Противостояние. Том II - Кинг Стивен - Страница 31
- Предыдущая
- 31/172
- Следующая
Конечно, у него будут свои последователи, и это отнюдь не ново. Он лжец, и отец его был Отцом Лжи. Он станет для них большой неоновой вывеской в небе, приковывающей их взор искрящимися фейерверками. Они, эти разрушители-подмастерья, не сумеют заметить, что, как и неоновая вывеска, он снова и снова будет повторять лишь одни и те же простые узоры. Они не сумеют понять, что если выпустить из сложного переплетения трубок газ, который создает эти красивые узоры, он бесшумно улетучится и растворится, не оставив после себя ни вкуса, ни запаха.
Некоторые додумаются до этого со временем сами — его королевство никогда не станет обителью покоя. Охранные вышки и колючая проволока на границах его земли будут служить преградой как для рвущихся внутрь, так и для стремящихся наружу.
Победит ли он?
Она не была уверена в его поражении. Она знала, что ему должно быть так же известно о ней, как и ей о нем, и ничто не доставит ему большего удовольствия, чем увидеть ее сморщенное черное тельце висящим в вышине, на кресте из телеграфных столбов, и кормящим ворон. Она знача, что некоторым из пришедших сюда снились, как и ей, распятья, но очень немногим. Она полагала, что лишь тем, кто рассказал ей об этом, и никому больше. Но все это не отвечало на вопрос: победит ли он?
Этого знать ей тоже было не дано. Господь действовал осторожно и теми способами, которые нравились Ему. Ему нравилось, чтобы чада Израилевы мучились и страдали долгие поколения под игом Египта. Ему нравилось отправить Иосифа в рабство, где с его спины сорвали чудесный разноцветный плащ. Ему нравилось дать саранче ринуться на урожаи Иова, и ему нравилось позволять, чтоб Его Сына подвесили на деревяшке с издевательской надписью, начертанной над Его головой.
Бог был игроком — если бы Он был смертным, Он чувствовал бы себя уверенно, склонившись над шахматной доской на крыльце главного магазина папаши Манна в Хемингфорде. Он играл красными против черных и белыми против черных. Она полагала, что для Него игра всегда стоит свеч: игра и есть свечи. Он победит, когда придет Его время. Но не обязательно в этом году или в следующем тысячелетии… И она не стала бы преувеличивать ловкость и изворотливость темного человека. Если он был газом в неоновой трубке, то она — крошечной крупинкой темной пыли, выброшенной из огромной облакообразной формы, повисшей над высохшей землей. Всего лишь еще одним рядовым солдатом — намного старше призывного возраста, вот уж воистину правда! — на службе Господа.
— Да пребудет воля Твоя, — сказала она и полезла в карман передника за пакетиком земляных орешков. Ее последний врач, доктор Стантон, велел ей исключить соленую пищу, но что он понимал? Она пережила обоих докторов, следивших за ее здоровьем с тех пор, как ей минуло восемьдесят шесть, и она прекрасно может съесть несколько орешков, если ей хочется. Они здорово натирали ей десны, но — Боже! — какая же вкуснятина!
Стоило ей тихонько зачавкать, как на дорожке у дома показался Ральф Брентнер в своей шляпе с пером, сдвинутой на затылок. Постучавшись в дверь, ведущую на веранду, он снял шляпу.
— Вы не спите, Матушка?
— Какое там, — пробормотала она с набитым орешками ртом. — Входи, Ральф, я не жую эти орехи, я перемалываю их деснами до упора.
Ральф засмеялся и вошел на веранду.
— Там, у ворот, несколько ребят хотели бы поприветствовать вас, если вы не слишком устали. Они приехали всего час назад. Неплохая команда, я бы сказал. За старшего у них один из этих длинноволосых, но он вроде парень ничего. Звать Андервуд.
— Что ж, отлично. Приведи их сюда, Ральф, — сказала она.
— Ладно. — Он повернулся, чтобы уйти.
— Где Ник? — окликнула она его. — Что-то я не видела его ни вчера, ни сегодня. Ему дома не сидится?
— Он возится с резервуаром, — сказал Ральф. — Вместе с этим электриком, Брэдом Китчнером. Осматривают электростанцию. — Ральф потер нос. — Я тоже утром был там. Похоже, всем этим начальникам нужен по меньшей мере хоть один индеец, чтобы было кем командовать.
