Последний поворот на Бруклин - Selby Hubert - Страница 39
- Предыдущая
- 39/62
- Следующая
Рабочие!.. Рабочие, победа близка! Они терпят КРАХ! Рабочие немного притихли, и большинство из них уже смотрели на председателя. Все это длится долго… и, видит Бог, мы страдаем вместе с вами… но их позиция уже поколеблена. Они уступили еще не во всем, но это лишь вопрос времени. На большую часть наших условий они уже согласились и скоро согласятся на все. Не услышав ничего нового, рабочие беспокойно зашевелились, и галдеж усилился. Председатель поднял руки и закричал громче. При желании мы могли бы закончить забастовку уже на этой неделе, но такого желания у нас не возникло. Хотите знать, почему? Рабочие снова притихли и уставились на него. Потому что нам нравится вести переговоры с этими чванливыми ублюдками? потому что нам нравится спорить с людьми, которые пытаются лишить наши семьи куска хлеба? потому что нам нравится работать по шестнадцать, по восемнадцать часов в день? ? ? Нет! Я скажу вам, почему. Потому что они хотят получить право увольнять любого, кого пожелают, вот почему. Чтоб, к примеру, если им вожжа под хвост попадет и не понравится чья-нибудь физиономия, они могли тут же этого парня уволить. Не слушая ни вопросов, ни возражений. Попросту дать ему пинка под зад, и пускай он и его семья помирают с голоду. Вот почему мы так упорно боремся с этими ублюдками. Вот почему мы так долго бастуем. Рабочие стояли молча, неподвижно. Более тысячи человек, столпившихся у дверей, пристально смотрели на оратора. За то время, что мы ведем с ними переговоры, они уже не раз пытались тем или иным способом от нас откупиться при условии, что мы позволим им вышвыривать рабочих на улицу, когда вздумается. И вы знаете, что мы им сказали. Вы знаете, что мы ответили, когда они попробовали проверить нас на вшивость. Я скажу вам, что мы ответили. Мы встали, посмотрели этим ублюдкам прямо в глаза и сказали, бросили им прямо в жирные рожи: ДА ИДИТЕ ВЫ НА ХУЙ! Группа поддержки разразилась одобрительным ревом… вот что мы им сказали… другие тоже принялись кричать и свистеть в знак одобрения… вот что сказали люди, которых выбрали руководителями вашего профсоюза, а потом мы удалились… снова крики и топот… мы ушли, а эти ублюдки остались стоять. И можете не сомневаться, эти сукины дети как пить дать знают, что у нашего профсоюза нет уязвимых мест… почти все рабочие принялись орать и свистеть… да пускай они все передохнут, а мы скорее обоссым их могилы, чем позволим бросить хоть одного из наших собратьев на съедение волкам… рабочие продолжали орать, а председатель наклонился над краем сцены, пытаясь перекричать их… мы доказали этим жирный кровопийцам, что не хотим ничего, кроме честно заработанного доллара… мы же не подаяния просим, мы требуем, чтобы нам платили за нашу работу, но, видит бог, мы не позволим им жиреть на нашем поту. Мы, рабочие, вкалываем в поте лица, а они просиживают свои толстые задницы на мягких стульях, в кабинетах с кондиционерами, и загребают деньги за наш труд. И знаете, что они говорят? Они говорят, что будут платить вам в среднем восемь тысяч долларов в год плюс еще тысячу в виде дополнительных выплат. Они считают, что этого достаточно. Они говорят, что не смогут платить больше, если не уволят столько рабочих, сколько захотят. Знаете, что мы им на это ответили? Мы сказали, что все должны получать больше пятидесяти тысяч в год – как они, и им тут же пришлось заткнуть свои треклятые пасти… рабочие заревели так громко, что он вынужден был на минуту умолкнуть… прямо так им и сказали. Он постоял немного, опустив голову, потом поднял ее и заговорил тише, хрипя от воодушевления. Уверяю вас, рабочие, теперь, что бы ни случилось… пускай даже это будет стоить мне жизни… вам не придется волноваться о том, будет ли у вас работа завтра, послезавтра или на следующий день, – он говорил медленно, словно переутомился и ослаб настолько, что с трудом выдавливал из себя каждое слово, – в этом я вас уверяю и ручаюсь, что, когда мы подпишем договор, вы будете каждый вечер спокойно возвращаться домой, зная, что назавтра вас ждет работа. Не будет ни бессонных ночей, ни пустых желудков. Он отступил от края сцены и, слегка наклонив голову, сел рядом с остальными руководителями. Становясь в очередь за своими десятидолларовыми продуктовыми наборами, рабочие орали, похлопывали друг друга по спине и смеялись. В ближайшие несколько недель от них можно было не ждать неприятностей.
