Выбери любимый жанр

Стихотворения и поэмы - Колас Якуб Михайлович - Страница 103

Изменить размер шрифта:
103

XXVII. ПО ДОРОГЕ В ВИЛЬНУ

Дороги, вечные дороги!
Во тьме времен, знать, сами боги
Вас заплетали, расплетали,
Когда узоры жизни ткали.
Дороги, вечные дороги!
Вы то задумчивы, то строги,
То солнцем радуете взоры,
То, в мрачные ведя просторы,
Среди болот змеясь тоскливых,
Несчастьем путнику грозите
И ночь небытия таите
В своих запутанных извивах.
Немало я узнал скитаний,
Счастливых встреч и расставаний.
Не раз в грозу и непогоду,
Казалось, не было мне ходу,
И, глядя на свою дорогу,
Я чувствовал порой тревогу.
Печаль и горе испытал
И только зависти не знал
К тому, кто в час людских страданий
Был чужд мучительных исканий,
Кого сомненья не томили,
Тяжелым камнем не давили
И для кого весь белый свет
Есть лишь одной тележки след,
Кто средь пустых погряз забот,
Чей путь к кормушке лишь ведет.
Но тот, в ком дух живой таится,
Покоем этим не прельстится,
Простой, исхоженной, убогой
Не будет соблазнен дорогой.
Покуда круг не замкнут мой,
Я вновь хочу взглянуть назад,
Под крыши дорогих мне хат,
В тот край, навеки дорогой,
Откуда путь я начинал,
Где часто в детстве счастье знал.
Итак: за землю на початок
Три сотни отданы в задаток.
Ужель то правда, не мечты,
Что из-под гнета выйдешь ты,
И панский кнут забудешь скоро,
И дни не кончишь под забором?
Теперь уж нет пути назад,
Все одолеть ты должен, брат!
Помехи все убрать спеши
И с тем наследством пореши,
Что от отцов тебе досталось:
Землицы худородной малость.
Крепись, коль все уж решено,
И в голове держи одно:
Как обернуться тут ловчей,
Чтоб все закончить побыстрей.
Возьми в дорогу, что посильно,
И в банк скорее, прямо в Вильну, —
Там справки надо раздобыть
И разрешенье получить.
Об этом много говорили
И ехать дяде присудили.
Оделся дядя, как на праздник, —
Хоть без затей и штук там разных:
Пиджак простого был суконца,
И тот весь порыжел от солнца;
Рубашка из холстины белой;
Шапчонка ж козырем сидела,
Хоть и знавалась часто с горем,
А сапоги он смазал здором;{11}
На посошке же за плечами
Висела торбочка с кистями, —
В ней были хлеб, немного сала,
В кармане ж трубка и кресало, —
Товарищей вернее нет,
Коль табаком набит кисет!
Не скажешь, что щеголеват,
Но чист, опрятен весь наряд.
Вот дядя уж Морги проходит
И долгим взором даль обводит —
Идет на луг, на нивы взглянет,
И на душе отрадней станет,
И дальше, время не теряя, —
Дорога впереди большая.
Был занят дядя мыслью сложной:
Как сократить расход дорожный,
Когда в Столбцы прибудет он,
Как за три гривны сесть в вагон.
В Столбцах у дяди — друг служака,
Вокзальный сторож, Донис Драка.
Он с машинистом жил, как с братом,
И с кочегаром водку пил,
Ему роднёй кондуктор был,
Конторщик приходился сватом,
С телеграфистами он знался
И с дядькой год назад встречался.
Подумать только: с этим хватом,
Болтая запросто, бывало,
Они из одного бокала
У тетки Гени выпивали
И вместе оси воровали.
Своими увлечен мечтами,
Как бы подхваченный волнами,
Антось усталости не знает,
С холма на холмик знай шагает.
Но все ж нет-нет и грустно станет,
Как на поля вокруг он взглянет,
На этот лес, сырой, туманный,
На милый Неман и курганы,
На ельник и на груши в поле,
Как будто не увидит боле
Он образы, картины эти,
Родней которых нет на свете.
Идет наш дядька, размышляет.
Вот он в Сустреновку вступает,
Гать переходит и болото.
Ложится солнца позолота
На темные верхушки леса,
И ночка сумрачной завесой
В низинах землю укрывает.
Ей сны-виденья навевает.
Вот пройден лес, и город близко.
Туман на озеро лег низко,
Вода у мельницы шумит,
Машина вдалеке пыхтит,
А там, за озером, как струнка,
На запад тянется чугунка.
Вот переезд, давно знакомый;
Правей — вокзальные хоромы.
Там все кипит, как в час разрухи.
Снуют службисты, словно мухи,
Гудят, шумят, как в ульях пчелы,
И ходят шумно балаголы,{12}
Каменотесы с молотками,
Торговки бегают с лотками,
Огни фонарные дрожат,
Снуют носильщики, кричат.
