Иногда оно светится (СИ) - Акай Алиса - Страница 17

«Не поможет, — сказал мысленно тот, кто смотрел моими глазами, но был беспристрастен, — Лучше отвернись».

Я увидел, как на спине халата вспучивается горб — это воздух хлынул внутрь, когда крошечная фигурка качнулась на краю пропасти и, нелепо разведя руки, словно пытаясь обнять саму себя, медленно опрокинулась вниз. Сперва я видел спину и развевающиеся волосы, потом только ноги. Они были бледные, а полы халата задрались и неприлично обнажили их едва ли не до промежности. А потом все исчезло, остался только пустой карниз.

Это был кусочек будущего, я увидел его за мгновенье до того, как увидел глаза Котенка. Заметив меня, он не переменился в лице. А в глазах его не появилось ничего нового. Только бездна. Пропасть. Черный базальтовый песок. И в этой черной мертвой пустоте было еще что-то. Горькая торжественность человека, готового принести себя в жертву подвигу. Я знал это ощущение по себе.

Ощущение, когда хочется рыдать и смеяться одновременно. Чувствуешь себя всемогущим мотыльком, несущим огонь на крыльях. Чувствуешь себя до тошноты, до сжимания мочевого пузыря, до колик невыносимо героичным. И очень жалко себя.

Я прыгнул сразу же. Как только увидел его глаза. Все остальное пришло потом — мгновенье растянулось, у времени обнаружилась еще одна плоскость. Я перестал видеть себя, чувствовать свое тело, вообще воспринимать все окружающее — запахи, цвета, звуки. Остался только небольшой кусок карниза и бьющаяся о стекло белоснежная бабочка, вот-вот готовая сорваться вниз.

Котенок видит меня, на его лице появляются досада и испуг. Он быстро смахивает с лица лезущие в глаза волосы. Я на шаг ближе. И понимаю, что не успеть. Никак не успеть. Слишком он далеко, слишком близко к краю. Он распрямляет спину, подается вперед. Руки, как прежде, локтями прижаты к телу — ветер норовит распахнуть полы халата. Умирать обнаженным — тоже табу?.. Я ближе еще на два шага. Я не Линус ван-Ворт, я какая-то размытая во времени и пространстве субстанция, импульс, я весь — движение. Мальчишка, подставивший лицо ветру — вот все, что я вижу. Мои руки чувствуют мохнатую мягкость его халата — его? Это мой собственный халат! — но это всего лишь иллюзия, я вижу, что не успею. Не хватит двух или трех шагов. Потому что Котенок уже качнулся вперед, будто пытается лечь животом на ветер. Волосы у него поднимаются вертикально вверх. Я ближе на шаг. И я не успеваю. Что-то бубнит знакомый голос, в заброшенном дворце моего сознания бродит по пустым залам Линус-Два. Не до него. Шаг. Отлетает стоящая на моем пути табуретка. Кажется, расшибается с треском о прочное стекло — не замечаю, не вижу этого.

Я — движение, я — волна. Котенок склоняется над пропастью под немыслимым углом, я вижу, как халат на его спине надувается огромным пузырем. А он смотрит вниз. Порыв ветра мягко толкает его назад. Чтобы через секунду затянуть вниз, в невидимый водоворот, из которого уже не выбраться. И Котенок покорно идет за ним. Я ближе на… шаг? год? Котенок срывается с карниза — его наполовину разворачивает и он падает боком. Я вижу его огромные распахнутые глаза, глядящие в сторону неба. И в каждом из них тоже есть небо. Но темное, грозовое. Руки, больше не придерживающие ткань, вытянулись — отчаянно, едва не выскакивая из суставов. Последняя судорога тела, которое никогда не хочет умирать и которое так сложно кинуть в бездну, на самом дне которой лежат коричневые песчинки камней. Котенок падал вниз молча, запрокинув голову.

Глупый маленький Котенок. В котором оказалось куда больше храбрости, чем должно было вместиться в это маленькое тщедушное тело.

…

А потом вдруг оказалось, что я чего-то лежу на полу, больно упираясь щекой в самый край карниза, подо мной шумит море, а в моей руке зажато что-то тяжелое, но мягкое на ощупь. Плоскости времени мгновенно объединились. Прошло не больше одной-двух секунд.

Кайхиттен висел метром ниже. Пойманный за ткань халата на спине, он беспомощно болтался над пропастью как котенок, которого крепко взяли за шкирку.

— А-а-аа! — закричал он, задрыгал ногами и попытался извернуться чтобы цапнуть меня за руку.

