Под куполом - Кинг Стивен - Страница 67

• Предыдущая
• 67/261
• Следующая

Внизу лежалая половинка знаменитого пирога Линды, с апельсинами и калиной; когда пришёл домой, он видел его там на полке. Расти решил пойти в кухню, посидеть за столом, съесть пирог, а заодно и полистать свежий номер «Американского семейного доктора»[185]. Если какая-нибудь статья о коклюше ему не навеет сон, то ничто другое уже не поможет.

Он встал, упитанный мужчина в голубой куртке и санитарских брюках, обычной для себя ночной одежде, и тихонько вышел из спальни, стараясь не разбудить Линду.

На полдороге к ступенькам он остановился и склонил, прислушиваясь, голову.

Одри подвывала, очень мягко, потихоньку, из спальни его дочек. Расти подошёл и деликатно приоткрыл двери. Золотистая ретриверша, её силуэт едва угадывался между девчачьими кроватями, подняла голову, взглянув на него, и выдала очередной тихий скулёж.

Джуди лежала на боку, подложив себе руку под щёчку, дышала она медленно и ровно. Другое дело Дженни. Она безустанно крутилась со стороны в сторону, стараясь снять с себя одеяло, и что-то бормотала. Расти переступил через собаку и присел на кровать Дженни под плакатом её очередного любимого бой-бэнда.

Ей что-то снилось. И что-то нехорошее, судя по встревоженному выражению её лица. А бормотание её похоже было на протесты. Расти постарался разобрать слова, но она уже затихла.

Снова заскулила Одри.

Ночная рубашка Джен вся сбилась. Расти её поправил, натянул одеяло и убрал волосы у Дженни с лица. Глаза под её закрытыми веками быстро двигались туда-сюда, но он не заметил у неё ни дрожания конечностей, ни скрюченных пальцев, ни характерного чавканья губами. Скорее фаза быстрого сна, чем эпилептический припадок, это почти наверняка. Из чего следовал интересный вопрос: неужели собаки слышат ещё и запах плохих сновидений?

Он наклонился и поцеловал Джен в щёчку. Сразу за этим глаза её раскрылись, но он не был уверен, что она его видит. Это мог быть и симптом незначительной эпилепсии, но Расти почему-то не верилось в это. В таком случае залаяла бы Одри, считал он.

— Спи, сладенькая, — сказал он.

— Папа, у него золотой бейсбольный мяч.

— Я знаю, милая, засыпай.

— Это плохой мяч.

— Нет. Он хороший. Бейсбольные мячи все хорошие, а особенно золотые.

— Ох, — вздохнула она.

— Засыпай, дочурка.

— Хорошо, папочка. — Она перевернулась на бок и закрыла глаза. Немного пошевелилась под одеялом, а потом затихла. Одри, которая лежала на полу, подняв голову, и смотрела на них, вновь положила морду себе на лапы и сама заснула.

Расти немного посидел там, послушал дыхание своих дочерей, уверяя себя, что нет никаких причин для беспокойства, все люди изредка говорят во сне. Он уверял себя, что все обстоит благополучно — достаточно было лишь взглянуть на спящую на полу собаку, чтобы в этом убедиться, — но посреди глупой ночи тяжело быть оптимистом. Когда до рассвета ещё оставалось несколько длинных часов, плохие мысли вернулись и начали блуждать. Посреди ночи сны превратились в зомби.

Наконец он решил, что ему не хочется пирога с клюквой и апельсинами. Ему захотелось вернуться в кровать, прижаться к своей тёплой спящей жене. Но, прежде чем выйти из спальни, он погладил шелковистую голову Одри.

— Карауль, девочка, — шепнул он ей.

Одри открыла один глаз, взглянула на него.

Он подумал: «Золотистая ретриверша. — И, естественно, следующая ассоциация. — Золотой бейсбольный мяч. Плохой мяч».

В ту ночь, вопреки новоявленной женской приватности, Расти оставил их двери открытыми.

Когда Большой Джим вернулся домой, Лестер Коггинс сидел у него на крыльце. Коггинс читал Библию при свете фонарика. Большой Джим не проникся такой ревностностью преподобного, настроение, которое у него и так был плохим, ещё больше ухудшилось.

