Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 37
- Предыдущая
- 37/94
- Следующая
– Государь, – осмелился предостеречь Бенкендорф, – у меня такое чувство, что мы держали рыбу с гладкой от слизи чешуей, и она выскользнула из рук.
– Или держите крепче, или не жалуйтесь, – отрезал Никс. – Мне нужен этот человек.
Тут и заключалась вся метафизика.
– Если он невиновен, мы привлечем его к подготовке суда над злодеями. А если виновен в той степени, о какой мы догадываемся, то это станет для него испытанием. Во всей империи нет второго такого юриста. Кто оформит целый процесс так, чтобы мы не выглядели варварами? Чтобы закон был соблюден до мелочей? – Государь, волнуясь, снова заходил по комнате. – Наше дело простое и чистое. Если суд подготовит Сперанский, то всякий отринет мысль о каких бы то ни было злоупотреблениях. Мы немедленно едем к нему.
Вообще-то Бенкендорф собирался в Следственный комитет. Но пришлось тащиться к Армянской церкви. Явление императора в доме имело вид сошествия Спасителя в ад. Правда, ад скорее грустный, чем ужасный. Меланхоличный, нежный и полный скорбей. Елизавета Михайловна вскрикнула. Старик подался вперед.
– Я вижу, вы больны, сидите. – Николай взял стул и подставил его к креслу. – Мне надобно поговорить с вами, Михайло Михайлович. Как друг и преданный слуга моего покойного брата, вы не откажетесь выслушать.
– Я не осмеливался надеяться, – пролепетал сановник.
– Мне следовало бы приехать раньше. Простите, дела разрывают на части. Зато теперь я буду говорить, полностью обнадеженный вашей невиновностью.
Елизавета Михайловна снова вскрикнула, но уже от радости, и сделала попытку лишиться чувств, что у русских дам выходит не всегда. Бенкендорф успел подхватить ее и усадить в кресло.
– Я рад, что ваша дочь присутствует при нашем разговоре, – поклонился женщине Николай. – Ей будет отрадно услышать то, что я скажу. Боюсь, вас не все понимают и не все умеют ценить. Сперва я и сам был виноват перед вами. Мне столько говорили о ваших либеральных идеях! Клевета коснулась вас даже по делу 14-го. Но обвинения рассыпались в пыль. И я могу найти в вашем лице ревностного слугу с огромными сведениями и опытом.
– Ваше величество льстит мне, – выдавил из себя чиновник.
– Ничуть. И у вас есть случай подтвердить мое мнение. Расследование близится к концу, материалов накоплены горы, но, откровенно говоря, члены комитета даже не знают, как подступиться к суду. Надо разработать процедуру, написать инструкции. Наконец, составить манифест, чего никто лучше вас не умеет.
– Папа, – простонала Лиза. Оба понимали все, оставленное императором за скобками.
«Бедное мое дитя! – подумал Сперанский. – Бедное мое отечество!»
– Дело тяжелое, ваше величество, – произнес он спокойным голосом. – Вам ведомо, что я хорошо знал многих из тех, кому надлежит склонить голову под топор.
– Думаю, Европа будет удивлена моим милосердием.
– Счастлив, если так, государь. Но по закону за военный мятеж смертная казнь должна коснуться практически всех.
– Мы ограничим круг несчастных, – возразил царь. – Кроме того, я планирую ввести в состав суда архиереев, прибывших на погребение.
– Это имеет свои невыгоды, государь, – немедленно отозвался Михайло Михайлович, голова которого уже заработала в привычном ритме. – Таким образом вы увеличите число членов, которые отрекутся от казни в силу духовного сана.
Кажется, подобное рассуждение смутило императора.
– Ну, что скажешь? – осведомился он уже на улице.
Закидывая ногу в сани, Бенкендорф на мгновение удержал глаза на окне второго этажа, откуда продолжали смотреть отец и дочь.
«Лучше промолчу».
Красивая женщина не бывает ничья. Поэтому когда на торжественном приеме восхитительная вакханка с иссиня-черными, как поздний виноград, глазами стала бросать на герцога Веллингтона многообещающие взгляды, он предпочел не поверить и отвернуться.
