Райские пастбища - Стейнбек Джон Эрнст - Страница 7
- Предыдущая
- 7/44
- Следующая
– Это уж точно, уж он не дурак, — дружно согласилась вся компания.
В субботу утром Акула отправился в Окленд, а его жена и дочь впервые в жизни остались на ферме одни. В тот же вечер к ним пожаловал Том Бремен пригласить Кэтрин и Элис в школу на танцы.
– Ох, мне кажется, это не понравилось бы мистеру Уиксу, — сказала Кэтрин, — она и испугалась, и разволновалась.
– Разве он вам запретил туда ходить?
– Нет, он ничего не говорил, но… до сих пор он ведь никуда и не уезжал. Боюсь, это ему не понравится.
– Да ему в голову просто не приходило, вот и не говорил, — успокаивал ее Том Бремен. — Ну, пойдемте. Собирайтесь!
– Пойдем, мама, — сказала Элис.
Кэтрин понимала — дочери решать легко, она слишком глупа, чтоб бояться. Элис не способна думать о последствиях. И о тех мучительных разговорах, что начнутся после возвращения Акулы. Кэтрин казалось, она уже слышит, как он бубнит: «Ума не приложу, чего это вам вздумалось бежать на танцы, как только я уехал. Я-то думал, вы будете за фермой приглядывать, а они сразу на танцульку понеслись». Ну, а потом пойдут вопросы: «С кем Элис танцевала? Хм… И что он ей говорил? Это почему же ты не слышала? Должна была слышать». Злиться он не будет, он будет без конца ее пилить, пока ей не станет тошно даже думать о танцах. А потом наступит это самое число, и пойдут его любимые вопросики, они будут жужжать, как москиты, до тех пор, пока он не убедится, что Элис не ожидает ребенка. Вряд ли удовольствие сходить на танцы стоит того, чтобы терпеть потом эту мороку.
– Пойдем, мама, — упрашивала Элис. — Мы ведь с тобой никогда не выходили из дому без папы.
Волна острой жалости захлестнула Кэтрин. Бедная девочка, в ее жизни не было совершенно ничего. И с парнями никогда не перемолвилась словечком, ведь отец с нее глаз не спускал.
– Ладно, — согласилась она наконец. — Если мистер Бремен подождет, пока мы соберемся, мы пойдем на эти танцы.
Она представила себе, что будет вытворять Акула, и почувствовала себя ужасно храброй.
Деревенской девушке так же плохо быть слишком красивой, как и уродливой. Когда молодые фермеры смотрели на Элис, у них перехватывало дух, они не знали, куда девать вдруг ставшие слишком большими руки, их затылки багровели; никакая сила в мире не могла принудить хотя бы одного из них с нею заговорить, пригласить ее на танец. Они отчаянно отплясывали с менее красивыми партнершами, вели себя шумно, как застеснявшиеся мальчуганы, и вытворяли бог знает что. Стоило Элис отвернуться, они украдкой на нее косились, но когда она сама глядела на них, старательно делали вид, что ее не замечают. Элис к этому давно привыкла и даже не догадывалась, что красива. Она покорялась своей участи «подпирать стену».
Когда Кэтрин и Элис вошли в зал, где были танцы, Джимми Мэнро уже находился там. Он стоял у стенки, элегантно небрежный, скучающий, высокомерный. Ширина его штанин достигала чуть ли не полметра, носки лакированных туфель были квадратны, как кирпичи. Черный галстук-бабочка украшал его белую шелковую рубашку, волосы, смазанные брильянтином, блестели. Джимми был горожанин в отличие от остальных. Он устремился к своей жертве неспешно и неотвратимо, как ястреб. Не успела Элис снять пальто, как он уж был рядом. Усталым тоном, усвоенным в старших классах школы, он предложил:
– Станцуем, детка?
– Чего? — спросила Элис.
– Я сказал, пойдемте танцевать?
– Танцевать, вы говорите?
Она обратила на него бездонные, что-то обещающие глаза, и смешной, глупый вопрос прозвучал насмешливо и призывно, в нем, казалось, таился намек, от которого разволновался даже циник Джимми.
«Танцевать? И только-то?» — казалось, спросила она. Несмотря на всю свою искушенность, Джимми ощутил, что у него перехватило дух, что он не знает, куда девать руки и ноги, и кровь бросилась ему в голову.
Элис повернулась к матери, которая уже вела с миссис Бремен оживленный разговор на кулинарные темы.