— Пусть благословит тебя Господь, Джим, — поздоровался Лестер, привставая. Он ухватил и пылко сжал протянутую ему Большим Джимом руку.

— И тебе благословения, — смело ответил Большой Джим.

Коггинс ещё раз крепко сжал его руку напоследок, и, наконец, отпустил.

— Джим, я здесь потому, что получил откровение. Прошлой ночью я просил его, потому что мне было очень тяжело, а сегодня днём это случилось. Бог вразумил меня и через Писание, и через того мальчика.

— Через сына Динсмора?

Коггинс зычно чмокнул губами свои сложенные ладони и воздел их к небу.

— Именно так. Через Рори Динсмора. Пусть находится он в Божьей благодати во веки веков.

— Именно сейчас он ужинает с Иисусом, — произнёс Большой Джим машинально. В свете своего фонаря он изучал преподобного, и ему не нравилось то, что он видел. Хотя на ночь резко похолодало, кожа Коггинса блестела от пота. Глаза были вытаращены. Волосы у него скатались в какие-то дикие кудри и свисали. И вообще он имел вид человека, который сбился с правильного пути и скоро упадёт в канаву.

Большой Джим подумал: «Это нехорошо».

— Конечно, — подхватил Коггинс. — Я уверен. Пирует… в объятиях предвечных рук…

У Большого Джима мелькнула мысль, что тяжело делать эти два дела одновременно, но он удержал её при себе.

— И более того, Джим, смерть его не была напрасной. Вот, чтобы рассказать тебе это, я и пришёл.

— Расскажешь в доме, — сказал Большой Джим, и прежде чем проповедник сказал хоть слово, спросил: — Ты видел моего сына?

— Джуниора? Нет.

— Ты долго здесь ждал? — Большой Джим включил в коридоре свет, при этом благословляя генератор.

— Где-то с час. Может, немного меньше. Сидел на ступеньках… читал… молился… размышлял.

Большому Джиму хотелось знать, не видел ли его кто-то, но он удержался от вопроса. Коггинс и так был сам не свой, а такой вопрос мог ещё больше выбить его из колеи.

— Идём ко мне в кабинет, — позвал он и пошёл впереди, со склонённой головой, плоскостопо переваливаясь медленными широкими шагами. Сзади он был похож на одетого в человеческую одежду медведя, старого, медленного, но все ещё опасного.

Кроме картины, которая изображала Нагорную проповедь, за которой прятался сейф, на стенах кабинета Большого Джима висело также множество почётных отличий, которые свидетельствовали о его служении на благо города. А также обрамлённое фото самого Большого Джима, который пожимает руку Сарре Пейлин, и ещё одно, где он ручкается с Дейлом Эрнгардтом[186], когда тот находился в Оксфорд-Плэйнз на шоу Краш-Эй-Рама[187], собирая средства для какого-то благотворительного детского фонда. Там висело также фото Большого Джима с Тайгером Вудсом[188], весьма приятным на вид негром.

На столе у него находился только один памятный сувенир — позолоченный бейсбольный мяч на пластиковой подставке. Под ним (также под прозрачным пластиком) хранился автограф: Джиму Ренни с признательностью за вашу помощь в проведении в Западном Мэне благотворительного турнира по софтболу 2007 года! А ниже подпись: Билл Спэйсмен Ли[189].

Усевшись за столом в своём кресле с высокой спинкой, Большой Джим взял мячик и начал перебрасывать его из руки в руку. Его приятно была перебрасывать, особенно, когда ты немного не в себе: хорошая, тяжёленькая вещь, золотые швы утешительно целуют тебе ладони. Большой Джим иногда задумывался: а если бы вот иметь такой же мяч, только полностью золотой. Он, наверняка, займётся этим вопросом, когда закончится эта проблема с Куполом.

Коггинс примостился на противоположной стороне стола, на стуле для клиентов. Стулья для просителей. Именно там его и хотел видеть Большой Джим. Глаза у преподобного бегали туда-сюда, как у человека, который смотрит на теннисную игру. Или, скажем, на хрустальный шарик гипнотизёра.

• Предыдущая
• 67/261
• Следующая