А дядька трубку набивает,
В вокзальный вслушиваясь гам,
Как разыскать дружка, гадает.
Вдруг слышит крик: «А, брат Антоний!»
Глядит: к нему сам Драка Донис
Спешит, кивая головою,
Как будто встретился с роднею.
«Здорово! — дядька отвечает,
Дружка в сторонку подзывает. —
Скажи мне, братец, если можно… —
При этом дядька осторожно
Пригнулся к Донису, замялся,
Но Донис сразу догадался,
Смекнул, в чем смысл его секрета. —
Так вот, нельзя ль мне… без билета
Чуток проехать на машине?»
«А вот постой, пусть люд отхлынет,
Пройдет курьерский, а тем часом
Мы перемолвимся с Уласом…
Спокоен будь: мы все уладим,
Хоть на товарный, а посадим».
«Так ты, брат Донис, постарайся!»
«Уверен будь, не сомневайся:
С козами мы на торг успеем».
В минуту эту лютым змеем
Летит курьерский. Задрожали
Все стекла в окнах на вокзале,
Казалось — воздух содрогнулся.
И в тот же миг народ метнулся,
На дядьку вихрем налетел.
Антось и ахнуть не успел,
Как и его волна людская
Несла, все крепче зажимая,
Как будто кто их испугал.
Плечом тут дядька поднажал,
Рванулся вбок что было сил,
Чуть с ног извозчика не сбил
Да пана придавил немножко, —
Зато в толпе пробил дорожку.
Хоть шума было там немало,
Зато кругом просторней стало.
Звонок, другой и вскоре третий,
И дрогнул поезд, будто черти
Его сердито всколыхнули,
Снопами искры ввысь взметнули,
На сто ладов заскрежетали
И в клубах дыма вдаль умчали.
Вокзал пустел, люд разбредался,
Один Антось еще слонялся.
Болели ноги, сникла сила,
А сядет чуть — ко сну клонило.
«Ну что, Антоний, рыбу удишь?
Уснешь-тебя и не разбудишь,
Пойдем-ка лучше выпьем пива!»
Друзья уходят торопливо.
Сидят за пивом, рассуждают,
О прежних встречах вспоминают.
А пиво веселит им души,
У них краснеют щеки, уши.
Был верен слову Драка Донис.
И вскоре дядька сел на поезд —
В Барановичи до рассвета
Приехал мирно без билета.
Знать, начал путь он в добрый час:
Все гладко шло, как на заказ.
С кондуктором хорошим он
В Барановичах повстречался.
Тот с ним недолго торговался —
Взял деньги, проводил в вагон.
И вот, тревожно озираясь,
Забился в уголок наш «заяц».
Шло утро. Солнышко всходило,
В полях пригорки золотило,
И серебристой пеленою
Туман повиснул над водою.
Вагон битком набит народом,
Несется поезд полным ходом,
И только пыль он поднимает,
Антоний то и знай чихает.
Прошел кондуктор и глазами
Суму холщовую с кистями
Искать стал. Дядька в уголке
Притих, зажав суму в руке.
Совсем не спал он прошлой ночью,
На свет глядеть не в силах очи.
А голова сама гуляет
И ритм движенья выбивает:
То вниз сползет, то вверх рванется,
Туда-сюда она качнется
И стукнет в стенку, как шальная,
Что с ней, сама не понимая.
Так па гулянке молодица,
Вина хлебнув, развеселится,
Забудет все и в пляс пойдет,
Плечами дернет, поведет,
Земли не слышит под ногами
И плещет в такт себе руками. «
Легаш», впиваясь в сумку взглядом,
Вмиг очутился с дядькой рядом.
Толкнул его в плечо рукою
И подмигнул: мол, шпарь за мною.
Поднялся дядька наш проворно,
И за кондуктором покорно
(Одна веревка их связала)
Идет он, заспанный, усталый.
Пройда чрез узкий коридор,
Кондуктор шепчет, словно вор:
«А ну, сюда залазь сейчас же!
Я буду сам стоять на страже.
Идет контроль, так ты скрывайся,
Сиди молчком, не отзывайся,
Не кашляй громко и не стукай!»
И с этой мудрою наукой
Кондуктор дверку открывает,
Искусно пломбу он снимает,
Засунул гвоздь, ключом знай крутит,
А дядьке страх аж очи мутит,
Хоть по натуре он не робкий
Вот наконец дверь грязной «топки»
Сумел открыть кондуктор ловко.
Втолкнул он дядьку чуть не силой
В глубь этой конуры постылой
И запер там, как в клетке волка.
Шагнул Антось, остановился —
И белый свет ему закрылся,
Стоит, оторопев, бедняга.
«Вот удружил, помог бродяга!
Чтоб ты пропал с своей норою!. —
Гуторит дядька сам с собою. —
Куда ж ты, гад, меня засунул!»
