Взгляд со стороны - Столяров Андрей Михайлович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/11
- Следующая
Он просто сказал:
— Не надо, отец…
И швейцар, громадным опытом своим почувствовав, что действительно не надо, в растерянности остановился. А он толкнул стеклянные двери и очутился на улице, где накрапывал мелкий дождь, и пошел по этой улице вдоль громадных, задернутых шторами окон ресторана. Оттуда сочились крики, звон битой посуды, но он не оглядывался. Он даже не посмотрел, бегут за ним или нет.
Ему было все равно.
Сначала они отыскали слона. Слон стоял на площадке, несколько приподнятой для обзора, окруженный барьерчиком и широкой полосой железных шипов. Был он какой-то вялый, точно не выспавшийся, тупо смотрели маленькие красные глазки, в складках морщинистой кожи скопилась серая пыль, а безвольные уши, как тряпки, свисали по бокам головы. Возникло ощущение, что все это ему уже надоело — и горячее солнце, заливающее округу весенней голубизной, и галдящие нахальные стаи грачей, по-видимому кормящиеся возле зоопарка, и ленивый блеск зеленоватой воды во рву, и слоновник, и глупо таращащиеся посетители, и куски сладкой булки, которые несмотря на запреты нет-нет да и летели к нему через ограду. Он ни разу не пошевелился. Застарелое непробиваемое уныние исходило от него, и, наверное, это уныние подспудно чувствовалось теми, кто на него смотрел, потому что Витюня, первоначально рвавшийся именно в эту часть зоопарка, довольно быстро поскучнел, завертел головой и вдруг капризным ноющим тоном заявил, что ему хочется мороженного.
— Где ты видишь мороженное? — спросил его Конкин.
Но Витюню не так-то легко было озадачить. Он повлек Конкина по асфальтовому проходу, накопившему за ограждениями семейства животных, похожих на безрогих оленей, протащил мимо обшарпанной низкой стены, за которой в глубине бетонного ложа что-то плескалось, дернул, заворачивая, к птичнику, выделяющемуся орлом на голой скале, и, наконец, вывел на сравнительно просторный участок, где под репродуктором, извергающим из нутра что-то праздничное, действительно сворачивалась в кольцо небольшая разомлевшая очередь.
— Вот мороженное!..
Конкин посмотрел на Таисию. Таисия кивнула.
Они отстояли эту очередь — причем Витюня непрерывно вертелся — и взяли три одинаковых плоских эскимо, ядовито-желтых и блестящих, точно лакированные.
Конкин проглотил кусок и его сразу же замутило.
Может быть, в этом виноват был звериный запах, который невидимыми миазмами пропитал воздух, или желтая лакированная корочка эскимо, сразу же не понравившаяся Конкину и казавшаяся совершенно несъедобной, или же просто день был утомительный, жаркий: давка в вагонах метро, давка за билетами в зоопарк — так или иначе, но Конкин почувствовал, что проглоченная им липкая сладость неприятно пучится внутри, разбухает, давит на стенки желудка — душный тошнотворный комок подвигается к горлу.
Опять, тоскливо подумал он.
Да, действительно, было — опять. Было — муторно, плохо, прилегающий мир выпирал жуткими режущими углами. Избавиться от них можно было только одним способом.
Конкин это знал.
И хрипловато бросив Таисии: Я сейчас!.. — мелкими торопливыми шагами пересек открытое место, повернул за угол — там, где это представлялось возможным, и, уловив боковым зрением, как подрезанный, склонился над первой же попавшейся урной.
Его вывернуло.
Его вывернуло, и на некоторое время он утратил способность что-либо воспринимать, беспощадно давясь и откашливаясь едкой желудочной желчью, но когда желчь прошла и, утеревшись платком, он бросил его туда же, в урну, то вдруг почувствовал, что его деликатно тянут за локоть.
— Вам плохо, сударь?..
— Нет-нет, — быстро ответил Конкин. — Все в порядке. Пожалуйста, не беспокойтесь.
Тем не менее, он чувствовал, что человек за его спиной не уходит: переминается с ноги на ногу, чем-то там шебуршит, послышался звук рвущейся бумаги и вдруг твердая уверенная рука, протянувшаяся откуда-то слева, сунула в нагрудный карман рубашки сложенный вдвое листок, наверное, вырванный из блокнота.
— Меня зовут Леон, — сказал человек. — Если вы почувствуете себя плохо, если такие приступы будут повторяться — вообще, если вам покажется, что происходит нечто странное, то позвоните мне. Я в некотором роде — врач. Прошу вас: отнеситесь к этому серьезно…
Он был невысокий, щуплый, одетый в джинсы и клетчатую рубашку с закатанными рукавами, а над темным, будто раз и навсегда загоревшим лицом кучерявились пружинными завитушками коротко остриженные африканские волосы.
Очень характерная была внешность.
Беспокоящаяся какая-то.
— Да-да, конечно, — невразумительно ответил ему Конкин. — Благодарю вас, и обязательно воспользуюсь… — И, чувствуя себя неловко, даже немного помахал рукой. — Большое вам спасибо… — А затем, отвернувшись и ощущая на себе колючий внимательный взгляд, зашагал обратно, на площадку с мороженицей, где Таисия, уже беспокоясь за него, поднималась на цыпочки и вытягивала прорезанную мышцами шею.
Как будто так было лучше видно.
— Что случилось? — спросила она. — Тебе плохо? Вернемся домой?
— Нет, — ответил Конкин.
— Но я же вижу: ты весь позеленел…
— Я сказал тебе: нет, — ответил Конкин.
Не могло быть и речи о том, чтобы вернуться домой. Вернуться домой — означало признать свое поражение.
Он это понимал.
К тому же Витюня, услышав о такой малоприятной перспективе, немедленно вцепился ему в руку и слезливым, как будто девчоночьим голосом заныл, что, вот, обещали ему сводить в зоопарк, а сами, как приехали, так сразу и собираются обратно, и на медведей еще не посмотрели, и на карусели не покатались. Ты же мне сам обещал, что обязательно покатаемся на карусели…
Сегодня он ныл как-то особенно противно. И ладонь, которая вцепилась в Конкина, была холодной. А на пальцах ее ощущались острые твердые ноготки.
Этакий ласковый капризный звереныш.
Конкин его очень любил.
И поэтому, не отнимая руки, позволил провести себя мимо клеток с злобновато хрипящими зебрами к прямо выстроенной под теремок, раскрашенной бревенчатой будочке, за которой, визжа несмазанными деталями, постепенно останавливалось деревянное колесо и цветастые вымпелы на крыше его обвисали матерчатыми языками.
- Предыдущая
- 3/11
- Следующая
