Зеленая миля - Кинг Стивен - Страница 33
- Предыдущая
- 33/83
- Следующая
— Вам не показалось, что это довольно-таки странно?
— Более чем странно, мистер Эджкомб. Такое ощущение, что он свалился с неба. И он сам тут не помощник: не может вспомнить, что происходило с ним на прошлой неделе.
— Это точно, — согласился я. — Как вы можете это объяснить?
— У нас Великая депрессия, вот как я могу это объяснить. Множество людей ищут, где добыть пропитание. Оклахомцы хотят собирать персики в Калифорнии, бедные белые — строить автомобили в Детройте, черные из Миссисипи — работать на обувных и ткацких фабриках Новой Англии. Все, белые и черные, думают, что на новом месте им наконец-то улыбнется счастье. В Америке сейчас трудные времена. Даже такого гиганта, как Коффи, замечают далеко не везде… пока у него не возникает желание убить двух маленьких девочек. Маленьких белых девочек.
— Вы в это верите? — спросил я.
Он вскинул на меня глаза.
— Иной раз и верю.
Его жена высунулась из кухонного окна, как машинист из кабины паровоза.
— Дети! Пирожки готовы! — Она повернулась ко мне. — Не хотите попробовать, мистер Эджкомб?
— Я уверен, что они восхитительны на вкус, мэм, но позвольте мне отказаться.
— Хорошо. — Она скрылась на кухне.
— Вы видели, какие у него шрамы? — резко спросил Хаммерсмит. Он все смотрел на детей, которые никак не хотели оторваться от качелей.
— Да. — Меня, однако, удивило, что он знает о шрамах.
Моя реакция не осталась незамеченной, и Хаммерсмит рассмеялся.
— По ходу суда адвокату защиты удалось одержать лишь одну победу: он сумел добиться того, что Джон Коффи снял рубашку и показал спину присяжным. Прокурор, Джордж Пиретсон, сопротивлялся как мог, но судья все-таки разрешил Коффи раздеться. Да только старина Джордж надрывался напрасно. Присяжные в этих краях не воспринимают утверждения психиатров о том, что люди, которых третировали в детстве, в некоторых ситуациях ничего не могут с собой поделать. В целом я согласен с присяжными… но шрамы ужасные, это точно. Что вы можете о них сказать, Эджкомб?
Я видел Коффи в душе, поэтому понимал, о чем толкует Хаммерсмит.
— Они бесформенные. Как бы неравномерно заросли.
— Вы знаете, в чем причина?
— Кто-то нещадно выпорол его еще ребенком. До того, как он вырос.
— Но им не удалось изгнать из него дьявола, не так ли, Эджкомб? Следовало отложить плеть в сторону и утопить Коффи, как слепого котенка. Или вы так не думаете?
Наверное, мне следовало согласиться и откланяться, но я не смог заставить себя пойти самым легким путем. Я же видел Коффи. И чувствовал прикосновение его рук.
— Он… странный. Но вроде бы жажды насилия в нем не заложено. Я знаю, где и как его нашли, но это не вяжется с тем, что я вижу изо дня в день в своем блоке. Я повидал людей, у которых насилие в крови, мистер Хаммерсмит. — Думал я, конечно, об Уэртоне. Уэртоне, душащем Дина Стэнтона цепью и кричащем: «Ну что, парни? Веселенькая заварушка, да? Все как надо?»
Он пристально смотрел на меня и чуть улыбался одними губами.
— Вы же приехали сюда не для того, чтобы узнать, убил он или не убил какую-нибудь маленькую девочку где-то еще. Вы приехали, чтобы спросить, уверен ли я в том, что близняшек убил именно он. Так? Признавайтесь, Эджкомб.
Я допил пиво и поставил бутылку на маленький столик.
— Допустим. Вы уверены?
— Дети! — крикнул Хаммерсмит, наклонившись вперед. — Мама звала вас есть пирожки! — Потом он откинулся на спинку стула, и на его губах вновь заиграла легкая улыбка.
— Хочу вам кое-что сказать. Слушайте, пожалуйста, внимательно, потому что, возможно, ради этого вы и приехали.
— Я слушаю.
— У нас был пес, которого мы звали Сэр Галахад. — Он указал на конуру. — Хороший пес. Не чистокровный, но хороший. Спокойный. Всегда готовый лизнуть руку или принести палку. Таких дворняг сколько угодно, сами знаете.
Я согласно кивнул.
