Избранное - Стрелкова Ирина Ивановна - Страница 16
- Предыдущая
- 16/56
- Следующая
- Не стойте в дверях, - посоветовал милиционер. - Впереди есть свободные места.
Затонов послушно вошел в зал, сел на указанное ему место. Распорядившийся им с такой доброжелательностью милиционер, сменив другого милиционера, стал на посту у деревянной загородки, за которой сидел бритоголовый толстяк в хорошем костюме, в белой нейлоновой рубашке с галстуком. Несмотря на аккуратную одежду, вид у толстяка был запущенный, лицо желтое, как после долгой болезни. Впрочем, разглядывать толстяка было нехорошо - Затонов уже догадался, что это и есть подсудимый.
Рассматривать судебный зал казалось тоже неловко, но Затонов все же понемногу осмотрелся. На возвышении, спиной к стрельчатым окнам, лицом к публике сидели в креслах с высокими резными спинками трое - судья и два заседателя. Судья выглядел молодо, сидел в своем государственном кресле не очень чинно, облокачивался на стол, подпирал кулаком подбородок. Заседатели, оба пожилые, держались строже. Публика в зале распределилась как на скучном собрании: на задних скамьях тесно, на передних просторнее, а в первом ряду, на чуть выдвинутой вперед скамье сидели только две женщины.
Пониже судейского стола, торцом к нему, стоял длинный, тоже крытый зеленым сукном, стол, за ним вольно расположились несколько человек - адвокаты. Они листали бумаги и поочередно, с разрешения судьи, задавали вопросы толстяку за перегородкой. А с края адвокатского стола - бочком, то есть не по праву, - сидел мужчина, который очень напряженно прислушивался ко всем вопросам и ответам, но сам и рта не раскрывал. И неясно было, какое он имеет отношение ко всему здесь происходящему.
Человек этот вызвал у Затонова странное беспокойство, непонятную тревогу. Таилось в нем что-то важное и опасное для Затонова. Может, они встречались где-нибудь прежде? Но сколько ни вглядывался Затонов, никак не мог припомнить, где он видел раньше это длинное, вялое лицо, эти маленькие, глубоко запавшие глаза, эти светлые редеющие волосы. Нет, ни в армии, ни на целине не встречался ему этот человек. Лицо у него, конечно, не такое, чтобы навек запечатлеться в памяти, но все же, если хоть что-то было прежде меж этим человеком и Затоновым, то Затонов бы припомнил. Нет, не припоминалось…
Затонов с досадой отвел взгляд от ставшего ему сразу неприятным чужого человека. За каким чертом занесло его, Затонова, в судебный зал? Как на смех, очутился он здесь, чтобы в день развода с Маргаритой еще раз убедиться, что способен на нелепые, необъяснимые поступки, что всегда сначала что-то сделает, а уж потом начинает соображать. Ведь мог же он мило и вежливо ответить милиционеру: «Простите, мне не сюда…» И ушел бы. И гулял бы сейчас по солнышку.
Затонов сердито заворочался на скамье, тотчас ему на колено легла старушечья сухонькая ручка, послышался участливый шепот:
- Вам плохо? Возьмите, вот валидол…
Затонов окаменел. Еще не хватало, чтобы его принимали здесь за страдающего родственника!
Судья почесал щеку карандашом, глянул вправо, глянул влево, получил с обеих сторон кивки согласия и произнес:
- Переходим к допросу подсудимой Степановой.
С передней скамьи поднялась женщина в зеленом пальто с узким воротником из коричневого блестящего меха. Затонов не видел ее лица, видел только затылок с тяжелым узлом волос, маленькое розовое ухо и - против света, в ореоле - мягкий овал щеки, дрожь округлого подбородка. Он уже понимал, что там, на самой первой скамье, сидят не для того, чтобы лучше слышать и видеть. Там усаживают не по желанию. Первая скамья - с виду такая же, как и все остальные,- это скамья для таких подсудимых, которых не привозят под конвоем и не держат за деревянной загородкой, - они сами послушно приходят.
- Степанова, - досадливо поморщился судья, - давайте наконец уточним, сколько всего денег вы получили за пособничество в хищении готовой продукции. Первый раз вам передали тридцать рублей. Так? А во второй? Подсудимый Садчиков, повторите свои показания.
