Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 38

• Предыдущая
• 38/94
• Следующая

– Хорошо. Я готов выслушать вас. Только не здесь. Это неудобно.

– Где же? Когда? Назначьте время.

Какая настойчивость! Он не знал, что отвечать.

– Сегодня. В десять вечера. Я приду в английское посольство. – Ее невозможно было смутить. – И поверьте, у меня важные сведения.

Одарив ошалевшего сэра Уэлсли прощальным взглядом, в котором был рай, никак не меньше, дама сделала пару шагов назад и очень ловко затерялась в толпе.

Весна откусывала дни от хвоста зимы, но холод не уходил из души у тех, кому в грудь впились ледяные иглы декабрьской метели. Генерал-адъютант Чернышев стал не в пример вежливее, и Бенкендорф минутами ловил на себе его настороженный, удивленный взгляд. Александр Иванович никак не мог поверить, что товарищ встал в тайной иерархии выше него. Негласное ведение дел по таким персонам, о которых и говорить страшно!

Сам Бенкендорф не питал особой радости. Что можно узнать о Сперанском или Мордвинове? Подобные люди не суются в тайные общества открыто. Будешь рыть носом землю, но так ничего и не обрящешь, кроме смутного ощущения причастности. Для начала генерал нацелился вторично поговорить с Захаром Чернышевым.

– Вы написали не всю правду, – строго обратился он к молодому графу, доставленному по его вызову.

– Я хотел вперед поблагодарить за то, что с меня сняли ручные кандалы. – Ротмистр поклонился.

– Их надели на вас незаконно.

По знаку генерала Захар сел. Его приятное лицо оставалось хмурым.

– Я рассказал все, что мне известно. Надеюсь, вы не понуждаете меня оговаривать товарищей в благодарность за человечное обращение со мной лично.

«Без сомнения, я похож на зверя», – вздохнул Александр Христофорович.

– Некоторые вещи могут представляться вам неважными. Я задам вопросы, а вы ответите. Если сможете.

По лицу Чернышева было видно, что он колеблется. Но следователь не просил его согласия. Он знал: в простой беседе человек расскажет больше – и начал, не давая арестанту времени возразить.

– Вы утверждаете, что вступили в заговор в полку?

– Да. – Захар пожал плечами. – Меня приняли весной прошлого года. Я уже имел честь сообщить...

– А разве на развитие ваших взглядов не повлияло обучение в муравьевской школе колонновожатых?

Молодой граф опешил.

– Господа Муравьевы люди высокого духа. Трое из них преподавали. Это была прекрасная школа!

– Не сомневаюсь, если учесть, что половина ее выпускников сейчас сидит в крепости. Вы там вступили в ложу?

Это был пробный камень, брошенный наугад. В отличие от своего деда-адмирала и его братьев, младшее поколение Чернышевых не успело приобщиться до запрета 1821 года.

– Я не вступал, – пробормотал ротмистр.

– Но Муравьевы предлагали?

– Д-да, – выдавил Захар. – А что могло быть от них плохого? Иван Матвеевич воспитывал государя Александра! Как же его не слушать? Как не разделять взглядов?

– Н-да, – протянул генерал. – Трое сыновей-заговорщиков: один самоубийца, другой пойдет на виселицу, третий в каторжные работы. Повод для раздумий.

– Что вы от меня хотите? – Ротмистр уронил голову. – Быть может, на них венец? Быть может, вы не правы?

– Я могу быть не прав, – вздохнул собеседник. – А государь нет. Запомните: нельзя ругать галломанию, а детей воспитывать в Париже. Нельзя именовать себя язычником, эпикурейцем, новым Алкивиадом, а потом удивляться, что один из твоих мальчиков, не ведая греха, наложил на себя руки. Нельзя до 16 лет не говорить детям, что у них на родине существует «рабство», а потом вдруг открыть глаза при переезде границы, когда они самозабвенно орут: «Ура!»

– Что вы от меня хотите? – повторил Захар. Он был сбит с толку, измучен, не знал, чему верить.

– У вас имелось такое кольцо? – На стол легла печатка с числом «71».

По глазам графа было заметно, что тот видит вещицу не впервые.