Матушка Абагейл издала смешок. Ей действительно нравился Ральф. Он был простодушен, но не глуп. Он чувствовал, как вещи должны работать. Ее ничуть не удивляло, что именно он наладил то, что теперь все называли Радио Свободной Зоны. Он был из тех парней, которые не побоятся залить эпоксидкой развалившийся аккумулятор своего трактора, и если эпоксидка сделает свое дело, что ж, он просто снимет свою бесформенную шляпу, почешет лысеющую голову и ухмыльнется ухмылкой одиннадцатилетнего мальчишки, закончившего всю работу по дому и закинувшего себе на плечо любимую удочку. Такого хорошо иметь поблизости, когда что-то не ладится. Люди подобного сорта всегда, в конечном счёте приносят облегчение, когда для всех остальных наступают крутые времена. Он мог бы поставить нужный клапан на ваш велосипедный насос, если тот не подходил ни к каким шинам, кроме велосипедных, и он понял бы, отчего ваша печка издает таком смешной жужжащий звук, едва взглянув на нее. Но когда ему приходилось иметь дело с жестким распорядком и расписанием на заводе или фирме, он каким-то образом всегда ухитрялся позже приходить, раньше уходить, и очень скоро ему указывали на дверь. Он знал, что можно удобрять кукурузу свиным дерьмом, если правильно смешать его, знал, как собирать огурцы, но никогда бы не сумел разобраться в сделке с арендой автомобиля и понять, каким образом дельцы ухитряются каждый раз обманывать его. Форма заявления о приеме на работу, заполненная Ральфом Брентнером, выглядела бы так, словно ее вытащили из урны на Гамильтон-Бич… мятой, усеянной чернильными кляксами и масляными отпечатками пальцев, с обилием ошибок. Его послужной список напоминал судовой журнал побывавшего в кругосветном путешествии парового баркаса. Но когда сама ткань мироздания начинала ехать по швам, не кто-нибудь, а именно Ральф Брентнер не боялся сказать: «Давайте-ка плеснем туда немного эпоксидки и поглядим, не затянется ли она от этого». И она затягивалась. В большинстве случаев.
— Ральф, ты хороший парень, тебе это известно? Правда хороший.
— Ну так и вы тоже, Матушка. Только не парень, конечно, но вы понимаете, о чем я. Кстати, этот малый, Редман, приходил, когда мы работали. Хотел поговорить с Ником, чтобы тот участвовал в каком-то там комитете.
— И что сказал Ник?
— А, он исписал несколько страниц. Но все сводилось к тому, что если, дескать, это хорошо для Матушки Абагейл, стало быть, и для меня тоже! Это верно?
— Ну что может такая старуха, как я, знать про такие вещи?
— Много чего, — серьезным и почти упрямым тоном сказал Ральф. — Вы — причина того, что мы здесь. Я думаю, мы сделаем все, что вы захотите.
— Что я хочу, так это продолжать жить свободно, как я всегда жила. Жить как американка. И я хочу иметь право сказать свое слово, когда придет время сказать его. Как и любая американка.
— Ну что ж, у вас будет все это.
— Остальные тоже так считают, Ральф?
— Еще бы.
— Тогда все нормально. — Она безмятежно качнулась. — Время всем группироваться. Люди болтаются как дерьмо в проруби. И большинство только и ждет, когда кто-нибудь скажет им, где встать и что делать.
— Так я могу начинать?
— Что начинать?
— Ну, Ник и Стю спрашивали меня, могу ли я отыскать печатный станок и наладить его, если они сумеют включить электричество. Я сказал, мне не нужно никакого электричества, я просто схожу в школу и отыщу самый большой ручной мимеограф, в какой только смогу запустить лапы. Они хотят отпечатать какие-то листовки… вроде афишек. — Он помотал головой. — Надо же! Семьсот штук. Да нас тут всего четыреста с небольшим.
— И еще девятнадцать у ворот, наверное, получат солнечный удар, пока мы с тобой тут точим лясы. Поди приведи их.
— Уже иду. — Ральф повернулся и пошел.
— И, Ральф?..
Он обернулся.
— Напечатай тыщу, — сказала она.
Они прошли через распахнутые Ральфом ворота, и она ощутила свой грех, тот, который считала матерью всех грехов. Отцом грехов было воровство; каждая из десяти заповедей сводилась к «не укради». Убийство было кражей жизни, прелюбодеяние — кражей жены, алчность — тайной, скрытой кражей, угнездившейся в самой глубине сердца, богохульство — кражей имени Господа, похищенного из Храма Божьего и отправленного бродить по улицам непотребной девкой. Она никогда не была воровкой, в худшем случае — так, по мелочам.
- Предыдущая
- 31/172
- Следующая