В понедельник рабочие все еще пребывали в приподнятом настроении. Не было, правда, веселой атмосферы пикника, царившей в первые дни забастовки, когда они шутили, перебрасывались бейсбольным мячом, чесали языки да мыли и чистили машины; зато развеялись – по крайней мере на время – уныние и отчаяние последних нескольких месяцев. Так же, как в день инцидента с грузовиками, у них появилась реальная причина для ненависти, а это позволяло им игнорировать факты: забастовку, безденежье, то, что они уже полгода сидят без работы и не знают, как долго еще придется бастовать; ежедневные препирательства с женами, то, что приходится экономить на всем ради платежей за дом и машину, а в некоторых случаях – что уже и машины-то нет. Их ненависть и гнев не изливались больше на всех и вся вокруг, на всё, что попадалось под горячую руку, а были энергично обращены против компании и тех рабочих, которые пытались сорвать забастовку. Даже в их походке во время дежурства в пикете стала сквозить жизнерадостность, а в голосах – когда они разговаривали друг с другом, изредка смеясь, – слышался оптимизм.
Гарри прохаживался вместе с рабочими, похлопывая их по задницам и приговаривая, что они сотрут этих кровососов в порошок. Пускай зарубят себе на носу, что нас не наебешь, – и, как всегда, он расплывался в своей улыбочке, как всегда, ставил штампы в книжки.
В следующую субботу для того чтобы рабочие были по-прежнему сравнительно довольны, хватило и краткого напоминания, но вскоре ухмылки постепенно сменились хмурым видом, а хмурый вид – озадаченным, и хотя перед раздачей десятидолларовых продуктовых наборов председатель произнес страстную, яркую речь и в такой отеческой манере, на какую только был способен, объявил, что в День Благодарения вдобавок к обычному набору продуктов каждый получит четыре фунта курятины – группа поддержки принялась аплодировать, – они становились в очередь, ходили и говорили так же угрюмо и сокрушенно, как и всего за неделю-другую до этого. А потом настал День Благодарения. По крайней мере жены были дома и могли приготовить что-нибудь поесть.
В тот вечер Гарри отправился на бал гомиков. Там собрались сотни гомиков, переодетых женщинами – некоторые взяли напрокат дорогие платья, драгоценности и меховые накидки. Они с важным видом расхаживали по огромному бальному залу, окликая друг дружку, крепко обнимаясь, выражая друг дружке свое восхищение, надменно усмехаясь, когда мимо проходил какой-нибудь ненавистный педик. Ах, только полюбуйся, какие на ней лохмотья! Ну просто шлюха подзаборная! М-да, одежонка, надо признать, не из лучших. Впрочем, в настоящем платье от Диора она бы и вовсе смотрелась уродиной, – и, презрительно оглядев ее, они продолжали ходить с важным видом.
Были там и сотни людей, не переодевшихся женщинами: несколько пассивных гомиков, которые прохаживались вместе со всеми, но по большей части – богатые активные клиенты, любовники и бисексуалы. Они сидели на складных стульях по периметру или стояли, прислонившись к стене, едва различимые в полумраке слабо освещенного зала, и украдкой с вожделением смотрели на гомиков. Весь зал освещали четыре прожектора среднего размера, по одному в каждом углу, причем свет проходил сквозь цветные диски-фильтры, и разноцветные пятна света медленно скользили по потолку и стенам, опускались на пол, а потом ползли по залу, по чьей-нибудь ноге или спине, обратно в угол. Цветные пятна снова и снова скользили по стоявшим или бродившим по залу гомикам, и их гладкие обнаженные руки пестрели зеленым, пурпурным, красным, фиолетовым, желтым цветами, или сочетаниями – когда пятна света встречались, – а от тел, приобретавших коричневатую или синюшную окраску, отделялись, подрагивая, многочисленные разноцветные овалы; порой на щеке, розовой, бледной или бронзовой от грима, появлялось вдруг большое гангренозное пятно, оставшаяся часть лица незаметно окрашивалась в желтый и лиловый цвета, после чего щека делалась багровой, потом румяной; изредка луч прожектора высвечивал лица одиноких кавалеров, расположившихся вдоль стен огромного зала – в полумраке мелькали то широко раскрытые глаза, то влажные зеленые губы; пятна света медленно опускались по стенам, стремительно скользили по их лицам, потом расползались по своим углам и пускались в новое путешествие. Некоторые тени разговаривали в полумраке, а то и улыбались, но в большинстве своем сидели неподвижно и молча – слегка наклонившись вперед и следя за перемещениями пятен света и гомиков. Время от времени, когда кто-то закуривал, появлялся язычок пламени, освещавший оранжевое лицо, которое потом надолго делалось абсолютно невидимым и постепенно вновь возникало из полумрака, а взор при этом продолжал скользить только по гомикам и блуждающим пятнам света, ни разу, ни на мгновение не устремляясь ни на что иное.
- Предыдущая
- 39/62
- Следующая