– Да, вернее нет, не у меня. Это не для рядовых членов. У Никиты. У старшего Муравьева-Апостола.

– Разве старик входил в общество? – удивился Бенкендорф.

– Нет, но его очень почитали, и именно он взялся передать печатку императору.

«Есть! В яблочко! Надо только разговорить человека. И не пытаться записывать за ним. Не пугать!»

– Он передал?

Чернышев покачал головой.

– Никита говорил, что нет. Государь не взял. Сказал: «Брат мой, пошлите его от меня в Женеву Лагарпу».

Экая незадача. Нельзя так расстраивать людей! Только Бенкендорф окрылился.

– Так вам неизвестно, кто передал кольцо?

– Почему же? – Захар пожал плечами. – Николай Тургенев. Весной позапрошлого года. Перед тем, как уехать в Италию. Ведь государь его почти выслал.

«Какая у нас, однако, любопытная система! Одних отправляют в отставку, как Орлова. Других загоняют в дальние гарнизоны, как Бюхну. А иным – ласковый намек: покиньте Россию. Из какого теста должен быть сделан человек, чтобы его боялись тронуть?»

– Вам, случайно, не известно, кольца делались в Петербурге?

– Нет, в глубокой тайне в селе графа Дмитриева-Мамонова, в Дубровицах.

Александр Христофорович обязательно бы сел, если бы стоял. Последнюю информацию следовало обдумать без помех. Граф Матвей – человек загадочный. Едва ли даже в своем уме. Прежде их связывало многое. «Орден русских рыцарей», например, где числились и он сам, и Алексей Орлов, и Николай Тургенев. Бенкендорф быстро отошел от дел, почувствовав паленое. Орлов и Тургеневы подались в «Союз благоденствия». А Мамонов навеки затворился в своей подмосковной, и слухи оттуда доходили неутешительные – будто бы граф помешался на почве розенкрейцерства.

– Ну вот, – сказал Бенкендорф, – без моих вопросов вы бы явно всего этого не припомнили.

Захар кисло улыбнулся. Его вроде бы не заставляли оговаривать товарищей. О мятеже ни слова. Однако у ротмистра создалось впечатление, что именно сегодня он сболтнул непростительные, запретные вещи.

– Хотел вас обрадовать, – молвил генерал, собирая со стола не понадобившиеся бумаги. – Государь рассмотрел положение о майорате. Наше законодательство не знает конфискации имущества у семьи преступника. Земли перейдут к вашей старшей сестре.

Герцог Веллингтон уже сожалел, что согласился встретиться с очаровательной госпожой Киселевой. Тем более в английском посольстве. Двусмысленное положение. Его принимали в Петербурге со всеми подобающими почестями. Называли союзником, даже другом. А визит польской конфедератки, инсургентки или как там ее… подрывал основы доверия.

Старина Уорт привык считать себя честным человеком. Но, с другой стороны, переговоры шли совсем не так, как ожидалось. Молодой царь проявлял упрямство – фамильную черту, которую в Ангеле не скрадывали самые изысканные манеры. У брата и тех не было. Он твердил о полутора миллионах беженцев на русских границах и даже как-то обмолвился:

– Дорогой герцог, мы оба знаем, что Англия – остров. Где бы ни началась война, она отделена от вашей родины водными преградами. Даже Наполеон не решился их форсировать. А мы, несчастные? Для нас пожар по соседству – всегда бедствие.

Крокодиловы слезы! Кто поверит, что страна, захватившая полконтинента, преисполнена мирных намерений?

– Наши правительства могут сделать совместное заявление, призывая султана прекратить резню, – цедил герцог. – Когда таковое исходит от одного кабинета, его игнорируют. Когда от двух сильных держав…

– А какими мерами мы пригрозим Турции в случае несогласия? – Николай имел неприятную привычку – выщелкивать зерно вопроса и рассматривать его голым, без скорлупы.

Веллингтон не был уполномочен говорить о мерах.

– Совместное заявление, отлично, – наконец сдался царь. – Это наилучший результат наших усилий.

Уэлсли возликовал. Военные действия оттягивались на неопределенный срок.

• Предыдущая
• 38/94
• Следующая