— Во многих отношениях этот хороший дворовый пес очень напоминал вашего негра. Вы к нему привыкаете, потом начинаете его любить. Пользы от него вроде бы никакой, но вы держите его при себе, потому что думаете, что он любит вас. Если вам повезет, мистер Эджкомб, вы никогда не узнаете, что это не так. А вот нам, мне и Синтии, не повезло. — Он вздохнул — долгий, тяжелый вздох, словно ветер, шелестящий листьями, — и вновь указал на конуру. Я удивился самому себе, что не заметил раньше, как давно она пустует. — Я чистил за ним конуру, ремонтировал крышу, чтобы она не текла во время дождя. И в этом смысле Сэр Галахад ничем не отличался от негров из южных штатов, которые не могли сделать это сами. Теперь я к этой конуре не подхожу, не подходил после того несчастного случая… если можно назвать то, что произошло, несчастным случаем. Тогда я подошел к конуре с ружьем и пристрелил пса, но больше не подхожу. Не могу заставить себя. Со временем это пройдет. Однажды я подойду и развалю конуру.
Дети подбежали к крыльцу, и я сразу понял, что лучше бы они продолжали играть. С девочкой все было в порядке, но вот мальчик…
Они взлетели по ступенькам, посмотрели на меня, захихикали и направились к двери на кухню.
— Калеб, — позвал мальчика Хаммерсмит. — Подойди сюда. На минуту.
Маленькая девочка, несомненно его двойняшка (погодками они быть не могли), скрылась за кухонной дверью. Мальчик подошел к отцу, глядя себе под ноги. Он знал, что он урод. В свои четыре года (я предположил, что он не старше) ребенок уже знал это. Его отец сунул два пальца под подбородок мальчика и попытался поднять его лицо. Поначалу ребенок сопротивлялся, но, услышав от отца ласковое и любящее: «Пожалуйста, сынок», — подчинился.
Огромный уродливый шрам, сбегающий от волос через лоб и вытекший глаз к навсегда перекошенному рту. Одна щека гладкая, вторая — напоминающая кору дерева у корня. Я догадался, что там была дыра, которая со временем зажила.
— Один глаз у него остался. — Хаммерсмит ласково погладил искалеченную щечку. — Ему повезло, он не слепой. Мы часто встаем на колени и благодарим за это Господа. Да, Калеб?
— Да, сэр, — застенчиво ответил мальчик, которого все годы учебы будут безжалостно избивать смеющиеся, издевающиеся одноклассники, которого не пригласят поиграть в бутылочку, который не познает женщину, предварительно не заплатив ей, который при каждом взгляде в зеркало будет думать: урод, урод, урод, урод.
— Иди и поешь пирожков. — Хаммерсмит наклонился и поцеловал сына в перекошенный рот.
— Да, сэр. — И мальчик убежал в дом.
Хаммерсмит достал носовой платок и вытер глаза. Как мне показалось, сухие, но он, наверное, привык к тому, что из них катятся слезы.
— Пес уже жил у нас, когда они родились. Я привел его в дом, чтобы он их обнюхал, когда Синтия вернулась с ними из больницы, и Сэр Галахад лизал им ручонки. — Он кивнул, как бы подтверждая, что ничего не придумал. — Пес играл с ними, лизал лицо Арден, пока она не начинала хихикать. Калеб дергал его за уши, а когда учился ходить, иногда шагал по двору, держась за хвост Сэра Галахада. Пес никогда не рычал на них. Ни на одного.
Вот теперь потекли слезы. Хаммерсмит вытер их автоматически, заученным движением.
— Не было никакого повода. Калеб не причинил ему боли, не кричал на него, ничего такого. Я знаю. Я при этом присутствовал. Если б не я, пес наверняка загрыз бы мальчика. А произошло следующее, мистер Эджкомб. Лицо мальчика оказалось перед мордой пса, когда нечто вселилось в разум Сэра Галахада (если у него есть разум), заставляя пса рвать и кусать. Загрызть, будь у него такая возможность. Перед ним был мальчик, вот пес и набросился на него. То же самое произошло и с Коффи. Он увидел девочек на веранде, схватил их, изнасиловал, убил. Вы вот спрашиваете, нет ли свидетельств того, что он проделывал что-то подобное и раньше, я понимаю, что вы имеете в виду, но, возможно, ничего такого за ним и не водилось. Мой пес раньше никого не кусал, но хватило и одного раза. Может, если Коффи отпустить, он уже никогда не повторит содеянного. Может, и мой пес больше никого бы не укусил. Но я даже не стал об этом думать. Просто пошел за своим ружьем и снес псу голову.
- Предыдущая
- 33/83
- Следующая
