Завидное чувство Веры Стениной - Матвеева Анна Александровна - Страница 42
- Предыдущая
- 42/107
- Следующая
В гостиной Вера забралась с ногами на диван – к ней тут же пришёл кот Песня, долго гнездился вокруг, потом прижался к её ногам и уснул, тяжело, не по-кошачьи вздохнув. На ощупь он оказался совершенно как голый человек с высокой температурой – это было и противно, и приятно разом.
…Вера не любила ночевать в квартире на Бажова – здесь водилось слишком много призраков. Но в это утро она прислушалась к себе – и поняла, что, кажется, снова счастлива. Точно так же она обычно понимала, что, кажется, заболела.
Посмотрела в окно – там рассветало с трудом и неохотой, как будто чёрную тушь разводили в воде. И день, хоть и настанет, всё равно будет не настоящим днём. Солнце, как лампа дневного освещения, и фонари кажутся особенно жёлтыми на этом белом свету. На белом свете.
Стенина приняла душ и долго смотрела на себя в зеркало без привычного отвращения. Вполне себе женщина. И не только себе, если потребуется.
Мышь затаилась, но Вера чувствовала – она здесь. Выжидает. Судя по всему, на зависть действовал единственный в мире яд – Верино счастье, очень редкое вещество. Но сегодня Вера, пожалуй, могла бы присыпать своё домашнее животное двумя чайными ложками этого лекарства.
В кухонном пенале (Лару очень смешило это слово применительно к шкафу) Вера обнаружила полбанки растворимого кофе, который сама же сюда однажды и принесла, а под окном в кладовке чью-то давнюю заначку – пластиковый пакет с ценной валютой ранних девяностых – сигаретами. Они были уже, конечно, ни на что не годны – высохшие, просроченные и вдвойне теперь гадкие «Магна», «Бонд», «Конгресс», «Салем», но Вера была почему-то рада находке. Мало что так точно сохраняется в памяти, как дизайн сигаретных пачек нашей юности.
Уходя, Вера тщательно закрыла дверь на два замка, подергала её за ручку, а потом зачем-то снова открыла замки и прошлась по всем комнатам. Тихо, пусто, на столе – выцветшие пачки сигарет, которые так уже никто и не выкурит. Почему-то ей не хотелось отсюда уходить, словно бы тут хранился обнаруженный вчера источник счастья.
Как же ей повезло, что ограбление не состоялось! О чём она вообще думала?
Полностью рассвело, когда Стенина добралась до музея – вышла остановкой раньше, чтобы повторить ночной маршрут. Мороз как будто бы тоже ещё не полностью проснулся и лютовал не в полную силу. В такую погоду, вспомнила Вера слова Геры, только и делать, что спать.
Гера, Гера… Мальчик с именем самой завистливой античной богини, любимый мужчина и Ларин отец (а я – Ларина-мать, «корсет, альбом, княжну Алину…» некстати пришло в голову Вере, всюду, где надо и не надо, играющей словами). Теперь, спустя годы, она каждый день вспоминала его, каждый вечер перед сном пыталась говорить с ним – и сама же себе отвечала. Как Лара, когда играла с Барбией – говорила и за неё, и за себя. Гера никогда не снился Стениной, и на могилу к нему она приезжала дважды в год – в день рождения и смерти. А вот мама, которая при жизни относилась к будто бы зятю сдержанно, смирилась с ним, как с неизлечимой болезнью, бывала там значительно чаще. Сажала на могиле какие-то цветы, что очень неохотно цвели в урочный час, брала с собой Лару и давала ей маленький веник – прибираться в «папином домике».
– Никто больше не ходит, – жаловалась старшая Стенина. – Все забыли. Даже мать забыла, ну как так, Веруня?
Однажды, поддавшись настроению, Вера поехала на кладбище без повода. Купила две хризантемы, которые уже выглядели увядшими – «такой сорт», пожала плечами продавщица. На розы не хватило денег. Вера шла по дорожкам кладбища, к ней отовсюду сбегались местные собаки, привычные к тому, что их здесь все подкармливают. У Стениной не было с собой ни колбасы, ни косточки, поэтому разочарованные собаки – хвосты улитками – оставили их с Герой наедине.
