По следам М.Р. - Раевский Борис Маркович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/72
• Следующая

«Странно. Будто нарочно припрятано, — подумал он. — Чтобы от зверя защитить. И от непогоды…»

Отвалив тяжелый, словно вросший в землю камень, он поднял свою новую находку. Несколько человек тотчас осветили ее фонарями. Это был небольшой деревянный футляр: две тщательно пригнанные друг к другу дощечки, соединенные тонким ремешком. Два других ремешка, продернутые через отверстия в дощечках, были связаны в тугой узел. С годами ремешки так затвердели, что развязать узел не удалось, — Алексей Иванович осторожно разрезал его. Дощечки, словно створки большой раковины, раскрылись, и археологи увидели зажатые между ними пожелтевшие бумажные листки, покрытые карандашными записями.

Башмаков вернулся к костру. Орон подбросил в огонь несколько веток, пошевелил их, и взвившееся пламя ярко осветило Алексея Ивановича.

Первым делом он пересчитал ветхие листки: двадцать шесть. Не скреплены между собой и не пронумерованы. Оставалось надеяться, что владелец в свое время не перекладывал их и сохранял в своей самодельной записной книжке неизменный порядок страниц.

Алексей Иванович стал читать про себя, страницу за страницей. Но, подняв голову и заметив нетерпеливые взгляды товарищей, спохватился и, вернувшись к первой записи, начал читать вслух.

Сначала шли стихи:

Голос Алексея Ивановича, гулко отдававшийся под низкими сводами пещеры, дрогнул.

— Здорово! — воскликнул Борис. — А чьи это стихи?

Никто не ответил.

На следующем листке запись начиналась с полуслова и состояла из обрывистых фраз:

«…ысота стены — полторы сажени. До Байкала верст 400–500. Обходить с юга, горной стороной.

Если что — податься к бурятам… Не выдадут…»

Тут уж не выдержал Орон:

— Так что правильно писал товарищ. Буряты никого не выдавали. Из тюрьмы бежал, с завода бежал, от казаков бежал, — не выдавали. Хорошо он понимал…

Немногословие молчаливого Орона успело войти в поговорку у археологов, и поэтому никто не решился прервать эту, столь длинную для него, речь. Даже Алексей Иванович ничего не сказал и взялся за следующий листок.

«Седьмое февраля… хорошо… с Ильей остались после работы в мастерской… не хватились…

Ночью мела вьюга, часовые из будок не… Илья сорвался со стены в снег, но потом… в тайгу.

Сухарей… на неделю. Подобрали двух замерзших птиц… Влез на кедр, сбивал шишки…»

«9 февр. Илья — плох… Идти долго не может, жалуется на голод».

«10 февр. Вчера поругались… увидали с перевала казачью заимку… Илья пошел… хлеба. Я уговаривал не… но он не послу… Если до завтра не вернется, больше ждать не… от…острога верст сто… юго-запад».

«12 февр. Иду один. Илья так и не… Не смог… голода. Еще день и был бы сыт… много еды. Вчера наткнулся… сохатого с перебитым хребтом…

…ил его дубинкой и поел на славу. Взял… мешок мяса»,

«14 февр… прошел юго-запад верст шестьдесят. Ночевал у горячих ключей… Сразу три — один теплей другого: в одном помылся, из другого воды попил, в третьем мясо сварил. Привал… хоть куда.

…а до Петербурга еще далеко…»

Прежде чем прочитать следующий листок, Алексей Иванович поднял голову и добавил от себя:

— Видно, здорово человек отогрелся на этом привале. Снова к стихам его потянуло. Вот, послушайте:

— Да, взял и улетел, — задумчиво сказал кто-то из темноты. — Вот уж, наверно, искали его. Читай, Алексей Иванович, что там дальше…

У следующей страницы уголок был оторван и уцелевший текст непонятен:

«…а может быть, просто показалось? Спросить у коломенских… кто привел Егора к нам… кто поручился. Верно ли, что его отец… заправляет?»