Я крепко тряхнул его — ткань халата опасно треснула — и, подтащив поближе, вытянул на карниз и толкнул внутрь комнаты. Он упал и остался лежать на спине. Растрепанный, с сумасшедшим взглядом, с тонкой змейкой крови, бегущей из уголка рта. Губу прикусил или язык, не страшно.

— Полет окончен? — я резко закрыл дверь. В комнате сразу стало тише. Завывающий ветер, так и не успевший стянуть свою жертву, разочарованно гудел снаружи. Он не исчезал — наверно ждал, что рано или поздно ему еще представится шанс и тогда-то уж он не упустит своего.

Я даже не знал, что способен приходить в такое бешенство. Внутри меня грохотал пылающий атомный реактор. Я начал говорить и говорил добрых минут пять, прежде чем почувствовал, что стало отпускать. Я вспомнил все подходящие слова из герханского и общеимперского, я вытащил из стылых чуланов памяти те слова, которые не повторял со времен Академии. Я вспомнил даже ругательства, которые использовали в обиходе экипажи кораблей, бороздящих Дальний Космос. Я припомнил все известные мне оскорбительные обороты на всех языках, бытовавших в обжитой части Галактики. Я рычал так, что даже ветер испуганно стих снаружи. А я все говорил, говорил и не мог остановится. Котенок, распростертый на полу, сжался в комок, его лицо сперва порозовело, потом покраснело до корней волос. Но в этом врядли была моя заслуга — он просто почувствовал адреналиновый шок, настигший его только теперь, кровь прилила к лицу. Руки его затряслись, подбородок задергался. Герой вшивый! Я тебе покажу, как с честью умирать у меня на руках!

— Пустоголовый чурбан! Сопляк! Безмозглый варвар! — я никак не мог остановиться, — Оболтус чертов… Кретин…

Наконец я немного выдохся. Пришлось сделать несколько глубоких вдохов и только из-за этого я закончил свой монолог раньше времени. На губах оказалась кровь — в падении я разбил зубами щеку изнутри. Я сел на пол рядом с Котенком, внимательно посмотрел на собственную ладонь, алую от густой крови, и вдруг спокойно сказал:

— Ну и бестия же ты, Котенок. Ты мне единственный халат порвал.

Он удивленно посмотрел на меня, его все еще трясло. Я улыбнулся. И вдруг начал смеяться. Я ничего не мог с собой поделать, меня трясло болезненным сумасшедшим смехом и не было никакой возможности остановиться. Я смотрел на взлохмаченного растерянного Котенка, сидящего на полу в моем халате, смеялся и чувствовал себя так, как будто выпил море колючей минеральной воды. Должно быть, это смотрелось очень странно со стороны.

— Сволочь! — крикнул Котенок, вскочил и молнией вылетел из комнаты, оставляя за собой разодранный халатный шлейф.

— Ну постой ты… — отдышавшись, попытался сказать я, — Не обижайся! Я над собой смеюсь!

Конечно же, он не слышал. Заблокировав дверь и спрятав надежно ключи в карман, я спустился на второй этаж. Дверь в спальню была плотно закрыта, проходя мимо я расслышал странные тихие звуки, доносившиеся оттуда. Я уже протянул руку чтобы толкнуть дверь, а если не поддастся — высадить плечом, но передумал, приник к ней ухом. Звуки раздавались изнутри. Производить похожие может скатывающаяся с металлической крыши дождевая вода, падающая на мягкую глину. Или зарывшийся в подушку лицом ребенок.

Сердце наполнилось мягким свинцом, в кистях рук расплылась противная слабость.

— Ублюдок ты, Линус, — хрипло сказал я сам себе, — Ублюдок и сволочь.

Возможно, мне стоило открыть дверь. Возможно мне стоило вообще много всего сделать.

Я сделал проще. Спрятал так и не пригодившийся ужин в криогенную камеру, выпил стакан вина и лег спать.

С утром пришел туман. Он покрыл море зыбкой дымной шапкой, которая висела над ним неподвижно, несмотря на перекатывающиеся волны. Маяк поднимался из туманного пласта как его продолжение, огромный столб, сотканный из туманных нитей. В воздухе растворилась неприятная малярийная сырость, которая всегда приходит с такой погодой, солнце вяло висело где-то высоко и не собиралось прекращать это безобразие. Весна здесь часто капризная, сырая. Если прогнозы метео-зонда верны, по-настоящему теплая погода установится не раньше, чем через три недели. Тогда планета оживет, стряхнет с себя остатки тяжелой зимней дремы и станет приводить себя в порядок. Надо будет не забыть показать Котенку цветных летяшек, эта красивая мелочь часто ошивается на северных рифах, выскакивая из-под воды и сверкая переливающимися разноцветными плавниками. Наверняка ему понравится… У них такого точно нет.