диких прерий. Тут нет пищи, ведь охота на скудную, наделенную быстрыми ногами дичь трудна. Он худ… но ведь он всегда был худым. Тонкие седые волосы распущены и вьются за спиной. Борода сивая, грязная и в колтунах; светлые, как лед, глаза остры, как у любого дикого зверя равнины. Длинная кольчуга звякает о голени при каждом шаге. Отброшенная им тень узка, словно лезвие меча.

В безоблачном небе кружат орлы или вороны, кажущиеся крошечными точками. Следят за его одинокой фигуркой — или просто носятся в синей пустоте, отыскивая на просторах слабых или умирающих животных.

Но этот человек не слаб и отнюдь не умирает. Он идет с целеустремленностью фанатика, безумца. Безумие, мог бы возразить он, не свойственно душе, наслаждающейся миром — каждым холмиком, клочком травы, слоями старого морского песчаника, пробивающимися сквозь тонкую кожицу лишайников и хрупких мхов. Обманчивыми столбами теней, что перемещаются вслед бредущему по небу солнцу. Звуками собственного дыхания — доказательством, что он еще жив, что мир еще не схватил его, не сломал, не высосал тепло из древней плоти. Безумие возникает лишь из внутренних бурь — а душа Каллора, Верховного Короля, великого императора дюжины ужасных империй, пребывает в покое.

В данный миг. Но что важно, кроме данного мига? Единственное мгновение, тянущееся от прежнего к следующему, снова и снова, прочное и надежное, как каждый его шаг, как грунт, ссыпающийся с подошв вытертых сапог. Чувства утверждают реальность, и ничто иное не важно. Никогда не будет важно.

Человек покоя, о да. Если он некогда правил жизнями сотен тысяч, до конца используя их жалкое, бесполезное бытие; если он однажды единственным жестом обрек на смерть армию в пятнадцать тысяч человек, уже сдавшуюся ему; если он восседал на тронах из золота, серебра и оникса, скапливая богатства в количествах, лишающих их всякого смысла и ценности… что же, все, что осталось от славы прошлого — сам этот человек, его меч, его доспехи, горсть старинных монет в карманах. Бесконечные измены, море лиц, которые за столетия сделались смутными и расплывчатыми — только алчные, завистливо блестящие глаза всё стоят перед внутренним взором. Полотнища дыма и огня, слабые крики умирающих людей, когда его империи гибли одна за другой. Хаос жестоких ночей, в которые он бежал из очередного дворца от толп столь мстительных и огромных, что даже Каллор не мог перебить всех — хотя хотел, так хотел… Никакая картина прошлого не отзывается в душе горечью. Здесь, в пустошах, на которые никто не предъявляет прав, он обрел мир.

Его истины неколебимы; а если кто-то вылезет из-под земли и бросит вызов его уверенности — что же, он порубит его на куски. Улыбаясь, показывая врагу всё свое спокойствие.

Слишком много веса придают истории, как полагал Каллор. Личной истории. Истории народов, культур, стран. Зачем пялиться на прошлые ошибки и неудачи, выносить суждения, если единственной наградой станет сожаление? Ба! Сожаления — убежище дураков, а Каллор не дурак. Он исчерпал все свои амбиции, высосал их досуха, оставив бледную шелуху, тусклое убеждение: мало что в мире стоит его усилий. Награды эфемерны; нет, бесполезны. Любой император в любом мире, во все времена, быстро начинает понимать, что гордый титул и вся сила не приносят радости. Даже излишества и безнаказанность надоедают. Лица умирающих и пытаемых… да, они одинаковы, все искажены тупой гримасой, не дающей откровения. Последний вздох не приносит открытия тайн, ответов на главные вопросы. Нет, они попросту замыкаются, дергаясь от боли при каждом движении палача, выпучивают глаза, и в последний миг их жизни Каллору удается прочитать в глазах что-то…до ужаса банальное.