Затем снова шли датированные записи. Но сделаны они были не так четко, как предыдущие. Буквы прыгали по строчкам, кособочились, а некоторые почти падали. Казалось, эти записи делал полуграмотный человек.

«Пальцы окоченели», — догадался Алексей Иванович.

«16 февр. Кое-где скалы обнажены… рассматривал пласты… Вспомнил Горный… Эх, друг Казимир, тебя бы сюда…

…удивительно богатые места… на тысячи лет. Леса… еще земля таит. Людей бы…»

21 февр. Важно… найти… опали… у ворот Лаврентьевской церкви».

«23 февр. Утром послышалось… голоса… погоня. На всякий… учай… с тропы. Ошибся… эхо… скорей всего».

«25 февр. Сильно расшиб… Лихорадит. И все же… Все можно преодолеть, надо только хотеть, очень хотеть…»

«28 февр. Боль не про… не могу двигаться. Нога, видно, сло… Мясо на исходе… воды нет. Жую снег… в пещере его немного.

Неужели не дойти? И никто не… Проверить его.

И все-таки будут люди счаст… Будут! Верю…»

Наступила тишина. Алексей Иванович машинально перевернул последние листки, хранившиеся в футляре, но они были чистыми: записи оборвались.

— Больше ничего? — спросил Соснин.

— Все, — ответил Алексей Иванович. — Хотя…

Он стал осторожно счищать ножом слой земли и грязи, прилипший к наружной стороне футляра. Постепенно на верхней дощечке все отчетливее и отчетливее обозначались вырезанные буквы: «М. Р.»

Все молчали. Только слышался мерный глухой шум ливня, постреливал костер, да Орон изредка поправлял горящие сучья.

— М. Р., — задумчиво сказал Соснин. — В одиночку, зимой, в горной тайге шел и шел на запад к товарищам. И ведь сколько прошел! От бывших каторжных острогов до здешних мест километров триста, не меньше. Кто же это? Неужели так и не узнаем?

Башмаков, сидевший на камне, вскочил:

— Узнаем! Должны узнать! — Он взъерошил волосы, беспокойно шагая вокруг костра. — Вот что! — остановись, воскликнул он. — Я ведь в Ленинград еду. Поищу там концы…

Соснин вопросительно оглядел товарищей.

— Пожалуй, верно. Ты нашел, тебе и по следу идти!

Орон подкинул хвороста в костер, выбил трубку.

— Однако хоронить надо…

Снова по стенам пещеры заметались тревожные блики фонарей. Пошли в ход большие глыбы, плиты, осколки породы. И вот уже выросло под низким сводом каменное надгробье.

Археологи, сняв шапки, молча постояли над ним.

А Борис Соснин, обмакнув кисть в бутылочку с черной тушью, крупно вывел на верхней гладкой плите известняка две буквы: «М. Р.».

…Вернувшись к костру, археологи долго еще беседовали о погибшем и его загадочном дневнике.

Алексей Иванович молча сидел у огня, обхватив колени руками. Шумел плотный, как стена, ливень. У входа в пещеру бурлил ручей, Алексею Ивановичу казалось — он видит, как сквозь ночь, сквозь метель упорно пробирается к Байкалу неизвестный человек, оборванный, с котомкой за плечами. В Петербурге его ждут товарищи, ждет дело, которое для него дороже всего на свете, дороже самой жизни. Шатаясь, бредет он по тайге. Иногда на привале, усталый, больной, достает свой дневник, развязывает сыромятные ремешки и окоченевшими пальцами делает короткие записи.

Башмаков мысленно видит эту книжку, ясно видит вырезанные на деревянном переплете буквы «М. Р.» Буквы становятся все больше, больше. Они растут, окрашиваются сперва в зеленый, потом в алый цвет, расплываются. Алексей Иванович засыпает…

• Предыдущая
• 2/72
• Следующая