Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир - Страница 49
- Предыдущая
- 49/253
- Следующая
— Там мои фото и письма, — сказала она. — Конверт. Принесешь?
— Принесу.
— Обещаешь?
— Одну фотографию я оставлю себе.
— Глупый, это никому не нужно.
— И тебе не нужно?
— И мне не нужно, — ответила она жестко. — Только письма не читай.
— Тогда я возьму фото.
— Возьми. Как хочешь.
Громко закричали вокруг.
Коршун посмотрел на поле.
Наш рыцарь смог задеть ублюдка по левой руке. И даже, кажется, отрубил ему пальцы. Тот завизжал — отпрыгнул в сторону, кровь лилась на землю.
Наш рыцарь сразу пошел вперед — добить. Он понимал, что это надо сделать до удара гонга, потому что в перерыве ассистенты завяжут руку, остановят кровь, а последний раунд был на дубинках, и еще неизвестно, чем все кончится.
Наш рыцарь пошел вперед, а враг, прижав к груди окровавленную руку, отбивался саблей. И ясно было, что он не сумеет удержаться, уж очень сильно шла кровь.
Коршуну даже показалось, что ублюдок пошатывается, — видно, бой окончится раньше, чем обычно. И боги, которые всегда следят за боем людей, будут недовольны.
И все бы кончилось так, как рассчитал Коршун, если бы не чертова лунка — ямка в сухой земле. Наш рыцарь попал в нее носком башмака в тот момент, когда рванулся вперед, чтобы нанести удар по шее ублюдка.
Рыцарь потерял равновесие — на секунду, сделал лишний шаг и подставил бок врагу.
Тот с оттяжкой ударил саблей по боку и разрезал кожаную куртку — сбоку она без железных пластин: туда редко удается достать.
Коршуну было видно, что сабля исчезла в боку рыцаря, как нож исчезает в буханке хлеба. Рыцарь потерял равновесие и отступил не столько от слабости, как от желания избежать нового удара саблей.
Его враг снова занес саблю для удара.
Наш рыцарь все отступал назад. Он не мог зажать рану, потому что она была с правой стороны — рука была занята саблей.
Наш рыцарь сообразил — он перекинул саблю в другую руку — и попытался сам перейти в атаку.
— Нет, — сказал Коршун — он заметил, что Надин вцепилась ему ногтями в ладонь, — не сможет. Сабля глубоко прошла. Что там у него?
— Печень, — сказала Надин.
Коршун слышал, как переговаривались доктора — они обсуждали характер раны и тоже, видно, пришли к мнению, что нашему рыцарю не выкарабкаться.
Но это так, вполуха. Ему было больно от ногтей Надин, но он не смел вырвать руку — от этой боли исходила сладость.
Оба рыцаря обливались кровью.
Наш рыцарь все же добрался концом сабли до шеи противника и резанул по открывшейся полоске кожи. Но только концом лезвия — и хоть кровь брызнула оттуда, но рана была неглубокая. Зато ублюдок завопил так, что слышно, наверное, до самых облаков, и ударил нашего рыцаря.
И удар ублюдка был мастерским. Таким, что голова нашего рыцаря некоторое время стояла, наклонившись под углом к шее, словно он хотел близоруко разглядеть врага, а потом он стал падать — сначала на колени, — рука с саблей еще совершала движение к врагу, но тот следующим умелым ударом отрубил кисть с саблей — видно, острая у него была сабля. И все же наш богатырь продолжал бороться — он на коленях полз к врагу, протягивая раздвинутые пальцы левой руки.
Тот отбежал, не стал наносить последнего удара.
Может, он был прав.
Наш рыцарь прополз три или четыре шага на коленях, потом поднялся на ноги, сделал еще два шага и упал.
Надин уткнулась головой в рукав Коршуна.
Враги прыгали от радости — эта победа помогала им в сегодняшнем бою. Есть такое правило: чей богатырь побеждает, те почти наверняка выигрывают весь бой.
Несколько служителей, помощников палача, выбежали на поле, подхватили тело мертвого рыцаря специальными крючьями и потащили к носилкам. Того, чужого, рыцаря подхватили под руки медики, и один из них стаскивал с него куртку с пластинами, а второй обматывал раненую кисть.
Само поле быстро пустело — вот-вот начнется настоящий бой.