Дама приблизилась. Затем удалилась. Потом снова приблизилась. Старина Уорт был заинтригован. Он нравился слабому полу. Но лет пятнадцать назад. Сейчас солидный политик, в прошлом герой нации, сэр Уэлсли был не настроен на шалости. Его приезд в Петербург – дело тонкое и не во всем понятное ему самому.
Он не слишком любил покойного царя. Александр отвечал взаимностью. Как девушка ревнует к своей красоте, лысый Ангел ревновал к славе. Восторги публики по поводу победителя при Ватерлоо беспокоили его, как камешек в сапоге. Теперь он мог не волноваться. Собственные похороны – единственный случай, когда человек, без сомнения, – пуп земли. Все разговоры о нем. Каждое слово – похвала.
Но как бы там ни было, с Александром уходила славная эпоха. Великие свершения. Снопы лавра. Моря крови. Он принял мир разодранным на части. А оставлял… сшитым живой ниткой.
Эта нитка расползалась. Если не будет найдено дело, выгодное для всех игроков, Европа снова раздробится на блоки. Турцию готовились принести в жертву взаимному согласию. Веллингтон не одобрял. Россия и без того сильна. Ее возвращение на восточное поле для гольфа, где до конца прошлого века успешно закатывала шары бабка нынешних императоров, не сулило ничего хорошего. Тем не менее следовало прощупать почву. Совершить разведку боем, как он это называл.
От имени британского правительства герцог выразил надежду, что молодой монарх проявит милосердие к мятежникам. Заявление чисто формальное. Так всегда делается в подобных случаях. Но Николай вдруг отнесся к словам серьезно.
– А вы бы – как поступили на моем месте?
Отвечать честно? Увольте! Он бы расстрелял негодяев на месте.
– Напомните мне: пять лет назад, кажется в 1820 году, в Лондоне был раскрыт заговор Артура Тистельвуда. К чему приговорили участников?
– Публично повесили пятерых. – И поделом! Старина Уорт передернул плечами. Надобно давать черни урок повиновения.
– У нас не казнили со времен Пугачева, – пояснил царь. – Публика отвыкла от подобных зрелищ. Стало быть, пятерых?
Теперь очаровательная вакханка делала герцогу знаки на приеме. Это была высокая, необычайно яркая дама. Белокожая брюнетка. Если бы не восточный очерк скул, она сошла бы за ирландскую принцессу из страны фей. Гречанка? Полька? Только не русская. Здешние дамы совершенно беспомощны в кокетстве. Хороши, но чересчур скромны – строгие матери, религиозное воспитание. Так и молодость пройдет!
Веллингтон решил предпринять обходной маневр от одной группы беседующих придворных к другой, чтобы оказаться поблизости от чаровницы. Она стояла на месте, вынув розу из высокого вазона, и покусывала лепесток с таким откровенным призывом, что старый солдат испытал смущение. Бокалы шампанского, разносимые лакеем, позволили им сгладить неловкость первых слов.
– Приветствую истинного героя в стране напускного героизма. – Для дамы, которая не была представлена, она держалась очень уверенно. И первые же слова показали, что перед герцогом полька. Великолепная дерзость. Что здешние мужчины будут делать, когда маленькая, но гордая нация получит свободу? Довольствоваться своими белобрысыми дылдами?
– Вы меня знаете, я вас нет, – заявил Уорт, как всегда беря быка за рога.
– Вас знают все, – улыбнулась дама. – Софи Киселева, урожденная Потоцкая.
Вот откуда эта ясновельможная повадка.
– Я специально приехала из Тульчина… о, не морщите лоб, все равно не вспомните, это маленький городок на границе Малороссии… чтобы иметь счастье говорить с вами.
– Говорить? – Веллингтон был озадачен.
– Не от своего имени. – Софи пленительно улыбнулась и опустила бокал на вовремя подставленный поднос. – Но от имени всех патриотов моей бедной, истерзанной родины.
Черт! Мог бы сразу догадаться! Он слышал, что польки проявляют необыкновенную заинтересованность в политике.
Герцог помрачнел. Заметив это, дама защебетала с невыразимой трогательностью. Ее оживление, блеск глаз, умоляющие и вместе с тем благородные интонации голоса были так трогательны, так нежны, так глубоко проникали в сердце.
- Предыдущая
- 37/94
- Следующая