И в темный угол зло он плюнул.
«Ой, что такое? Хлоп паршивый,
Ведь мы же здесь!» — в углу пискливый
Раздался голос человечий,
Хоть вздрогнули у дядьки плечи,
Но скрыть испуг он постарался,
На крик спокойно отозвался:
«А кто велел тут господину
Свою подставить образину?»
Теперь лишь дядьке видно стало,
Что «зайцев» в клетке с ним немало.
Сердито «зайцы» зашептались,
Они давно, знать, тут скрывались.
Передний, с красным, злым лицом,
Все щеку вытирал платком.
Здесь все от копоти лоснилось.
Густая пыль вокруг носилась,
Одно оконце небольшое
Глядело тускло, как слепое,
А теснота — ни стать, ни сесть,
С трудом вперед он мог пролезть.
В далекий уголок забрался,
Там примостился возле печи,
Расправил грудь, раздвинул плечи,
Вздохнул и закурить собрался.
Достал кисет, чубук продул,
Так смрадом из него дохнул,
Что в тот же миг сосед его,
Врага в нем видя своего
(Давно на дядьку он надулся),
Зашмыгав носом, отвернулся.
Но дядьку это не смущает:
Табак он в трубку насыпает;
Табак был свой, не покупной,
И драл он горло, как шальной.
И, как Дямежка говорил,
По голове дубиной бил.
Табак отменный, злой на диво,
И не один «знаток» ретивый,
Его дымку хлебнувши рьяно,
Как будто спирту из стакана,
Чихал и кашлял с полчаса,
И ошалело тер глаза,
Аж пуп с него трещал и рвался.
(Он бессарабским назывался,
Табак тот дядькин знаменитый.)
Как черт был дым его сердитый.
Антось огниво достает,
Кремнем по звонкой стали бьет,
Чирк-чирк — и искорки живые,
Словно пылинки золотые,
С негромким треском поднялись,
На трут богато полились.
Вот дядька трубку в рот берет,
Чубук хрипит, пищит, поет,
И дым большущими клубами
У дядьки виснет над усами.
Как только трубка разгорелась —
Курить давно ему хотелось, —
Дал волю он привычке жадной,
Затяжкой насладясь изрядной,
И дым как из трубы пускает,
Дыханье от него спирает.
И мух тем дымом доняло,
В тревоге бьются о стекло.
А «зайцев» кашель забивает.
«Ой, фэ! Не выдержать! Спасите!
Хоть нашу старость пощадите!»
Антоний дым клубит волнами
И смех скрывает под усами.
Но из-за стенки в этот миг
Кондуктора донесся крик,
В дверь застучал он кулаками.
«Эй, ты там, слышь, сума с кистями!
Сейчас же перестань дымить,
Вагон так можно развалить.
Твой дым терпеть не стало сил,
К нам через дверь он повалил.
Вот это дым, аж в пот бросает!
Ну, прямо нос тебе срывает!»
Контроль прошел. В вагон обратно
Впустили «зайцев». Так приятно
В вагоне дядьке показалось:
Пред ним равнина расстилалась
Полей, засеянных хлебами;
Полоски стройными рядами
Антосю душу веселили,
Своим нарядом взор манили
И расступались пред машиной,
Как кавалеры пред девчиной
Иль как пред свекром молодицы.
Она ж, как вольная орлица,
Летит стрелою, грозно дышит
И серым дымом тяжко пышет.
И что ни миг — из светлой дали
Картины новые вставали.
Столбы мелькали верстовые,
Дорожки, стежечки кривые,
Что средь полей, покрытых рожью,
Тянулись ленточкой пригожей;
Боры, лесочки возникали,
И маковки церквей сверкали.
Мелькали станции, селенья,
Панов богатые именья.
«Какой разгон и ширь какая! —
Дивится дядька, размышляя. —
Посмотришь — ни конца ни края,
Но всей земли простор великий
Принадлежит царю-владыке,
Первейший он богач на свете,
Да только бедны его дети:
Едят мякину, мох толченый
И ездят «зайцами» в вагоне.
Имений сколько, боже милый!
А всюду бедный люд, унылый
Кишит в полях и нищих селах».
И вздох приглушенный, тяжелый
Готов с мужицких уст сорваться,
На голос мысли отозваться:
«Эх, всюду жмет людей нужда!»
И вспомнил дядька наш, куда
И для чего он в путь пустился,
И грустью взор его затмился.
Что их на новом ждет пути?
Как долю лучшую найти?
Пока почуешь каплю силы,
Банк вымотать сумеет жилы
Налогом, гербовым ли сбором, —
С ним расквитаешься не скоро,
Останешься, быть может, голый.
И с этой думой невеселой
Антось наш к Вильне подъезжает,
Свою одежду поправляет.
103
Перейти на страницу:
Мир литературы
Наши партнеры