В небе Чукотки. Записки полярного летчика - Каминский Михаил Николаевич - Страница 51
- Предыдущая
- 51/84
- Следующая
Не подавая вида, что он удивлен, Ирженин отказался от моей помощи распрягать собак. Он попросил растопить печь и заняться приготовлением ужина. На негнущихся ногах я вошел в избушку.
Конечно, я устал так, как никогда не уставал, не считая того, что было на вынужденной. Но тем не менее пытался вести светский разговор, деликатно касаясь прошлого моего каюра. То ли он сам утомился, то ли его не устраивали расспросы на эту тему, но разговор не получился.
Поужинав разогретыми консервами и попив чаю, не раздеваясь, мы завалились спать на нарах. Мне не удалось проснуться первым. Когда Ирженин стал будить, у меня было ощущение, что я только что уснул. За окошком чуть серело, и я снова взялся за приготовление чая, пока Ирженин запрягал собак.
Для следующего дня у нас осталась меньшая половина пути. Ирженин ехал значительно тише. То ли утомил собак вчерашней ездой, то ли потерял надежду сломить меня. Хотя мышцы ныли зверски, чувствовал я себя значительно лучше. В общем, на второй день, к ночи, я прибыл к Берендееву и узнал, что после завтрака машину можно облетывать.
Прощаясь с Иржениным, я сказал:
— Было приятно убедиться, что вы действительно один из лучших каюров Чукотки. Благодарю вас за помощь и удовольствие от быстрой езды.
Ирженин понял мой намек и был польщен комплиментом. Он оттаял, крепко сжал мою руку и ответил:
— Рад был убедиться, что и при новой власти русские не просят пардону. До свидания! Буду нужен — к вашим услугам!
БОРТМЕХАНИК ВЕРЕНДЕЕС
Пургой у «Снежного» самолет Пухова был превращен в птицу со сломанными крыльями. Птичьи раны залечивает матушка–природа, а разбитые крылья и рули хвостового оперения требовали искусных мастеров и теплых заводских цехов. Казалось, что судьба этого самолета — списание в убытки на освоение Севера. Не было примера, чтобы столь серьезные повреждения кто–либо решался исправлять своими силами и в столь не подходящих условиях.
Когда я увидел самолет восстановленным, во мне поднялась гордость за человеческое мастерство.
— Объясни, Николай Михайлович, где ты взял смелость, чтобы сотворить это чудо!
В вопросе не было комплимента. Я имел в виду догмы, какими было пропитано сознание авиаторов того времени. Эти догмы предписывали, что делать можно и что нельзя. Главное — они исключали свободу размышления, свободу выбора — как избежать опасности.
Никто бы не дал согласия на ремонт, который сделал Берендеев. Больше того, не исключено, что самолет, поднявшись в воздух, развалится, и тогда Берендееву не миновать тюрьмы. Он это знал и все–таки сделал, как подсказывал здравый смысл и требовала необходимость.
На мой вопрос Берендеев ответил так:
— Когда решаешься ехать на край света, Михаил Николаевич, надо быть готовым ко всему. Честно говоря, я назвал бы свои побуждения не смелостью, и самолюбием. А этого «добра» в каждом из нас больше, чем надо.
Может, и прав Берендеев, объясняя сделанное самолюбием. Но это было самолюбие высшего качества, которое ведет человека к подвигу.
За полтора месяца он дал на базу только две радиограммы с перечнем необходимых ему материалов. И еще одну, в которой сообщил, когда будет готов самолет. А ведь ему пришлось проделать большую организаторскую работу. Не испрашивая «указаний» местным властям, он установил с ними хорошие отношения. Ведь нужен был аврал, чтобы разобрать стену школы, вынести отремонтированные крылья, а потом заделать стену вновь. Потребовался еще один авр чтобы навесить крылья на самолет. И все это было сделано, я видел результаты.
Как же он этого добился? Берендеев умело использовал обстоятельство, характерное лишь для то
времени.