В разные стороны разошлись судьи и ассистенты.
— Прости, — сказал Коршун Надин, — мне пора.
Она сразу послушно отошла от него. Он поднял ладонь — на ней были красные кровоточащие полумесяцы.
— Ой, это я?
Коршун бы зализал их — но как залижешь в маске? А в боевой период снять маску — воинское преступление.
— Ничего, — сказал Коршун, — заживет. Это пустяки. Ты беги к госпиталю. Там безопаснее.
— Береги себя, — сказала Надин.
— Уж я постараюсь, — ответил Коршун.
Пока тыловые люди и бродяги разбредались с поля боя, в траншеях и штабных ямах уже кипела работа — вот-вот начнется настоящий бой.
Коршун оставил на связи Мордвина, а сам пробежал к канаве, в которой сидела дюжина старослужащих солдат, ожидая, что именно там, через овраг, ублюдки могут прорываться.
Солдаты рыли себе укрытия — конечно, надо было бы сделать это пораньше, но грустная история с Шундараем и затем совещание на командном пункте полка задержали Коршуна. Он должен был проверить, как его солдаты готовы к защите канавы. Справа начинались корпуса санатория, он когда-то стоял на берегу речки, но речка превратилась в грязную канаву, да и сами корпуса стали грудами трухлявых бревен и кирпича. Оттуда Коршун нападения не ждал, хотя бы потому, что ублюдки тоже знали, что развалины санатория — дурное место и тот, кто побывал там, заболевал неизлечимой смертельной болезнью. Доктор сказал, что там радиация, но никто не знал, что это такое. Коршун помнил… вот-вот вспомнит как следует. Но до конца не вспомнил. На краю санатория они похоронили Попугая. Потому что иначе его надо было тащить в общую вонючую яму, как раз за местом казней, там водились страшные гады, которые пожирали трупы, а заодно могли сожрать и могильщика. А здесь, в земле, Попугаю удобнее и не так страшно — правда, было нелегко выкопать яму, а потом затоптать ее и завалить сучьями и бревнами, чтобы никто не догадался, — ведь хоронить в санатории — воинское преступление. Но никто не продал, никто не настучал. Даже Дыба не догадался. Дыбу кто любит? Никто. Дыбе плевать на людей. А люди понимают, что если они не будут держаться друг за дружку, то их всех перебьют. Известно, как ублюдки друг за друга стоят, попробуй только убей кого-то — весь его род поднимется против тебя. Но это было в мирное время. Теперь все враги всем.
Коршун с некоторой тревогой поглядывал на развалины санатория. Конечно же, оттуда не должны напасть, но вдруг они привезут на фронт зеленых новичков — им ничего не скажут про радиацию и пошлют? А потом будет поздно.
Коршун отделил двух дружинников, братьев Гор, хорошие ребята, но очень хотят вернуться с войны живыми. Он им приказал глаз не спускать с санатория, если какое-нибудь там движение — сразу сообщить.
— А ты где будешь, комроты? — спросил старший Гор.
— В начале боя я с вами побуду, — сказал Коршун. — А если возникнет нужда, перейду на командный пункт.
Он почувствовал, как люди вздохнули с облегчением. Казалось бы, что может один лишний человек, комроты без году неделя, но все же они не останутся одни. У солдат, подумал Коршун, есть сходство с детишками, как в детском саду. Они сами пугают себя страшными рассказами про черную руку, сами плачут от страха, но если с ними воспитатель, то никакая черная рука не страшна. Они будут искренне над ней смеяться. Странные мысли приходят иногда в голову, и не знаешь, насколько они твои, насколько они принадлежат другому человеку — твоему предыдущему рождению. Ведь стоило ему подумать чуть глубже, копнуть в собственной памяти, и оказывается, что он не знает, что такое детский сад. Сад? Значит, там деревья. А на них плоды — или листья?
— Коршун, я думаю, что пора нам выползать к тому концу канавы, — сказал старший Гор. — Они пробираются оттуда.
— Погоди, — сказал Коршун, — я сам посмотрю.
Он пополз до конца канавы, теперь надо было перебраться через старый обсыпавшийся бруствер. Но неприятное предчувствие не оставляло его. Коршун снял каску и приподнял ее над бруствером.
Со звоном в каску ударилась стрела.
- Предыдущая
- 49/253
- Следующая