Вера думала, вдруг она сможет расслышать его голос – как слышала голоса и звуки картин, но ничего не получилось. Был тихий день, начало августа, деревья вокруг шумели зрелой малахитовой листвой, и только одно из них – тополь, который ненавидела старшая Стенина, потому что с него по весне слетали жёлтые липкие почки, не отмоешь, с камня-то! – только одно это дерево уже объявило вдруг, как войну, свою личную осень. Оно покрылось янтарными листьями, и часть из них уже лежала на сером камне ярким ковром. Мама тут же вымела бы дерзкие листья, но Вере они показались такими красивыми, что она решила принять эту маленькую осень в качестве подарка от тополя. Посидела на скамеечке у соседней богатой могилы – кто-то из бандитов, памятник в полный рост, ограда из чугунного литья. И скамеечка тоже чугунная, вся в цветах и стеблях, уральский ар-деко. Вера сидела сгорбившись и вслух, торопливо, как у постели больного, перечисляла достижения – свои и Ларины.
– Она совсем не похожа ни на тебя, ни на меня, – рассказывала Гере Стенина. – Особенная девочка. Ты не думай, что я без тебя счастлива – мне только вначале так казалось. Кстати, я теперь работаю в музее, представляешь?
Гера не ответил. Вера выкурила подряд две сигареты, уложила хризантемы поверх жёлтых листьев и ушла. Маме о своём походе рассказать забыла, и через неделю та встретила её ликованием:
– Веруня, у Геры кто-то был! Я сегодня ездила убраться и нашла цветы.
– Хризантемы?
– А ты как знаешь?.. Это ты, что ли? – Мама выглядела такой разочарованной, что Вера её пожалела и вместе с тем – разозлилась. Какое ей дело, ходит кто-то к Гере или не ходит? Люди быстро забывают тех, кто умер.
Вот, например, у Бакулиной недавно умерла мать – скоротечный рак. «У неё, кстати, был знак зодиака – Рак», – сказала Бакулина по телефону, когда звонила отметиться – что приехала, но будет в городе только два дня, так что они не увидятся («хватит с тебя и звонка», перевела Вера). Потом выяснилось, что мать умерла уже давно и похоронили её, не дожидаясь Бакулиной, которая считала, что на похороны даже самых близких людей ходить не надо, потому что это отнимает жизненную энергию. И на кладбищах делать нечего – она вот в Париже старается обходить стороной Пер-Лашез и Пасси.
– Больная, – сказала Юлька, обычно сдержанная в оценках поведения парижской подружки. В Екатеринбург Бакулина приезжала разбираться с наследством. Это, по всей видимости, энергию дарило.
…Снег сегодня был таким, что глазам тяжело смотреть, – больнично-белым. Да, снова вспомнила Вера, в такую погоду только и делать, что спать. Музей выглядел так же, как вчера, – не было видно ни ограждений, ни розыскных плакатов с Вериной физиономией. Стенина выдохнула остатки страха, бродившие в ней со вчерашней ночи, расправила плечи и вошла.
Первый же человек, которого она увидела в музее, бросился ей на шею и зарыдал, не размышляя о собственном весе и его соотношении с весом тогда ещё вполне стройной Веры Стениной. Та едва устояла на месте, машинально вцепившись в рыдающего человека – как седок в мотоциклиста.
Человеком, который рыдал, была кассирша, мать злосчастного Ваньки. Вокруг волновалось небольшое, но при этом плотное море «стульчаков» под руководством Клары Михайловны. «Я просто решаю здесь некоторые вопросы», – вспомнилось Вере.
– Ой, вы же ещё не знаете, Вера Викторовна, – причитала кассирша, не выпуская Стенину из объятий. – Ваньку в милицию забрали, обвиняют в преступной халатности!
Вера ощутила себя роботом, заведённым на автоматическое похлопывание по спине и «ну, ну», которое следовало повторять с аккуратным интервалом. От кассирши пахло чем-то сладким, вроде пенок с клубничного варенья.
В дверях служебного входа появилась директриса – в длинной шубе из нутрии, с лицом тоже очень длинным, а в тот день ещё и дополнительно вытянувшимся. Кассирша в ту же секунду ловко отклеилась от Веры и помчалась к директрисе, упав ей на грудь.
Вера превратилась из робота в саму себя и собралась было просочиться наверх, в свои залы – но тут же передумала. Сейчас нужно быть со всеми вместе. Тем более Клара Михайловна начала рассказывать – явно не в первый раз – о том, что случилось в музее ночью. Бестолковый Ванька уснул, не закрыв двери, и в здание проникли хулиганы. Стащить ничего не успели, потому что сработала сигнализация на выставке Вадима Ф.
- Предыдущая
- 42/107
- Следующая