– Мама, можно я потанцую? — спросила Элис.
Кэтрин улыбнулась ей.
– Ступай, ступай, — ответила она. — Повеселишься хоть раз в жизни.
Как сразу обнаружил Джимми, Элис танцевала скверно. Когда музыка умолкла, он сказал: «Тут очень жарко, а? Давай пройдемся». И увел ее под ивы во дворе.
Спустя некоторое время сидевшая на крылечке соседка вошла в зал, подошла к Кэтрин и что-то ей шепнула. Кэтрин вздрогнула и ринулась во двор.
– Элис! — раздался ее отчаянный крик. — Элис, сюда, сию же минуту!
Когда двое беглецов возникли из темноты, Кэтрин яростно набросилась на Джимми.
– Не смей к ней подходить, ты слышишь, что я говорю? Не смей к ней подходить, а то плохо будет, слышишь!
Джимми порядком перетрусил. Он чувствовал себя, как маленький мальчик, которому велели немедленно отправляться домой. Противно, конечно, но приходится подчиниться.
Кэтрин схватила дочь за руку и потащила в дом.
– Тебе папа говорил, чтоб ты не связывалась с Джимми Мэнро? Говорил он тебе или нет? — яростно накинулась она на Элис. Кэтрин была вне себя от ужаса.
– А это он? — спросила Элис шепотом.
– Кто же, как не он? И что ты там делала с ним?
– Целовалась, — испуганно пролепетала Элис.
Кэтрин словно обухом ударили по голове.
– О, господи, — сказала она. — О, господи, что ж мне делать?
– А это плохо, мама?
Кэтрин нахмурилась.
– Плохо? Нет, нет, это совсем не плохо! — вскрикнула она. — Это… даже хорошо. Только вот что: пусть папа об этом не знает. Даже если спросит, не говори ему! Он… да он с ума сойдет. А сейчас вот что: будешь сидеть весь вечер рядом со мной, и никаких там Джимми Мэнро, ясно? Может, папа все-таки об этом не узнает. Господи, ну сделай так, чтоб не узнал!
В понедельник Акула Уикс сошел с вечернего поезда в Салинасе и сел в автобус, направлявшийся к перекрестку, от которого ответвлялась дорога на Пастбища. А уж оттуда он пешком потащил свой саквояж — до дому оставалось четыре мили.
Ночь была ясная, теплая, все небо в звездах. Горы таинственным приглушенным шумом приветствовали его возвращение домой и настроили на мечтательный лад. Он шел задумавшись.
Похороны понравились Акуле. Красивые цветы, и к тому же так много. Женщины плакали, мужчины передвигались по дому торжественно, бесшумно, и все это пробудило в его душе тихую и, в общем, приятную печаль… Даже отпевание, торжественный ритуал, которого никто не понимает и в который никто не вслушивается, таинственным образом влил в его душу некие целительные токи, благотворные для тела и ума. Целый час он пробыл в церкви, отрешившись от мирской суеты; аромат ладана и цветов навеял на него тихую благость, и перед взором его приоткрылась вечность. Все это возникло в нем благодаря величественной процедуре отпевания.
Тетушку Нелли он почти не знал, но ее похороны доставили ему огромное удовольствие. А родственники, вероятно, уже проведали о его богатстве и обходились с ним почтительно. И сейчас по дороге домой он вспоминал все это, и время пролетело незаметно, путь сократился — Акула неожиданно быстро дошел до Райских Пастбищ и до лавки.
Владелец лавки Т.Б. Аллен всегда был в курсе всех новостей; кроме того, старик любил и умел раздувать в слушателях интерес, притворяясь, будто бы он до смерти не хочет ничего рассказывать. Самая пустая сплетня превращалась в волнующее известие, когда за дело брался старик Т.Б.
Когда Акула вошел в лавку, там был только хозяин. Т.Б. уселся на откидной стул у стены, и глаза его зажглись любопытством.
– Люди говорят, ты уезжал, — произнес он тоном заговорщика.
– Я был в Окленде, — сказал Акула. — Надо было на похоронах побывать. А заодно я там надумал провернуть одно дельце.
Т.Б. выждал ровно столько, сколько полагал необходимым и спросил:
– Ну и как, серьезные дела?
– Да я бы не сказал. Заглянул в одно предприятие.
– И акции купил? — почтительно поинтересовался Аллен.
– Купил кое-что.
Оба опустили головы и сосредоточенно разглядывали пол.
- Предыдущая
- 7/44
- Следующая
