Кто я такой, чтоб не пить - Жванецкий Михаил Михайлович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/37
• Следующая

А вдрабадан ушел, когда просил ее повторить, что она записала…

Нет… Я и сейчас… Уже столько дней прошло… Даже не знаю, что это было… Какая-то глубокая депрессия…

Я сейчас не могу не выпить.

Как вспомню ее вариант…

Восемь – один – десять – ноль – два нуля – двести.

Потом восемь – три нуля – девять – сорок шесть. Потом двести.

Потом зуммер…

Она думала, что «зуммер» – это фамилия, его надо пригласить. Потом сказать «плииз» зуммеру и в конце «ван-ван-ван».

Да… Это «ван-ван-ван»…

Самое главное, что она куда-то звонила.

С кем-то говорила.

Спросила, как там себя чувствуют.

Там сказали: «Хорошо».

Спросила, когда приедут, там сказали: «Скоро». С кем она говорила, не знаю.

Они сейчас обе в Москве, благодарят меня.

О немецкой больнице рассказывают с восторгом.

Но эмигрировать больше не хотят.

Вы к жене равнодушны?

– Мне вообще люди не нравятся.

Что ты его ведешь в кино?

Там зажжется экран – и каждая лучше тебя. Веди его в парк.

– Чего это они всю Одессу перекопали?

– Метро ищут.

Шел суд над директором филармонии, которая находилась в долгах.

Суд в филармонии.

Дима Козак сказал: «Надо было во Дворце спорта судить и продавать билеты, может, из долгов вылезли бы».

Жара – плюс тридцать семь. Поезд шел сорок четыре часа вместо тридцати. Вопрос к проводнице:

– Как люди перенесли жару в вагонах без кондиционеров?

– Ой! Людям было плохо. Ой, плохо! Люди падали в обморок. У людей были сердечные приступы. Людей в буквальном смысле откачивали. Я уже не говорю о пассажирах.

В Одессе когда-то было столько интеллигенции, что когда один спрашивал, который час, – трое отвечали: «Спасибо».

Но были бережливы.

Когда одна старушка спросила, который час, ее подруга одернула:

– Вот же у меня часы.

Та сказала:

– Спрячь! Еще пригодятся.

– Алло! Это ты? Запоминай: сегодня в восемь у банка. Ты подходишь к милиционеру и набрасываешь на него петлю. Я затыкаю рот. Ты берешь его пистолет, вскакиваешь в машину…

– А кто это говорит?..

– А Игоря нет? А когда Игорь будет?.. Хорошо…

– В Кремль не опаздывают. Если вы опоздаете, вас не впустят, представляете?

– Да. Представляю. Вот как впускают, не могу себе представить.

– Михал Михалыч, я так люблю смеяться. Я использую любой повод, чтобы смеяться, а чуть больше – и хохотать.

Так что вы в себе не сомневайтесь.

Мы разницу чувствуем.

Просто посмеяться хочется.

Хочется – и мы хохочем над чулком на голове, над пародиями, над кривлянием.

Мы же не думаем, как вы: это смешно, это не смешно.

Если бы нам платили за прослушивание, никто бы и не улыбнулся.

Хохотать можно, только если за это платишь сам. И когда хочешь хохотать, когда все обрыдло и ты идешь развлекаться, и ты благодарен любимому артисту.

Пусть говорит, пусть штаны снимает, пусть похабничает.

Лишь бы не грустить, лишь бы не думать, не вспоминать август.

Хватает всего, Михал Михалыч.

А вы что, не видели людей: палец покажи – обхохочется. И со слезами и с судорогами.

Но предварительно надо сказать: «Граждане, это – комедия».

Люди, может, и сами поймут, но вначале много времени потеряют и актеров обидят лицами…

Или сразу сказать: «Сейчас будет грустное», – чтоб кто-то не захохотал.

Он не тупой, просто он с работы пришел, а не с репетиции.

Он весь день за баранкой, он не обязан с лету раскусить.

Вы его честно предупредите.

Не стесняйтесь.