Летательный аппарат, даже раненый, принес в захолустье праздник. Люди жили здесь, можно сказать, на иждивении природы; ловили рыбу и добывали пушного зверя. Это были полуграмотные и совсем неграмотные рыбаки и охотники, имеющие самое отдаленное представление о другом, большом мире на материке. Никогда им не представлялась возможность так близко увидеть и пощупать чудо XX века — самолет. Берендеев не изображал из себя шамана с материка. После работы он шел в избушки к этим людям и рассказывал им о жизни на Большой земле. О революции о гражданской войне, о пятилетке, о стахановском движении. И эти вечерние беседы стали первым университетом для местных жителей. Всем своим поведение беспартийный механик Берендеев, впервые подавший на «край света», утверждал здесь не только начатки городской культуры, но и показывал пример братского равенства советских людей, где бы они ни были.
Ребятишки–школьники все свободное время проводили в мастерской Берендеева. Он был с ними строг, такой у него характер. Но дороже всякого баловства была возможность подать инструмент, завернуть шуруп, что–то поддержать. Впервые дети камчадалов видели и узнавали назначение, к примеру, рубанка ил тисков. На их глазах происходило превращение обыкновенного дерева или куска металла в хитроумную конструкцию, которая будет летать. Все это давало Берендееву друзей и помощников без особых усилий с его стороны. Когда был заделан последний шплинт, Берендеев
сказал:
— Машина к полету готова!
— Я полечу один, Николай Михайлович!
— За что же вы хотите обидеть меня!
— Здесь нет места обиде, У нас всего один парашют. Если я возьму тебя, то мы оба должны летать без парашютов, а это неразумно. Я опытный парашютист, работал испытателем и смогу облетать само?
После ремонта. Если же мы полетим без парашютов, но я побоюсь дать машине перегрузки, необходимые я испытательном полете.
Берендеев подчинился. Самолет выдержал испытание на максимальных нагрузках, и у меня возникло еще более уважительное и теплое чувство к этому скромному человеку.
Чтобы закончить эпизод с ремонтом самолета, считаю долгом отметить роль учителя Усть–Бельской школы, двадцатилетнего комсомольца Николая Федорова. Уступив школу, он не только безропотно кочевал с учениками по крохотным домикам местных жителей, но и помогал Берендееву в ремонте. Этот парень, как показано будущее, оказался человеком ясной жизненной полиции. Чукотка стала для него второй родиной, а сам он вырос в крупного деятеля окружного масштаба.
Через неделю после выезда с Иржениным я вернулся в Анадырь. Теперь надо быстрее устранить все недоделки, которые можно сделать только на базе и Р соседних мастерских. На это потребовалось еще пять дней при двенадцатичасовом рабочем дне.
О ЗАКОНОМЕРНОСТИ СЛУЧАЙНОСТЕЙ
Существует поговорка: «Благими намерениями вымощена дорога в ад!» Она образно выражает мысль, что не всякое доброе желание приводит к добру. А еще точнее, что и добрые намерения должны иметь под собою реальную почву.
Собственно говоря, происшедшие со мной события ч лично больше склонен отнести к тому, что обозначается словом; «Не повезло!» Однако, как доказывают философы, в случайностях тоже проявляется закономерность. Вдумчивый читатель увидит это сам.
К 23 января 1936 года усилиями всех оставшихся на базе людей дефекты, не устраненные на самолете H–67 после аварии в «Снежном», были ликвидированы. Я намеревался вылететь в залив Креста, чтобы присоединиться к Пухову, ведущему поиски Волобуева. (ели экипаж еще жив, думал я, то для него наступают критические дни. Необходимо, не теряя часа, включать м поиски H–67, ведь самолеты Быкова и Богданова еще ни введены в строй…
Я нервно поглядывал на часы, топчась около Берендеева и базового механика Мажелиса, которые ремонтировали лампу подогрева мотора. В Анадыре было минус двадцать пять при ясном небе, в Крестах тоже была хорошая погода. Есть главное для полета: исправный самолет и погода, так вот же жди теперь из–за этой мелочи!
Досадовал я сам на себя. Моя помощь механикам при ремонте была в пределах «прими–подай». Они и бед меня вполне могли обойтись, а я тем временем мог бы отремонтировать лампу, догадайся лишь ее проверить. Лампу в конце концов наладили, подогрели и запустили мотор, но на это ушла большая половина светового дня. В те годы уже существовал в авиации закон, оплаченный кровью летчиков, — вылет по маршруту производить с расчетом прибытия в пункт назначения за час до темноты.
- Предыдущая
- 51/84
- Следующая