Толстяк вскочил и с рвением круглого пятерочника просипел:
- Во второй раз мною были вручены лично Степановой сорок рублей. Как сейчас помню, четыре десятки.
- Так сколько же вы, Степанова, получили во второй раз?
- Не помню… - Затонов еле расслышал.
- Подсудимая Рыжикова! Повторите свои показания, - с демонстративно усталым видом произнес судья.
Соседка Степановой по первой скамье вскочила и бойко выложила:
- Степанова мне лично отдала тогда двадцать рублей, а уговор был - деньги пополам…
- Ну, Степанова, припоминаете? На предварительном следствии вы показали, - судья полистал толстую папку, назвал адвокатам номер страницы, - вы показали, что деньги вам потребовались для того, чтобы покрыть недостачу. Какая была у вас на складе недостача? Вы показали - шестьдесят пять рублей. Из своей зарплаты вы могли бы возместить эту сумму?
Затонов уже понимал, что судят жуликов с трикотажной фабрики, продававших на сторону какие-то джерсовые костюмы. Судя по всему, затеял аферу толстяк, уже посаженный в тюрьму, но одному ему воровать было несподручно, он втянул в аферу двух женщин, работавших на складе готовой продукции. Можно себе представить, как они обе струсили, когда его посадили. Особенно эта, Степанова. Другая-то побойчей, погрубей. А Степанова с бабьей слабостью врала следователю, старалась выкарабкаться, будто все началось с недостачи, и она испугалась, что ей придется идти под суд… А деньги, полученные за соучастие, положила в сейф и боялась даже дотронуться до них.
- Но потом все-таки дотронулись? - недобро спросил судья. - Из материалов следствия видно, что при ревизии никаких денег в сейфе не обнаружили… Кстати, никакой недостачи на складе, как видно из материалов следствия, тоже не обнаружили.
«Ну чего об этом говорить? - с брезгливостью подумал Затонов. - И так все ясно. Ну притронулась, ну купила себе туфли какие-нибудь или еще что… Из-за каких-нибудь подлых тряпок и влипла во всю эту историю. Больше не из-за чего».
Он огляделся, как бы потихоньку улизнуть из зала, и невольно вздрогнул, увидев, как переменилось лицо человека, мостившегося у края адвокатского стола. Губы вспухли, точно у ребенка перед отчаянным, пронзительным, бессильным ревом. А глаза - затравленные, тоскующие, по-собачьи преданные, верные, ласкающие - тянулись к той женщине в зеленом пальто. И все лицо тянулось к ней, и вся крупная костлявая фигура. И такое страдание, такую боль излучал этот человек, что Затонову стало страшно за него и почему-то за себя тоже. Этого человека ему уже не забыть.
Самое трудное началось, когда за допрос Степановой взялся адвокат, защищавший другую подсудимую.
- Скажите, Степанова, какую вы получали зарплату? Сто десять? Сколько человек у вас в семье? Какую зарплату получает ваш муж? Громче. Двести двадцать - высокий заработок. Значит, ваша семья была вполне обеспеченной. У меня нет больше вопросов к Степановой, я прошу у суда разрешения задать несколько вопросов подсудимой Рыжиковой. Ваша зарплата? Девяносто. Немного. У вас на иждивении находятся нетрудоспособная мать и шестилетняя дочь… А где ее отец? Не волнуйтесь, Рыжикова, суду представлена справка из больницы номер пять…
В пятой больнице лечили алкоголиков. Даже Затонов понимал, куда клонит адвокат. Если Рыжикова брала деньги за пособничество в хищении, то у нее хоть есть какое-то оправдание или - как там у них называется? - смягчающие обстоятельства. А у Степановой вся ее прежняя жизнь свидетельствовала против нее: зарплата приличная, муж зарабатывает, не пьет, не бьет…
Нехорошо, неуместно оказалось для мужа Степановой быть хорошим человеком. Ничем не мог ей помочь любящий, нежный муж, который пришел вместе с ней в суд, на всеобщее позорище, и не прятал от чужих глаз свое страдание. Ему бы лучше сейчас грязным пьяницей валяться за окном в весенней талой слякоти. И чтобы в суде справка была о его пьяных дебошах, о приводах в милицию. И чтобы соседи яростно свидетельствовали перед законом, как он над женой изгалялся.
- Предыдущая
- 16/56
- Следующая