Может, жена у него сразу схватила, она посвободней, а он молчит.

И ей за него стыдно.

Она его щипает. А он от щипания еще натужнее становится.

Вы на публику никогда не обижайтесь.

Мало ли кто откуда пришел.

Который с репетиции – врубился сразу.

А тот, кто из операционной – тупо сидит, хоть и хирург.

Он очень хочет посмеяться.

Дайте ему, помогите ему, подскажите ему, повторите ему.

Помедленнее.

Он даже насмешке над собой рад.

Они же вас любят.

Не раздражайтесь.

Тот, кто не смеялся, запомнит ваше слово.

Тот, кто хохотал, запомнит вас.

В зале смеются одинаково, а дома говорят по-разному.

Но как все любят хохотать!

И особенно я, Михал Михалыч.

Я любой повод ищу.

А найдя, хохочу на всю катушку…

Вы ведь тоже, правда, Михал Михалыч?

– Нет. Я как раз люблю плакать, а чуть больше повод – и порыдать. Но что мне делать, если от этого все смеются…

Самое мерзкое чувство – благодарности.

Приходится его чувствовать.

Приходится благодарить.

Действительно – тебе подарили, тебе посвятили, для тебя работали и привезли.

И вот ты, получив эту коробку, ходишь дней десять благодарный. Мерзкое состояние… И надо звонить и отмечаться. Даже если там не хотят, но ты-то благодарен. Ты обязан.

Другое дело – обида, – полная противоположность благодарности.

Святое чувство. Наслаждение.

– Меня забыли. Не звонили. Не поздравили. Все молчат. Они не спрашивают, где я… Вы что, не видите, что меня нет? Вы что, не слышите, что я молчу? Вы не могли хотя бы весточку-звоночек-цидульку-малявочку-письмецо-записку. Мол, так и так. Мол, любим-помним. Я уже не говорю о подарке. Я не скажу, о чем мечтал. Я не желаю видеть эту коробку. Всё! Я обиделся.

Мне сладковато больно.

Я пробую кончиком языка.

Я расшатываю и страдаю.

Я ковыряю пальцем ранку.

Я не даю ей зарасти, срываю корку. А под ней опять… Опять…

– Как они могли?

Нет. Как они могли…

Уже одно то, что я это предвидел.

Я знал, с кем имею дело.

Ну и черт с ними.

И черт со мной.

Плевать.

И вдруг звонок, потом дверной.

Внесли коробку…

Господи… Да это ж то, о чем мечтал.

Ушли…

И я опять стал благодарен.

А было так мучительно приятно.

– Почему бы вам не написать что-то серьезное?

– Пишу… Вы меня как раз оторвали…

– Что пишете?

– Детектив, где участковый инспектор раскрывает убийство и не может никак раскрыть.

– И что же? Он раскрывает в конце?

– Нет. Не может.

– Так… Простите… А где происходит действие?

– У нас.

– А в чем детектив?

– Вот в этом.

– А у него улики есть?

– Все. И отпечатки пальцев, и пистолет, и гильзы. И труп.

– А убийца?

– А он и не прячется.

– Так в чем же дело?

– Вот в этом.

– А в чем интрига?

– В родственниках убитого. Они борются за наследство, а все наследство украдено.

– Так в чем интрига?

– Ну, ходят они в милицию, пристают, обрыдли всем. Их в конце посадят.

– А убийца?

– А что убийца?

– Он прячется?

– А зачем? Он же убил с согласия участкового и по его наводке.

– Так где же интрига?

– Как где? Здесь, у нас, в Москве.

– И чем вы хотите заинтересовать читателя?

– А чем я могу его заинтересовать? Денег у меня нет.

– А правда восторжествует?

– А я откуда знаю? Сам жду.

– Но вы же автор!

– Ну и что?

– Значит, у вас так… Милиция преступление раскрыть не может. Убийца на свободе. Семья убитого в тюрьме. Участковый – соучастник… В чем же детектив?

• Предыдущая
• 25/37
• Следующая